— Какие добавки? — опешил Смерклый. — Никаких добавок.
— Он спрашивает, сколько литров молока в день дают ваши коровы? продолжал Калинин.
— Пять-семь литров, — ответил Фрол.
Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо выпятив грудь, что-то сказал. Алексей подумал, что непросто было добиться улыбки пленного.
— Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше! — перевел Калинин.
Смерклый оттопырил нижнюю губу. Глаза его, казалось, придвинулись друг к дружке от удивления.
— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — без злобы произнес Фрол. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!
— Он утверждает, что не лжет, — ответил Калинин.
— Фрол, все! — сказал политрук. — Иди спать! Завтра поговоришь!
— Ладно, — сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно. Двенадцать литров!
Встреча и разговор с пленным глубоко потрясли Фрола. Считая немцев почти нелюдью, он даже не думал о том, что среди них могут оказаться и простые рабочие, и фермеры (как Штолль). Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл об обиде, нанесенной ему Николаем Приходько. После разговора с немцем о коровах, мысли его были светлы. Ему чудилось лето, их деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей.
Наконец, Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно смотрел на командиров. Что-то щелкнуло у него над головой. Топорик, воткнутый в ствол сосны и едва различимый в темноте, покачнулся и вывалился, просвистев рядом с пленным и провалившись в сугроб. Немец удивленно уставился на темный провал в снегу.
— Ничего страшного! — заверил его Алексей, взял топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.
— Что случилось с вашим подразделением? — спросил Алексей. — Почему вы оказались в лесу?
Немец, назвавшийся Янсом Штоллем, вздохнул, опустил глаза и начал рассказывать.
Глава 10
«Это же фашист, самый настоящий!» — думал Вирский, с ожесточением глядя на обнаженную фигуру, появившуюся из мрака. Он долго ждал этого момента, потому что его руки зудели до сих пор.
Один из солдат ударил немца прикладом, и Вирский возненавидел его, так как удар должен был нанести он! На защиту нациста встал молодой лейтенант. Он позаботился, чтобы для немца нашлись теплая одежда и горячий чай. А Вирский привязал бы немца к дереву и оставил бы голышом на морозе, чтобы к утру дивные окрестности этого леса украшала ледяная статуя.
Мимо Сергея прошел Смерклый, подозрительно поглядев на него.
— Смерть фашистам! — провозгласил Вирский.
— Каково тебе без шапки-то? — спросил Фрол. — И шинель у тебя расстегнута. Простудишься!
Вирский ухмыльнулся, выставив зубы.
— Упрел я. Жарко совсем.
Смерклый протопал дальше и стал следить за разговором Калинина с пленным. Напротив, остальные солдаты начали расходиться.
Смерть! Немец должен быть уничтожен! Расплющен, размазан по снегу…
Внезапно Вирский заметил, что в ствол дерева, под которым лежит немец, воткнут топорик, использовавшийся для рубки дров. Шагнув в темноту леса, Вирский, невидимый окружающими, стал пробираться к этому дереву. Осторожно ступая по снегу и стараясь не скрипеть, он встал за деревом. Ствол был достаточно широк в диаметре, чтобы Вирского не было видно со стороны костра. Топорик торчал чуть сбоку. Сергей протянул руку и взялся за рукоять.
Зуд из ладоней мгновенно исчез. Вот что ему было нужно! Вот что требовалось, дабы развеять зуд в руках. Поганый фашист и оружие, которым его можно зарубить!
Вирский держался за рукоять топора, прикрыв глаза и наслаждаясь теплом, которое разливалось из нее. Наслаждение, испытанное им, можно было назвать экстазом. Тепло от рукояти перетекало сначала в руку, затем в голову и потом распространялось по всему телу, заставляя его вздрагивать от удовольствия.
Через несколько секунд ощущение экстаза прошло. Вирский открыл глаза.
Немец улыбался, и что-то говорил на своем лающем языке. Это вывело Вирского из себя. Немец чувствовал себя как дома! Он СМЕЯЛСЯ, находясь в плену!
Отродье!
Фашисту вторили лейтенант и Фрол Смерклый, единственный человек, который общался с Сергеем и не игнорировал его.
С лязгом сомкнув зубы, Вирский попытался выдернуть топор из ствола.
— Боже мой! Что это? — с недоумением пробормотал он.
— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — донеслись до него слова Смерклого. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!
— Он утверждает, что не лжет, — послышалась фраза Калинина.
— Фрол, все! Иди спать! Завтра поговоришь! — Это уже был узкоглазый политрук.
Вирский бешено вращал глазами от бессилия, потому что не мог выдернуть топор!
У него совершенно не хватало на это сил. Пальцы то соскальзывали с рукояти, то, сделавшись ватными, теряли силу и не могли расшатать лезвие.
— Что же это? — в отчаянье повторил он.
Совершив ещё несколько попыток, Вирский отнял руку и посмотрел на свою ладонь. Ничего особенного. Самая обыкновенная ладонь. Почему он не смог вытащить топор?
«Кто-то засадил его туда со всей мочи — вот и весь ответ!» — пронеслась в голове шальная мысль.
Все! Больше здесь нечего делать. Вирский отступил в темноту. Ладони вновь начали зудеть, словно их кололи тысяча иголок. Он яростно взмахнул руками и сдавил ладони вместе, пытаясь унять зуд.
Убить немца не вышло, а Вирский был так уверен, что это поможет избавиться от зуда в ладонях! Он жаждал убийства, но руки его не слушались. Как такое возможно? Сергей не один раз расстреливал в бою фигуры немцев, идущих в атаку между танками. Он нажимал на курок, и фигуры, откликаясь на это действие, падали. Так почему он не может зарубить немца? Что ему мешает?
Возможно что-то внутри него. Какой-то маленький человечек, который не хочет убийств. Странно…
— Но я должен убить фашиста, — тихо сказал он.
Если он сам не может сделать ЭТО, значит, ЭТО сделает за него кто-то другой.
Вывод был очевидным.
Вирский бросил взгляд в направлении костра, возле которого находились пленный, Калинин и политрук. И ещё от костра удалялся Смерклый. Вирский смотрел на его неуклюжую фигуру и думал, что должен заручиться поддержкой именно крестьянина. Именно Смерклому за последнее время досталось и от лейтенанта, и от Ермолаева… и от рядового Приходько.
Вирский захотел догнать Смерклого, но выйти из-за дерева прямо на свет костра было бы подозрительно. Вирский решил обойти это место. И только он сделал первый шаг, как из ствола дерева вывалился топорик, которым Вирский намеревался зарубить пленного. Он на мгновение остановился, напугавшись от неожиданности.
Дерево, из которого вывалился топор, ожило…
— Наша рота, — рассказывал Янс Штолль, — численностью около ста двадцати человек, выступила из расположения части несколько дней назад. Позавчера вечером мы вошли в маленькую деревню, под названием Потерянная. Там совершили короткий привал и двинулись дальше.
— Именно там вы получили маковую булочку? — на секунду прервав рассказ, спросил Калинин.
— Да, — кивнул немец. — Булочки раздавала одна из старых женщин в деревне, посоветовав на прощание не есть их сразу. Булочки взяли многие солдаты, многие их сразу и проглотили. Я и мой друг Карл, спрятали булочки, надеясь насладиться ими в дальнейшем.
Вечером мы покинули деревню, потому что командование торопило нас. Пройдя десяток километров, мы заночевали прямо в поле. На следующее утро мы оказались на окраине этого леса. Оберлейтенант Дитрих находился в нерешительности. Ему был выделено ограниченное время для выполнения задания, а тут оказалось, что мы находимся перед лесом, который не обозначен на карте. Дитрих приял решение войти в лес.
Многое в рассказе Штолля показалось Алексею знакомым. Оберлейтенант Дитрих, так же как и командир Красной Армии Алексей Калинин, был поставлен перед проблемой выбора — входить в необозначенный на карте лес, чтобы выполнить задание, или вернуться? Дитрих, как и Калинин, выбрал первое.
— Идти было сложно, — продолжал немец. — У нас не было лыж и приходилось протаптывать дорогу в сугробах. Холодный воздух и напряженная тишина неизвестного леса давили на солдат. Все волновались. Войдя в лес, мы успели сделать только один привал.
— Что произошло? — нетерпеливо спросил Калинин.
— Было приблизительно два часа дня. Мы двигались по этой просеке, потому что здесь самые низкие сугробы, и кроны деревьев пропускают свет, который немного освещает дорогу. Командир роты без остановок гнал нас вперед. Нам хотелось кушать, и мы с Карлом достали булочки, которые дали старушки. Я не успел даже надкусить булочку, потому что увидел возле дороги столб с указателем.
— Вы сказали — столб с указателем? — переспросил Калинин.
— Что он сказал? — спросил Зайнулов, прочитав тревогу на лице Алексея.
— Сейчас переведу, — заверил Алексей, стараясь не упустить ни единого слова из рассказа Штолля.
— Рядом с дорогой стоял столб с указателем… Даже нет! Столб с прибитой к нему доской, на которой была какая-то надпись. Не могу сказать, что было там написано. Я не говорю по-русски и тем более не читаю на вашем языке, но многие буквы я видел на плакатах в захваченных городах. Могу только сказать, что буквы были вырезаны в теле доски, а сам столб покрывали рубленные узоры.
Калинин перевел политруку описание.
— На их пути попался столб? — удивился Зайнулов. — Когда мы осматривали местность, нам столб с табличкой не попадался.
— Быть может, мы его не заметили? Было довольно темно.
— Возможно, — задумчиво произнес Зайнулов. — Пусть продолжает рассказ.
Калинин перевел Штоллю слова политрука, и тот, кивнув, продолжил:
— Из случившихся далее событий я помню немногое. Внезапно послышался пронзительный хруст снега. Я не успел снять с плеча автомат, не успел даже повернуть голову, чтобы осмотреться. Что-то обхватило мои ноги за щиколотки и рвануло вниз так сильно, что слетела с головы каска. Я провалился в снег. Что-то сильное бросало меня из стороны в сторону, словно тряпичную куклу. Что-то острое резало мое тело, срывая одежду. Я коснулся рукой ЭТОГО. Не могу описать свои ощущения. Рука коснулась живой плоти, но плоть была такой твердой, словно камень. Ее густо покрывала жесткая щетина.