ой пременяти в ий есть у педантов наших то, что у германских педантов латинской ус”23. Другой показательной особенностью русско-украинского культурного взаимодействия стали споры вокруг произношения буквы “г” – церковнославянский выговор в этом походил на современный украинский ([h] фрикативный), а русское произношение склонялось к звонкому твердому звуку [g]. Ломоносов написал по такому случаю целую поэму: “О сомнительном произношении буквы г в российском языке, в которой просвещал читателей, где произносить взрывной [g], а где – фрикативный [h].
Это компромиссное решение Ломоносова, подобно некоторым другим, помогло лишь временно. Развитие русских синтаксиса, лексики и фонетики медленно, но верно делали для украинцев литературный язык империи более чуждым, чем в начале XVIII века. Конечно, им и теперь без труда овладевали украинцы, пришедшие на имперскую службу, такие как Данило Самойлович – один из первых творцов русской медицинской лексики, или Григорий Полетика (ему принадлежит “Словарь на шести языках: российском, греческом, латинском, французском, немецком и английском”) и другие выпускники Киевской академии. Однако, переходя на новый литературный язык, они вынужденно отодвигали на задний план родную речь. Мирному сосуществованию двух языковых традиций приходил конец, но полное размежевание произойдет только в следующем, XIX веке.
К середине XVIII века интеллектуалы киевской школы далеко ушли от Симеона Полоцкого, приветствовавшего “восточного царя” Алексея Михайловича как освободителя “российского народа”. За эти сто лет они сумели внедрить элементы западного – протонационального, если не национального – дискурса в господствующую идеологию, а следовательно, и в мышление московской и петербургской элиты. Они же сыграли важную роль в сотворении “всероссийского” исторического нарратива и становлении литературного языка новой России. Произошло это в то время, когда Московское великое княжество завершило свое превращение в Российскую империю. Созданный с помощью “киевлян” культурный фасад Российской империи не делал различий между Российской империей и российским народом-нацией, создав предпосылки для дискурсивного симбиоза, который определит российское самосознание на столетия вперед.
Часть IIВоссоединение Руси
Глава 4Просвещенная императрица
София-Августа-Фредерика фон Ангальт-Цербст-Дорнбург стала императрицей Екатериной II 28 июня 1762 года. Разбудили ее рано утром тревожной вестью о том, что схвачен один из офицеров – участников заговора против ее мужа Петра III. Целью заговорщиков было свергнуть императора и усадить на трон Екатерину. Перспектива ареста и казни для нее была вполне реальна. Заговорщики решили действовать немедленно и начали осуществлять уже давно подготовленный план. Петр находился в Ораниенбауме, его жена – в Петергофе, откуда она срочно выехала в столицу. В Петербурге ее приветствовали гвардейские полки, чьи командиры поддержали заговор. Вся армия перешла на сторону Екатерины. Через два дня судьба Петра была решена. Неудачливый монарх, окруженный верными его жене войсками, был вынужден подписать акт об отречении. Через восемь дней он умер при подозрительных обстоятельствах.
Заговор увенчался успехом, теперь требовалось его оправдать и обосновать легитимность нового монарха. Екатерине надо было показать, что она, немецкая принцесса, приехавшая в Россию в четырнадцать лет и так и не избавившаяся от акцента, захватившая трон в нарушение порядка престолонаследования, является более русской, чем ее муж, внук Петра Великого. Уже 28 июня Екатерина издала от своего имени манифест: “Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому Государству начиналась самым делом”1.
Теплов, вероятный автор, на первое место поставил угрозу “закону нашему православному греческому”. Петр III якобы хотел переменить государственную религию на лютеранство, поэтому текст гласил: “Церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона”2. Не забыли и другой, подлинной вины Петра, ослепленного благоговением перед Фридрихом Великим – даже битым в Семилетней войне: “Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение”.
Екатерина II не скрывала, что документ писали в спешке. Некоторые историки считают, что подготовили его заранее. Как бы то ни было, текст отражает характерные черты русского мышления того времени: государство и православная церковь настолько тесно связаны, что угроза одному из них является веской причиной для “сынов Отечества”, чтобы вмешаться и посадить на трон другого законного правителя. Екатерина хотела избежать той же участи и должна была доказать преданность России и свою полезность для блага страны. Она блестяще справилась с задачей, став “Великой” как внутри страны, так и за ее пределами.
За тридцать четыре года правления Екатерины II (1762–1796) формирование российской имперской нации, начавшееся при Петре и Елизавете, получает новый импульс и приобретает новые черты. Неудивительно, что при иностранке на троне гражданские элементы новой русской идентичности становятся важнее этнических. Слова “народ”, “государство” и “отечество” распространяются далеко за пределы приближенных к царице западников с их западной же культурой. При Екатерине понятие “гражданственности” входит в русский дискурс. Этноцентричная (восточнославянская) модель русской идентичности, сформированная при Елизавете, трансформируется в модель гражданской преданности империи. Европейское Просвещение, идеями которого Екатерина восхищалась и которым подражала, изменили понимание империи – от лоскутного одеяла земель, где у каждой особенные права и привилегии, полученные сотни лет назад, до централизованного государства. Петербург во главу угла ставит административное единообразие, даже если хвалится напоказ пестротой языков и религий.
Свое видение взаимоотношений имперского и национального Екатерина высказала в одном важном документе, изданном в 1785 году. “Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства” подтверждала отмену для аристократов обязательной службы. Текст гласил: “В истинной славе и величестве империи вкушаем плоды и познаем следствия действий нам подвластного, послушного, храброго, неустрашимого, предприимчивого и сильного российского народа”3. Грамота проливала свет на подлинную идентичность элиты российской нации – “прямых сынов Отечества”. Государыня поясняла: “Начальников и предводителей таковых Россия чрез течение осьми сот лет, от времени своего основания, находила посред своих сынов. Наипаче же во всякое время свойственно было, есть, да помощию Божиею и пребудет вечно российскому дворянству отличаться качествами, блистающими к начальству”4. Таким образом, дворян объявили авангардом русского народа, а сам российский народ – становым хребтом империи.
Среди “прямых сынов отечества” – участников заговора против Петра III – был и Кирилл Разумовский, президент Академии наук и одновременно гетман Войска Запорожского (казацкой автономии на Левобережной Украине, которая стала известна под именем Гетманщины). Первый манифест новой царицы напечатали именно в академической типографии, поэтому сомнений в верности Разумовского не было. Новая императрица осыпала дарами и благодеяниями своих сторонников, и Разумовский был среди них. Трудно сказать, просил ли Разумовский что-то для академии, но у него были обширные планы относительно Гетманщины. Имея опору среди казачьей старшины, он надеялся расширить ее самоуправление и развить местную власть. На Украине многие грезили о светлом будущем их автономной земли.
Осенью 1762 года, за день до коронации Екатерины, Семен Дивович, служащий генеральной канцелярии в Глухове, столице Гетманщины (близ современной русско-украинской границы), закончил поэму под названием “Разговор Великороссии с Малороссиею”. Вот часть этого “разговора”:
Великороссия:
Знаешь ли, с кем говоришь, иль ты забываешь?
Ведь я Россия! Зачем меня пропущаешь?
Малороссия:
Знаю, что ты Россия, – да и я так зовусь.
Что ты пугаешь меня? Я и сама храбрюсь.
Не тебе – государю твоему поддалась,
При которых ты с предков своих и родилась.
Не думай, чтоб ты сама была мой властитель,
Но государь – твой и мой общий повелитель5.
В этих стихах отразился распространенный среди элиты Малороссии взгляд на государственный строй: скромных размеров Гетманщину должны объединять с огромной империей только особа монарха и название монархии. Таким образом, после всех усилий Петра I и его наследников по укрощению Войска Запорожского Дивович хотел вернуть прежние времена. Эта модель давала мало шансов единому государству, народу или отечеству. В столице Гетманщины питали радужные надежды, поначалу казалось, что они начали сбываться. В 1763 году Екатерина сделала незначительную уступку гетману и верным малороссиянам, позволив вернуть Войску Запорожскому привычное судопроизводство. Генеральная старшина желала большего, Разумовский просил также за себя: он желал сделать звание гетмана наследственным и оставить его в своем роду.
Но благодарность Екатерины не была безгранична – последовала немедленная реакция. Она вызвала Разумовского в столицу и лишила титула гетмана. Позднее она смягчила потерю, произведя его в генерал-фельдмаршалы. Более того, сам институт гетманства был упразднен. Это произошло уже в третий раз, ранее – при Петре I и Анне Иоанновне, но теперь уже окончательно. Однако на ликвидацию остатков Гетманщины, в том числе полкового устройства и прочего, императрице понадобилось еще двадцать лет. Она не спешила, но упорно шла к поставленной цели – управлению всеми окраинами на равных основаниях, ведь идеал Просвещения заключался в общеобязательном законе и разумном правителе. На смену мешанине обычаев и привилегий, накопленных разными землями за их долгую историю, приходила упорядоченная и единообразная бюрократия.