Мерри Дублин
Я расслабилсь на заднем сиденье такси рядом с Мэри-Кэт и Амброзом. Мы предложили ему место впереди, но он отказался, сославшись на то, что разговоры Ниалла доведут его до могилы, так что эта сомнительная честь досталась Джеку. Дети снова попытались убедить меня отправиться в круиз, но с учетом той встречи, которую я ждала тридцать семь лет и которая должна была состояться через несколько часов, я снова отказалась.
– В другой раз, – сказала я. – Но вы поезжайте и хорошо проведите время. Все это мероприятие выглядит весьма гламурно.
Мы приехали на Меррион-Сквер, и Джек помог Амброзу выйти из такси, пока Ниалл выгружал из багажника мои пожитки и вещи Амброза.
– Был очень рад познакомиться с вами обоими, – сказал Ниалл. – Амброз, теперь у вас есть моя визитка, так что можете звонить в любое время, когда соберетесь посетить Западный Корк.
– Я позвоню, спасибо еще раз. – Амброз ловко повернулся, опираясь на трость, и зашагал к своему крыльцу.
– До свидания, мама.
Джек и Мэри-Кэт обняли меня, они отправлялись с Ниаллом в дублинский аэропорт, и к моим глазам невольно подступили слезы.
– Будьте на связи, хорошо?
– Обязательно, – сказала Мэри-Кэт. – А если ты останешься в Западном Корке после окончания круиза, то я приеду и присоединюсь к тебе.
Я заметила слабый намек на румянец на щеках дочери и сразу поняла, что встреча с ее новым другом, музыкантом Эойном, по всей видимости, прошла очень хорошо.
– Если ты передумаешь, Алли говорит, что на яхте полно свободного места, – в последний раз попробовал Джек.
– Нет, Джек. А теперь садитесь в такси, не то пропустите ваш рейс.
Я попрощалась с Ниаллом и постояла на мостовой, махая им, а потом отправилась вслед за Амброзом.
– Чашку чая? – предложила я.
– Боже мой, это как раз то, что мне сейчас нужно.
Через пятнадцать минут мы сидели в его гостиной, пили чай и поедали очень вкусный фруктовый пирог, приготовленный приходящей служанкой.
– Значит, ты по-прежнему намерен продать эту красоту, Амброз?
– Совершенно верно. Хотя я нежно люблю мой старый добрый дом, но время пришло, независимо от того, захочет ли Джеймс присоединиться ко мне.
– Уверена, что тебе не понадобится долго убеждать его, Амброз. Было прекрасно наблюдать ваше воссоединение после всех этих лет.
– Мои ощущения тоже были прекрасными, Мэри. Я забыл, каково это – смеяться от души. А мы много смеялись. Так что я намерен пригласить аукционистов для оценки и выставить это жилье на продажу. Но теперь о более насущном: ты уверена, что хочешь уехать сегодня? Ты вполне могла бы остаться здесь, Мерри.
– Знаю, но я раньше никогда не бывала в Северной Ирландии, и мне хотелось бы увидеть ее.
– Как тебе известно со времен твоего предыдущего пребывания в Ирландии, Белфаст никогда не был безопасным местом, но я слышал, что теперь город пережил настоящее возрождение.
– А знаешь, – тихо сказала я, – если о каких-то бомбардировках и терактах ИРА сообщали по телевизору или в новозеландских газетах, а этого добра было много в семидесятые и восьмидесятые годы, то я не следила за этим. И не читала. Я… просто не могла. Но в 1998 году я сидела перед телевизором в Отаго и заплакала, когда узнала о подписании Белфастского соглашения[48]. Я не могла поверить, что это наконец случилось.
– Разумеется, это случилось. Но этого недостаточно для некоторых республиканцев, которые не остановятся до тех пор, пока Северная Ирландия не объединится с Южной под общим ирландским управлением. Но я, правда, верю, что следующее поколение будет вынуждено определить себя прежде всего как людей, а не как католиков и протестантов. Широкое образование, безусловно, способствует этому, – добавил он. – Я нахожу забавным, что принадлежу к тем редким стариканам, которые не оглядываются на идеальное прошлое и не сокрушаются по беспросветному настоящему. На самом деле как раз наоборот. Человечество далеко шагнуло вперед за последние тридцать лет, и я скорее завидую молодым, живущим в открытом обществе.
– Наша жизнь была бы совершенно иной, если бы мы были молодыми людьми этого поколения, – согласилась я. – Но правда… мне лучше поскорее уехать. Может быть, я тоже переживу преображение.
Спустившись в цокольный этаж, я открыла дверь в спальню, некогда принадлежавшую мне. И едва не задохнулась, когда увидела, что Амброз не убрал мои книги, игрушки и безделушки, которые я собирала еще подростком. Обои, которые он заказал из Англии, когда я только начала жить у него, по-прежнему были цветочно-розовыми, и все то же кружевное покрывало лежало на узкой кровати из кованого железа. Я вспомнила, что когда впервые увидела эту спальню, то едва не расплакалась от радости не только потому, что она была такой милой и женственной, но и потому, что она полностью принадлежала мне. Определенно, все те годы в частной школе, когда у меня был короткий перерыв на выходные и было слишком далеко ехать домой, в Западный Корк, эта спальня была моей палочкой-выручалочкой. Потом я переехала сюда, когда начала писать диссертацию, которую так и не закон чила…
Я открыла платяной шкаф, гадая, окажется ли моя одежда начала 1970-х годов – мини-юбки, колоколообразные брюки и плотные, рубчатые рубашки-поло – по-прежнему на своем месте, но там ничего не было. Ну конечно. Я пропала много лет назад, к чему бы Амброзу сохранять все это?
Передернув плечами, я опустилась на кровать, и память мгновенно отправила меня в тот момент, когда я в последний раз была здесь и Бобби появился у меня на пороге. Он так сильно колотил в дверь и так громко кричал, что мне пришлось впустить его.
С длинными черными волосами и пронзительно-голубыми глазами, высокий и с мускулистым торсом, он был симпатичным. Некоторые из моих подруг, которые встречались с ним, когда он врывался в нашу группу во время пивных вечеринок, находили его весьма привлекательным. Для меня он оставался все тем же Бобби: сердитым, сконфуженным, но очень умным мальчиком, которого я знала с раннего дет ства.
Когда он прижал меня к стене, я ощутила его стальную хватку.
– Ты перестанешь встречаться с ним, Мэри О’Рейли, иначе, клянусь, я убью тебя. А потом я приду за ним и за его семьей, как и за твоей семьей. Ты моя, ПОНИМАЕШЬ? Ты всегда была моей, и ты знаешь это.
Его взгляд и кислый запах пива в его дыхании, когда он впился губами в мои губы, никогда не покинут меня.
Разумеется, когда моя жизнь оказалась под угрозой, я пообещала, что перестану встречаться с Питером и присоединюсь к нему в террористическом крестовом походе против Британии.
Я была испугана до полусмерти, но хотя бы знала, как его успокоить; в конце концов, у меня были годы практического опыта. Наконец Бобби убрал пистолет от моего горла и отпустил меня. Мы договорились встретиться завтра вечером, и мне едва удалось удержаться от рвоты, когда он снова поцеловал меня. Бобби направился к выходу, но, уже открывая дверь, повернулся и посмотрел на меня.
– И помни: я выслежу тебя, где бы ты ни спряталась.
После его ухода я решила, что у меня нет иного выбора, кроме отъезда из страны. Тогда я спустилась сюда, в свою спальню, и начала собирать вещи…
– Все кончено, Мерри, и Бобби больше никогда не причинит тебе вреда, – пробормотала я, стараясь подавить уже знакомые симптомы приступа паники, которые начинались автоматически в течение тридцати семи лет каждый раз, когда я думала о нем. Я сотни раз переживала сходные моменты, которые психиатр назвал бы результатом посттравматического стресса. Я не знала, может ли возвращение на место прошлых событий как-то помочь мне, но верила, что однажды смогу убедить свой мозг в завершении долгого кошмара.
Я подняла на кровать тяжелый чемодан, который взяла с собой в путешествие, открыла его и постаралась сосредоточиться на том, в чем я буду завтра во время нашей «встречи».
«Разве это имеет значение, Мерри…»
Я достала кое-какие вещи. Должна ли я выглядеть утонченно или небрежно? Я просто не знала.
В конце концов я остановилась, как обычно в случае неуверенности, на своем любимом зеленом платье и аккуратно уложила его в саквояж вместе с черными туфлями-лодочками. Переодевшись в дорожный костюм, состоявший из джинсов, рубашки и жакета в духе «Шанель», который добавлял стильный штришок и подходил практически к любому наряду, я упаковала несессер, чистое нижнее белье и книжку для чтения в поезде, потом застегнула саквояж.
Поднявшись по лестнице, я оставила его в коридоре и пошла в гостиную, чтобы попрощаться с Амброзом.
– Я оставила свой большой чемодан внизу вместе с кучей стирки, которую разберу завтра, когда вернусь. Это ничего?
– Разумеется, дорогая девочка. Это значит, что ты должна вернуться и забрать его, хотя с учетом того, что в последний раз ты оставила целый платяной шкаф, полный одежды, ничто не гарантировано. Кстати, все до сих пор здесь.
– Что именно?
– Одежда, которую ты оставила. Я упаковал ее в чемодан и поставил в один из своих шкафов на тот случай, если ты однажды заглянешь ко мне.
– Ох, Амброз! Прости…
– Не надо. Je ne regretted rien[49], как говорят французы. Теперь ты вернулась, и это самое главное. Да, со всеми этими недавними событиями я постоянно забываю сказать тебе кое-что. Я прочитал дневник Нуалы. Твоя бабушка была очень храброй.
– Да, – согласилась я, глядя, как он легко постукивает пальцами по круглому столику рядом с кожаным креслом. – Так оно и есть.
– Пришлось попотеть над ее почерком и правописанием, но, боже мой, что за история! В некоторые моменты я был близок к слезам. – Амброз вздохнул. – Но я должен указать тебе на другой момент, где Нуала пишет о горничной Морин.
– Той, которая предала ее?
– Да. Итак, ты помнишь миссис Каванаг, печально знаменитую экономку Джеймса? Он сообщил мне, что она работала в Аргидин-Хаусе, прежде чем стала заниматься хозяйством у него. Угадай, как ее звали?