[11], таковых не было), – так вот, кто-то из дружков Годи замыслил похитить сына Фрэнсиса и тем самым положить конец и его роду. Не знаю, по уму ли такое эссекскому браконьеру… Но сейчас мне сдается, что, скорее всего, это было делом рук самого Годи. Ух! Даже думать об этом боюсь! Давай-ка, Уильямс, выпьем виски – еще по стаканчику!
Эту историю Уильямс изложил Деннистону, а тот – смешанной компании, в которую входил и я, а также известный саддукей, профессор офиологии. К сожалению, когда спросили, что он об этом думает, ответом было: «О, эти бриджфордцы чего вам только не порасскажут», – суждение, сразу получившее оценку, каковой оно и заслуживало.
Остается только добавить, что гравюра находится ныне в Эшлианском музее; что ее – совершенно безрезультатно – подвергли анализу, дабы установить наличие симпатических чернил; что мистер Бритнелл не знал о ней ничего, кроме того что это – диковинка; и наконец, что, хотя за меццо-тинто велось пристальное наблюдение, никаких изменений в нем более не обнаружили.
Ральф Адамс Крам
В башне замка Кропфсберг
На пути из Инсбрука в Мюнхен, в живописной долине серебристого Инна, встречаешь один за другим множество замков, что возникают то на выступе горы, то на пологом холме, а затем теряются среди густых темных елей, растущих с обеих сторон; Ланек, Лихтвер, Ратхольц, Трацберг, Матцен, Кропфсберг – все они расположены в том месте, откуда открывается вид на обрамленную красивыми тенистыми склонами долину Циллерталь.
Из всех этих замков для нас с Томом Ренделом существуют только два: не роскошный и внушительный Амбрас, не старый благородный Трацберг, скрывающий в себе многие сокровища пышного и величественного Средневековья, а маленький Матцен с его гостеприимством, возрождающим к жизни извечные традиции рыцарства, а также Кропфсберг – разрушенный, обветшавший, опустошенный пожаром и неумолимым ходом времени; обиталище смерти и призраков, полное тайн, легенд и отзвуков трагедий.
Мы находились в Матцене как гости семейства фон К. и, впервые поняв с удивлением, каково это – обитать в тирольском замке, не уставали восхищаться заботливым и деликатным радушием высокородных австрийцев. Брикслегг, прежде не более чем отметка на карте, превратился в средоточие досуга и развлечений, прибежище для бесприютных странников Европы, меж тем замок Матцен сделался синонимом всего, что есть в жизни красивого, изящного и приятного сердцу. Дни представляли собой сплошную череду удовольствий: конные прогулки, катание в экипаже, охота; к Ландлю и Тирзее стрелять горных козлов, в заречье к волшебному Ахензее, вверх по долине Циллерталь, через перевал Шмернер-Йох и до самой железнодорожной станции в Штайнахе. И вечерами, после ужинов в верхнем холле, под взглядами сонных собак, что располагались у наших ног в надежде выклянчить подачку, в библиотеке, где догорали в камине последние огоньки, приходило время рассказов. Рассказы, легенды, сказки, под звуки которых оживали в отблесках камина чопорные лица на старинных портретах и слышалось внизу за окном журчание неспешно текущего среди лугов Инна.
Если я когда-либо решу рассказать историю замка Матцен, нарисованная мной картина этого чудного оазиса, ожидающего туриста в пустыне дорог и отелей, будет, увы, недостаточно полной; однако нынче для меня важнее Кропфсберг, этот молчальник, ибо только в Матцене мне довелось услышать его историю. Было это жарким июльским вечером, когда мы, вернувшись из продолжительной поездки по долине Шталленталь, сидели в гостиной у большого западного окна, а рассказчицей была фройляйн Э. – золотоволосая племянница фрау фон К. Все окна была распахнуты, впуская слабый ветерок, и мы долго наблюдали, как над далеким Инсбруком ложится на Эцтальские Альпы розовое зарево, как оно густеет, становясь фиолетовым, как поднимается от земли белый туман и среди его серебряного моря остаются на виду три скалистых острова – Лихтвер, Ланек и Кропфсберг.
И вот вам история, рассказанная фройляйн Э., – история башни замка Кропфсберг.
– В давние-предавние времена, вскоре после того, как умер мой дед и к нам перешел Матцен, а я была ребенком, таким маленьким, что, кроме впечатления, что речь шла о чем-то пугающем, не запомнила об этих событиях почти ничего, в Брикслегг приехали из Мюнхена двое молодых людей, соучеников моего деда по занятиям живописью, с целью сделать зарисовки и поразвлечься, а именно «поохотиться на призраков», как они выражались; эти юноши считали себя светочами разума и очень этим гордились, потешаясь над всякими «суевериями», прежде всего над верой в привидения и страхом перед сверхъестественным. Им, знаете ли, никогда не встречалось ни одного настоящего призрака, а они были из того разряда людей, кто верит лишь тому, что видел собственными глазами, – на мой взгляд, свидетельство безмерного самомнения. Так или иначе, они были наслышаны, что у нас в «нижней долине» полным-полно красивых замков, и, справедливо предположив, что с каждым из них связана хотя бы одна история о привидениях, сочли здешние места подходящими угодьями для охоты на желанную для них дичь, то есть не на серн, а на призраков. В их планы входило посетить все упоминаемые в таких рассказах места, свести знакомство с каждым из предполагаемых привидений и доказать, что на самом деле это вовсе не привидения.
Внизу, в деревне, имелась тогда небольшая таверна, которую держал старик по имени Петер Росскопф, и юноши сделали ее своей штаб-квартирой. В первый же вечер они стали вытягивать из хозяина таверны все известные ему легенды и истории о привидениях, относящиеся к Брикслеггу и окрестностям, и тот, будучи человеком словоохотливым, с огромной радостью засыпал их сведениями о замках, что изобилуют у края долины Циллерталь. Разумеется, старик верил каждому своему слову, но как же он был поражен, когда вслед за особенно жутким повествованием о замке Кропфсберг и разгуле привидений в его башне старший юноша (звали его Руперт, а фамилию я забыла) преспокойно заявил: «Ваша история – в самый раз. Завтра мы собираемся переночевать в башне замка Кропфсберг, а вас попросим снабдить нас всем, что может при этом понадобиться».
Старик едва не взорвался.
«Что вы за дурни такие? – заорал он, выпучив глаза. – Говорю же, в башне является дух графа Альберта!»
«Затем мы туда завтра и собираемся. Хотим свести знакомство с графом Альбертом».
«Но там уже однажды кое-кто останавливался, и наутро его нашли мертвым».
«С его стороны очень глупо, но мы вдвоем, и у нас с собой револьверы».
«Но говорю же, это дух! – почти выкрикнул хозяин гостиницы. – Разве духи боятся огнестрельного оружия?»
«Не важно, чего они боятся; важно только, что мы не боимся духов».
И тут вмешался младший юноша – его звали Отто фон Кляйст. Я запомнила его имя, потому что так же звали моего учителя музыки. Он не постеснялся выругать бедного старика, сказал, что ни граф Альберт, ни Петер Росскопф не помешают им провести ночь в Кропфсберге, а старику хорошо бы воспользоваться этим случаем, чтобы заработать денег.
Короче говоря, юноши так обсмеяли старика, что он пошел у них на поводу и утром, тревожно вздыхая и качая головой, принялся готовить все потребное для того, что называл про себя их самоубийством.
Вам известно, в каком состоянии находится замок сейчас: ободранные стены и обрушенные своды. Не далее как два-три года назад сгорело все, что еще оставалось: несколько юных безобразников, явившихся из Йенбаха поразвлечься, устроили там пожар. Но во времена визита охотников за привидениями, хотя два нижних перекрытия свалились в подвал, третий этаж еще держался. Между крестьянами ходили толки, будто он достоит в целости до самого Страшного суда, ведь именно из верхней комнаты нечестивый граф Альберт наблюдал в свое время, как горит вместе с заточенными гостями его огромный замок, и там же затем, облачившись в средневековые доспехи, принадлежавшие его предку, первому графу Кропфсбергу, накинул себе на шею петлю.
Никто не осмелился к нему притронуться, и он провисел двенадцать лет; не единожды за эти годы случалось юным и взрослым искателям приключений, взобравшись по лестнице башни, глазеть сквозь щели в дверях на призрачную стальную фигуру, внутри которой постепенно обращалось в прах, из коего оно и вышло, тело душегуба и самоубийцы. В конце концов фигура пропала, куда – никто не знал, и следующие двенадцать лет комната простояла пустой, за исключением старой мебели и истлевающих занавесок.
Таким образом, вскарабкавшись по лестнице, двое юношей застали в проклятой комнате совсем не ту картину, что в наши дни. С той ночи, когда граф Альберт сжег замок, помещение сохранило прежний вид, и лишь от подвешенных доспехов с их жутким содержимым не осталось ни следа.
За все сорок лет не нашлось желающих пересечь порог и, судя по всему, ни одной живой души в зловещей комнате не побывало.
У боковой стены помещалась кровать черного дерева, с дамастовым пологом в гнили и плесени. Постель была безупречно застелена, на покрывале лежала переплетом вверх открытая книга. Прочая обстановка ограничивалась несколькими старыми стульями, резным дубовым сундуком и большим инкрустированным столом, заваленным книгами и бумагами. С краю стояли две или три бутылки с темным осадком на донышке, в единственном стакане также виднелись следы вина, налитого туда почти полвека назад. Шпалеры на стенах позеленели от плесени, но прорех и потертостей на них не было; за сорок лет в комнате накопился толстый слой пыли, однако другого ущерба интерьер не претерпел. Мебель не затянута паутиной, не изгрызена мышами, на подоконниках, под окнами с ромбической разбивкой, ни мухи, ни мотылька: казалось, все живое было изгнано отсюда полностью и бесповоротно.
Посетители с любопытством оглядели комнату, наверняка испытывая при этом некоторый трепет и даже страх, в котором не хотели признаваться; не выдавая свою инстинктивную тревогу, они молча поспешили навести в помещении хотя бы относительный порядок. Они решили ограничиться самым необходимым и потому приготовили себе постель в углу из взятых в таверне белья и матрасов. Сгрузив на сорокалетней давности золу в огромном камине изрядную кучу дров, они воспользовались древним сундуком вместо стола и выложили на него атрибуты приятного вечера: еду, две-три бутылки вина, трубки, табак, а также шахматную доску, неизменно сопровождавшую их в путешествиях.