ний сектор, шлёпнуть и закопать. Хотя нет, лучше в общую переработку потом. Органика всё-таки. На глотни, для храбрости.
Генерал достал из-под стола пузатую бутылку и плеснул в свободную чашку. Коньяк! Чтобы директор и генерал пьянствовали в разгар рабочего дня?! А судя по глазам, оба уже приняли изрядно.
— Настоящий «Арарат» с самой Земли, не какая-то там подделка с Новой Бретони. Берёг пару бутылок обмывать новую должность, официальный приказ в следующем месяце прислать должны были. Да вот судьба другой повод подкинула. Ты пей, пей, — подтолкнул чашку Беккер.
Коньяк оказался отменным, а ещё крепким. Дождавшись, пока Николай допьёт порцию, генерал налил ещё. Директор же принялся объяснять.
— В общем, мы, Коля, теперь потерянная колония. Причём не на пару лет, как это случилось на Омеге, а надолго. Когда «Лебедь» к нам сел, весь инженерный состав только в затылке чесал. Паруса Хофманна вещь в любом корабле самая надёжная. Реактор во время гиперпрыжка рванёт, внешний корпус, там, на выходе трещину даст — это бывает. Но вот чтобы гравитационный парус сколлапсировал, да так, что генераторы выжгло — такое в первый раз. Хотя, как просветил нас Его высоколобейшее светило, заведующий местным филиалом Академии Наук Федерации — сам знаешь, у нас в Кратере Ясности стоит такое — теория Зарецкого — Хофманна, в принципе, во время выхода из гипера допускает… Вот в том-то и дело, что до сих пор считалось только «в принципе». Но затем опоздал рейсовый «Четырёхсотый».
Николай кивнул: «Четырёхсотыми» называли суперсухогрузы, обходившие со снабжением дальние колонии и промежуточные порты и базы. И точность транспортников уже давно стала притчей во языцех: «Скорее небо рухнет на землю, чем транспорт выбьется из графика» — было отнюдь не только рекламным слоганом.
— Искать начали сразу, и нашли, — продолжил Иван Валентинович. — Хотя совсем и не там, где предполагалось. Экипаж всмятку, вся работавшая в момент перехода электроника выгорела. Зато вспомогательный термоядерный реактор чист, фоновый уровень как будто и не включали вообще никогда. А в основном гравитационном реакторе та же самая дуля, что и в генераторах паруса. Бросились к обеим точкам перехода — в гипере дикая свистопляска. Как говорили мои далёкие предки, толстый пушной зверь песец заглянул.
Николай открыл было рот спросить, но директор его опередил:
— Надолго, всё надолго. Сегодня утром физики-академики выдали прогноз, что заперло нас лет на триста-четыреста. А ближайшее от нас поселение — чего уж скрывать, секретная база Космофлота Федерации — это сто пятьдесят световых. Даже если что-то отправить на досвете, придёт туда как раз через четыреста лет. Если вообще долетит. Нет, мы, конечно, не сдохнем. С продовольствием проблем нет: Вербена у нас кислородная планета, станция по забору биомассы работает. Не деликатесы, ну и хрен с ним. Это раз. Теперь два. Опять слава нашим крохоборам, которым хоть на гроши, но дешевле запустить производство запчастей на месте, чем возить с нормальных заводов. Сколько я из-за этой экономии ругался, с нашим-то качеством против крупных комплексов центральных миров — а теперь расцеловать готов. Но проблем всё равно выше головы.
— Ты мотай, мотай на ус, — хмыкнул генерал, глядя, как растерянный Николай залпом выпил налитый коньяк, словно воду, — тебе сейчас всего сорок, так что после нас будешь править.
— Править? Вы о чём?
— А о том! — хлопнул ладонью по столу генерал. — «Потерянная колония» — это не только модный сюжет для киношников. Саураны и фламины осваивают космос намного дольше нас. И у них случаи, когда рвалась связь с метрополией, были. Причём не раз. Поэтому соответствующие ведомства Федерации, пользуясь опытом соседей, сценариев набросали до дури. И разослали даже в наше захолустье. У меня в сейфе таких штук двадцать пылилось. Всегда думал, зачем — а, видишь, пригодилось. В общем, слова «демократия» и «неотъемлемые права личности» у нас объявляются ругательными на ближайшие лет полтораста. Как и смертная казнь, — вздохнул генерал. — Хотя и хочется кое-кого удавить, того же сынка Тейлора, например. Только народу и так мало. А ещё цензуру введём, первым делом. Чтобы отсечь источники паники.
Николай помотал головой, словно сбрасывал морок, и переспросил:
— Цензуру? Но свобода слова, которую воплощает журналистика, является не только главным условием социализации индивидуума, но и важнейшим компонентом существования общества…
Генерал хохотнул, а директор посмотрел на подчинённого, как на сморозившего глупость ребёнка.
— Коленька, — ещё мягче, чем раньше, начал Иван Валентинович. — Эта самая журналистика… Важнейшее, так сказать, в нашей жизни искусство по оболваниванию в нужном ключе не желающие думать массы населения… Так вот, в системе Вербены оно уже с месяц неактуально. И останется таким ещё пару столетий. Так как населения у нас теперь нет. Сорок тысяч персонала Дальнего, сотни три с научной станции. С «Лебедя» вместе с экипажем ещё сотен шесть наберётся.
— Добавь сюда ещё пять тысяч моих орлов и орлиц, — вступил в разговор генерал, — и всё. А сколько мы высидим на орбите, пока вырождение не начнётся? Поколение? Два? Так что людей на освоение планеты откуда-то искать. И ты лучше меня знаешь, какая там будет смертность. Нет, запустим маточные репликаторы потоком, в обязательном порядке прикажем каждой семье брать из них по приёмышу, а лучше по два. Наберём, чтобы, значит, обеспечить положительный прирост. На крайний случай — клонирование запустим. И всё равно мало нас, очень мало. Так что прав Иван. До масштабов «населения» нам ещё очень далеко.
— Но клонирование человека запрещено решением от две тысячи двести пятнадцатого года?.. — вконец оторопел Николай.
— И хуй с ним, с этим решением! — отрезал генерал. — Нам иначе не выжить. Поэтому отныне все федеральные законы идут по тому же адресу! На носу себе заруби: на нас сейчас почти пятьдесят тысяч душ, из которых три тысячи — это дети. Сами новые законы пишем — и сами их соблюдаем, причём так строго соблюдаем, как никогда раньше. Стоит дать слабину — дальше либо анархия, либо полукриминальная диктатура. А конец один: или вакуума нахлебаемся все хором, когда что-нибудь откажет… или жрать друг друга начнём. И не знаю, что хуже. Понял?
— Так точно! — отрапортовал Николай.
— А если понял, то исполнять! Иди — наводи порядок. Чуть позже я тебе своих мужиков в помощь пришлю. Из тех, кому доверять можно. Остальным пока объявим о временной чрезвычайной ситуации, постепенно будем вводить людей в курс дела. И чтобы, когда про катастрофу узнают все, на станции было тихо. Без истерик и паники.
Едва за начальником службы безопасности закрылась дверь, генерал негромко спросил:
— Иван, ты уверен, что он справится?
— Он надёжный человек. Сейчас первый шок пройдёт… И у нас нет выбора. Сколько нам с тобой скрипеть осталось? Без пересадки тканей лет десять в лучшем случае. А Николай даже с нашей медициной проживёт ещё не меньше пятидесяти-шестидесяти. К тому же люди за ним пойдут, харизматичный мужик. Он справится.
— Твои слова да Богу в уши, Иван. И тост: выпьем за то, что обязательно придёт день, когда наши потомки снова смогут вести споры — нужно ли им ограничивать эту самую журналистику!
Генерал разлил остаток коньяка, и оба залпом осушили чашки.