колокольчик вроде рынды. Пока единственный маршрут проходил от Восточного вокзала к площади у Штайндаммских ворот. Именно им и решил сейчас прокатиться Пол, чтоб немного отвлечься от дурных предчувствий. Лишь об одном он сейчас молил Бога, чтоб тот послал ему знак, кому передать знания о нахождении артефакта.
«Неужели эта тайна умрёт со мной, — думал Пол, присев на скамейку вагона, — это ведь крах всему, тогда артефакт сможет случайно попасть в чужие руки, в плохие руки, и миру придёт конец. Как бы ты ни спрятал его, пока он не уничтожен, он имеет возможность быть найденным. Нельзя допустить никаких случайностей. Никаких. Но что же тогда делать?»
Рядом на лавку присел молодой человек с ярко-рыжими волосами и в идеально белых перчатках. Они так резанули глаз Полу, что тот, забыв все приличия, уставился на ярко-белое пятно. Немного опомнившись, Пол виновато взглянул на мужчину, но тот, ни капли не смутившись, приветливо улыбнулся. Сняв перчатку и немного подняв шляпу, попутчик представился:
— Погода нынче прекрасная, Джеймс Морей к вашим услугам, — в голосе явно слышался акцент.
— Очень приятно, — принял разговор Пол, хотя не в его привычках было вступать в беседы с незнакомцами, но этот молодой человек чем-то сильно зацепил его внимание. — Пол Бланшфор, архитектор и меценат, — нескромно представился Пол, ему почему-то захотелось произвести впечатление на этого, как он решил, шотландца.
— Да вы что? — поразился собеседник. — И что же вы делаете в этой жёсткой железяке?
— Осматриваю плоды своих работ, — улыбнулся Пол. — Вот этот магазин проектировал и строил я и аптеку, что за углом, тоже. Да что там, вот этот парк с его скульптурами тоже дело моих рук.
Это было не похоже на Пола, но, видимо, настроение и одиночество так давило на него, что, разговаривая с незнакомцем, он скорее подводил итоги своей жизни.
— Вы очень талантливый архитектор, — сказал неожиданный собеседник, — ваша семья, наверное, очень гордится вами.
Пол вздохнул тяжело, сначала хотел промолчать, но даже к своему удивлению, всё же ответил:
— Не дал Бог мне семьи, не знаю уж, чем я так его обидел, но у нас с женой не было радости родительства, а супруга давно уже у Господа под крылом. Так что гордиться некому.
— А друзья? — поддержал разговор новый знакомый.
— Новых друзей не нажил, слава и богатство обесценивают дружбу как таковую. Одни хотят со мной дружить, потому что я богат и успешен, но на самом деле имеют равнодушие. Друзья молодости тоже пропали, когда-то мы все были примерно одинаковы и потому дружба ещё жила меж нами, молодость, она всех равняет и позволяет жить свободно. Теперь же они ненавидят меня всей душой, хотя никогда не признаются в этом. Улыбаются при встрече, а внутри кипит злость от того, что у меня получилось, а у них нет. Им бы на себя злиться, что не учились, не стремились, не работали, но такие люди привыкли в своих неудачах обвинять только других. Вернее, не так, успех другого они оправдывают всем чем угодно, повезло, украл, купил, выпросил, но только не достиг. А иначе, если они примут мысль, что кто-то другой просто силой своего характера и ума достиг в этой жизни высот, как им жить-то после этого. Ведь тогда им придётся принять то, что они глупы и характер у них так себе, средненький, ни на что не годный, а люди на такие выводы не способны. Они все с удовольствием придут на мои похороны, всплакнут и даже скажут речь, от которой защемит сердце самого твёрдого человека, но никогда они не придут на открытие часовни, построенной по моему проекту, чтоб поздравить с успехом.
— Ну что же вы так, раз вы верите в Бога, то понимаете, что вами гордится ваш род. Ваши гордые предки смотрят на вас с высоты рая и понимают, что не опозорили вы их, не подвели, — поддержал философский разговор Джеймс.
— Конечно, вы правы, — благодарно улыбнулся ему Пол.
— Вот, например, ваша пра — графиня Эрменгарда де Бланшфор, я уверен, эта почтенная женщина очень радуется вашим успехам, — неожиданно сказал случайный собеседник, и по телу Пола пробежал озноб. — Кстати, — продолжил Джеймс, — вы зря потеряли по ходу вашего семейного древа приставку «де», это несколько затруднило ваши поиски.
— Кто вы? — еле шевеля губами, спросил Пол.
— Не кажется ли вам, что в Париже стало как-то шумно? — спросил его по-прежнему улыбающийся рыжий парень.
Услышав это, Пол испытал небывалую лёгкость, сравнимую с эйфорией. Он больше не боялся умереть.
— Спасибо, Господи, — шёпотом сказал он и перекрестился. Затем посмотрел на своего спасителя и, счастливо улыбаясь, сказал:
— Возможно, я никогда не бывал в Париже.
Джеймс Морей на этих словах снял свои белоснежные перчатки, и на его руке заблестело кольцо. На первый взгляд оно казалось таким же, как у Пола, на нём был изображён крест тамплиеров, только на гранях перстня вместо крылатых херувимов, как это было у него, был выгравирован раскрытый циркуль, создающий ромб в союзе с наугольником, а посередине всевидящее око, эдакий симбиоз тамплиеров и нового тайного общества, про которое Пол иногда слышал рассказы, больше походившие на сказку, — масонства.
Глава 18Имя может всё изменить
Мотю тошнило, то ли сочетание селёдки и конфет правда было неправильным, то ли сама рыба оказалась не лучшего качества, но организм отчаянно пытался не принимать съеденное за ужином. Дежурить решили у кровати, а точнее у дивана Миры по очереди. Матильда сама выбрала себе вечер. Она по натуре была сова и могла спокойно не спать до двух часов ночи, даже не напрягая внутренние силы. В два её должен будет сменить Эндрю, а пока они все разошлись по комнатам этого странного и всё равно неприятного Моте дома. Её же движения, наоборот, стали челночно постоянными. Гостиная — туалет и обратно. Желудок никак не мог успокоиться и злился на свою хозяйку за такую нагрузку. В очередной раз, едва умыв лицо после недовольного высказывания организма, Матильда в бессилии села на пол. Даже учитывая, что дом был хорошо убран, Мотя никогда бы так не поступила, просто сейчас действительно не было никаких сил. Ей стало очень себя жаль, и слёзы, огромные и такие солёные, потекли, обжигая щёки. Жалко, что любимый сейчас далеко, да и не один, а с красивой и, главное, умной Зиной. Вот почему Матильда такая бестолковая и ничего у неё не получается? Профессией модельера ей, скорее всего, не овладеть из-за огромной любви ко всему яркому и блестящему, а это сейчас, оказывается, не тренд. По крайней мере, так ей сказал её педагог на курсах, обсмеяв очередной шедевр. Даже в расследовании она оказалась бесполезна. Что такое сходить к полицейскому на пенсии, получить информацию и передать деньги? Разве это работа? Это просто поручение, которое мог бы выполнить любой курьер. Ну и итожит её никчемность родной организм, который просто решил свести Матильду с ума.
Сидеть на полу ванной комнаты и жалеть себя было, конечно, одно удовольствие, но холодный кафель делал это некомфортным. Мотя уже собралась вставать, как увидела тоненький листок, выглядывающий между плиток под самой раковиной. Любопытство, как всегда, взяло верх. Она попыталась вытащить его оттуда, но он никак не поддавался. Тогда, забыв про тошноту и боль в желудке, видимо, женское любопытство выше всего этого, Мотя сбегала в кухню и принесла тонкий и длинный нож. Ещё немного усилий, и кафельная плитка отодвинулась и, не задерживаясь долго на весу, шлёпнулась на пол, расколовшись на множество кусков.
— Вот кто так строит тайник, — посетовала Мотя, — дверку прикрепить надо было, я-то думала, что у вас тут всё по-взрослому, — словно оправдывалась она перед неизвестным ей устроителем тайников, собирая плитку по полу в угол, — а у вас тут самодеятельность сплошная.
Немного прибрав следы крушения от своего любопытства, она вновь наклонилась под раковину, там за плиткой лежал обычный файл, наполненный листками разных калибров. Матильда достала его аккуратно и прочитала первый:
«Я соберу себя по капелькам
И душу рваную зашью.
Мир разрисую свой по капелькам.
На части горе раскрою.
Начну смеяться я по капелькам,
И зеркало простит меня.
За отражение, по капелькам,
За слёзы завтрашнего дня.
Я вспомню, как писать, по капелькам.
Слова, что с счастьем заплетаются.
Я прекращу страдать, по капелькам.
И вспомню, что мечты сбываются».
Поэтические строки произвели на Мотю приятное впечатление, в них было столько горя и столько боли, в то же время столько силы, что она буквально ощутила в душе нестерпимую муку преданной женщины. А вот следующий стих отличался от предыдущего кардинально — и стилем, и чувствами:
«Компания лучших друзей
Решила найти клад,
Первый был Берендей,
С ними Мама и Мрак.
Сонета, Плакса, Пчела
И Тамплиер с косой,
Спустились они в глубину,
И Пчела не вернулась домой».
Детские неуклюжие стихи почему-то вызвали у неё страх, и по телу пробежали мурашки.
«Компания лучших друзей
Не смогла воскресить Пчелу,
За всех решил Берендей,
И Мама пошёл в тюрьму».
В эту минуту Мотя поняла, что нашла нечто ценное для их расследования. Она быстро оглядела целую стопку записей, среди которых были фотографии странного предмета прямоугольной формы. Он был похож на золотой слиток, каким его Мотя видела в кино, только ещё и украшен разными символами. Фотографий было несколько, словно незнакомый фотограф хотел тщательно показать предмет со всех сторон. Это всё надо было срочно отдать Алексею и Зине, возможно, именно сейчас этой детали как раз не хватает для расследования. Забыв про своё самочувствие, Мотя стала одеваться. В доме стояла звенящая тишина, а гостья безмятежно спала, летая в своих снах, обеспеченных ей большой дозой успокоительного. Первый порыв был разбудить Эндрю, чтоб он несколько раньше заступил на свой пост, но Мотя, немного подумав, решила, что она одна нога здесь другая там, никто даже оглянуться не успеет, а тем более проснуться.