Всем этим юноши занимались сами; хозяин таверны не пожелал войти даже во внутренний двор, твердя: пусть эти двое олухов самостоятельно ищут себе смерти, он же умывает руки. Ни помогать им, ни уговаривать их он не собирается. Один из подручных конюха донес до верхней площадки каменной винтовой лестницы корзину с едой, дрова и постельные принадлежности, но ни мзда, ни уговоры не побудили его переступить проклятый порог, и он боязливо наблюдал, как безрассудные юнцы хлопочут в этом отринутом Богом и людьми жилье, готовясь к ночи, ждать которой было уже недолго.
Наконец все необходимые труды были завершены, и, пообедав напоследок в таверне, Руперт с Отто в сумерках отправились в башню. Половина деревни шла следом, потому что Петер Росскопф успел пересказать эту историю целой толпе изумленных слушателей, которые, любопытствуя, осуществят ли юнцы свое намерение, в торжественной тишине присоединились к этому шествию на казнь. Но никто из них не ступил на лестницу, ведь сумерки уже сгущались. В полной тишине деревенские жители наблюдали, как двое безрассудных упрямцев, не дороживших своей жизнью, проследовали в страшную башню, высившуюся, точно крепость, среди груды камней, которые составляли некогда стены, соединявшие ее с основным зданием замка. Через несколько мгновений в высоких окнах наверху вспыхнул свет, и зрители обреченно вздохнули и безропотно разошлись, чтобы спокойно дождаться утра, а с ним известий о том, подтвердились или нет их опасения.
Тем временем охотники на привидений разожгли в камине яркий огонь, запалили запасенные свечи и сели ждать, что будет дальше. Впоследствии Руперт рассказывал моему дяде, что они вовсе не испытывали страха, а лишь любопытство с примесью пренебрежения, поужинали с удовольствием, и аппетит их ничуть не подвел. Вечер тянулся долго. В ожидании полуночи они сыграли несколько партий в шахматы. Час проходил за часом, ничто не нарушало их монотонности. Пробило десять, одиннадцать, близилась полночь. Юноши подкинули дров в камин, зажгли еще несколько свечей, проверили свои пистолеты и… стали ждать дальше. Часы в деревне пробили двенадцать; через высокие и узкие окна в толстых стенах звуки слышались приглушенно. Ничего не произошло, в комнате по-прежнему стояла тяжелая тишина; испытывая одновременно облегчение и разочарование, юноши обменялись взглядами и признали, что столкнулись с очередным обманом.
В конце концов они решили не томиться дальше от скуки, а лучше уж лечь спать. Отто растянулся на матрасе и почти сразу заснул. Руперт же посидел еще немного, посасывая трубку и наблюдая сквозь разбитые стекла в окне с фигурным переплетом, как зажигаются звезды, потом перевел взгляд на затухающий огонь в камине и на причудливые тени, которые играли на заплесневелых стенах. Его внимание привлек железный крюк в дубовой балке посреди потолка – он вызывал ощущение не пугающее, но какое-то болезненное. Значит, именно на этом крюке двенадцать долгих, очень долгих лет, пока очередное лето сменялось очередной зимой, висело в странной оболочке из средневековой стали тело графа Альберта, душегуба и самоубийцы. Вначале оно слегка дергалось, затем медленно раскачивалось, меж тем как в камине затухал огонь, руины замка остывали, а перепуганные крестьяне искали тела двенадцати веселых, бесшабашных нечестивцев, приглашенных графом Альбертом на последнюю попойку, которая обернулась для них страшной и безвременной смертью. Что за непонятная и дьявольская мысль: красивый высокородный юноша, разоривший свою семью в разгульных пирах, собирает их прежних участников, блестящих мужчин и женщин, знавших в жизни только любовь и удовольствия, на последнюю, поражающую размахом и великолепием оргию и, пока они танцуют в большой бальной зале, запирает двери и поджигает замок, а затем, поднявшись в башню, слушает оттуда их душераздирающие крики, смотрит, как перекидывается с крыла на крыло пламя и вся постройка становится наконец гигантским погребальным костром. Вслед за этим душегуб облачается в прапрадедовские доспехи и среди руин того, что было недавно прекрасным и величественным замком, продевает голову в петлю. Таков был конец благородной фамилии и благородного дома.
Но с тех пор минуло уже сорок лет.
Руперта начало клонить в сон; огонь в камине затрепетал; свечи гасли одна за другой; по углам сгущались тени. Но отчего так ясно проступил из полумрака большой железный крюк? Отчего какая-то тень задергалась за ним в шутовской пляске? Отчего… Но Руперт уже ничему не удивлялся. Он заснул.
Ему почудилось, что уже в следующий миг он пробудился; в камине еще тлело пламя, хотя слабо и отдельными очагами. Отто спал, дыша спокойно и размеренно, вокруг него собрались плотные тени. Камин быстро потухал, и Руперт стал коченеть от холода. В полной тишине деревенские часы пробили два. Внезапно его бросило в дрожь от неудержимого страха, он обернулся и посмотрел на крюк в потолке.
Да, Оно было там. Он знал, что Оно там будет. Этого следовало ожидать, он даже был бы разочарован, если бы ничего не увидел; но теперь он знал, что история правдива, а он ошибался, мертвые иногда возвращаются, ибо вот они, в густом уже мраке, черные кованые доспехи, покручиваются на весу и на ржавом, потерявшем блеск металле вспыхивают отсветы. Он наблюдал спокойно, испытывая не страх, а скорее безнадежную горесть, мрачное предчувствие чего-то незнакомого и невообразимого. Он сидел и наблюдал, как этот черных доспех растворялся в плотнеющей тьме; пистолет лежал рядом на сундуке, и Руперт не снимал с него руку. Кроме ровного дыхания спавшего на матрасе юноши, ничто не нарушало тишину.
Сумрак сделался непроглядным; о разбитое оконное стекло стукнулась летучая мышь. Руперту подумалось, не сходит ли он с ума, потому что – он сам себе не решался в этом признаться – в ушах у него зазвучала музыка; отдаленная, необычная, чуть слышная, однако было понятно, что это сопровождение какого-то причудливого танца.
Подобно молнии, на голой противоположной стене вспыхнула огненная ломаная линия, стала расти вширь, и вот комнату залило неяркое золотистое зарево, высветившее все детали обстановки: пустой камин, где спиралью вился над углями дымок, огромную кровать и в самой середине, черным пятном на сияющем фоне, фигуру в доспехах – человека ли, призрак ли, демона, что стоял, а не висел под ржавым крюком. И когда раскололась стена, музыка, по-прежнему тихая и отдаленная, сделалась гораздо различимей.
Граф Альберт вскинул руку в латной рукавице и подал Руперту знак. Потом повернулся и встал в проломе стены.
Руперт молча поднялся на ноги и, сжимая в руке пистолет, последовал за ним. Пройдя сквозь мощную стену, граф Альберт растворился в неземном сиянии. Руперт, не сознавая, что делает, шагнул туда же. Он чувствовал, как крошится под ногами известка и насколько неровен край пролома, о который он, чтобы не упасть, опирался рукой.
Башня стояла среди руин совершенно обособленно, однако за стеной Руперт обнаружил длинный и неровный коридор с покоробленным, просевшим полом; стена с одной стороны была увешана большими выцветшими портретами не первоклассной работы – как в проходе, который связывает Питти и Уффици во Флоренции. Впереди черным силуэтом на все более ярком фоне ступал граф Альберт. Музыка становилась громче и причудливее – бешеный, порочный, соблазнительный танец, который одновременно отталкивал и очаровывал.
Свет вспыхнул так, что глазам сделалось больно, адская музыка загрохотала, как в Бедламе, и Руперт вышел из коридора в огромную, поражающую воображение комнату, где вначале не различил ничего, кроме бешеного круговорота белых фигур под белым светом на фоне белых стен, и только граф Альберт маячил напротив единственным темным пятном. Когда глаза привыкли к этой ослепительной белизне, Руперт осознал, что такого танца не видел, наверное, ни один живой человек и лишь грешникам в аду могло являться подобное зрелище.
По вытянутой в длину зале, под пугающим светом, который исходил неведомо откуда, но проникал во все углы, неслась в бешеном танце неизъяснимо жуткая толпа; сорокалетней давности мертвецы бессвязно лопотали, заливаясь смехом. Белые отполированные скелеты, лишенные плоти и одежд, другие скелеты, покров которых состоял из затвердевших, шуршащих сухожилий и рваных, волочившихся по полу саванов, – эти относились к прадедовским временам. Что до более свежих, то их желтые кости проглядывали лишь местами, а на безобразных головах еще сохранялись длинные неприбранные пряди волос, летевшие по воздуху, как лошадиные гривы. Среди зелено-серых чудищ, раздувшихся и бесформенных, в пятнах земли и каплях проступавшей наружу влаги, встречались кое-где образы прекрасные и белоснежные, подобные статуэткам из слоновой кости, и часто этих, вчера еще бывших живыми красавиц и красавцев сжимали в объятиях клацающие костями скелеты.
Разгульный и бесшабашный водоворот смерти кружился и кружился по проклятой зале, воздух полнился миазмами, пол усеивали обрывки саванов и желтого пергамента, фрагменты костей и клочки спутанных волос.
И в самом центре этого хоровода смерти, непредставимого и невообразимого, способного необратимо помрачить разум зрителя, – в самом его центре извивались в неистовой галопирующей пляске жертвы графа Альберта, двенадцать красивых женщин и беспечных мужчин, чье веселье завершилось некогда страшной смертью в обступившем их пламени пожара, меж тем как обугленные, бесформенные руины замка сделались могильным памятником, свидетельством неописуемого словами ужаса.
Граф Альберт, который в мрачном молчании наблюдал танец проклятых, обернулся к Руперту и впервые заговорил:
«Ну вот, мы ждем тебя; танцуй!»
Из потока мертвецов гордо выступило жуткое существо, пролежавшее в могиле не один десяток лет, и уставилось на Руперта пустыми глазницами.
«Танцуй!»
Руперт не сдвинулся с места.
«Танцуй!»
Онемевшими губами Руперт выговорил: «Не буду, даже если сам дьявол явится из ада, чтобы меня принудить».
Рассекая наполненный вонью воздух, граф Альберт вскинул свой громадный двуручный меч, хоровод замер, и толпа смердящих останков с глумливыми ухмылками обст