Возможно, первым апологетом модели триединой нации стал Николай Надеждин, издатель “Философических писем” Чаадаева. Надеждин непоколебимо верил и в то, что русские бывают очень разными, и в то, что все они – один народ. В 1841 году, уже после ссылки, в которую он был отправлен в 1836 году после публикации взрывоопасных “Философических писем” (довольно скоро он займет должность редактора “Журнала Министерства внутренних дел”), Надеждин напечатал рецензию на труд австрийского языковеда-словенца по имени Ерней Копитар. В рецензии Надеждин дал историческую схему развития русских диалектов, насчитав их три: понтийский (малорусский), балтийский (белорусский) и великорусский. Согласно Надеждину, первые два были древнейшими. А третий – великорусский – возник как продукт смешения первых двух на колонизованных землях к востоку от мест первоначального обитания носителей первых двух диалектов.
Рецензию Надеждин опубликовал по-немецки и за рубежом, поэтому в России ее мало кто заметил. Тем не менее довольно скоро идея трехчастного деления языка и народа проникнет и к отечественным читателям. В 1842 году 47-летний словак Павел Иозеф Шафарик, цензор чешских книг, издал в Праге “Славянское народописание” (“Slovan sky narodopis”). Шафарик, уже тогда слывший корифеем славистики, предложил схему деления русского языка на диалекты, очень близкую предложенной Надеждиным. Более того, Надеждин в одном из своих текстов упомянул, что консультировал Шафарика. Слова о делении на три ветви единого (в глазах интеллектуалов того времени) “русского мира” стали первыми толчками языкового землетрясения, которому было суждено изменить политическую карту Восточной Европы.
Согласно Шафарику, существовали три наречия: великорусское (включая новгородский субдиалект), малорусское (жители не только подвластной Российской империи Украины, но и австрийских Галиции и Закарпатья) и белорусское. Шафарик верил в тесную связь языка и народности, поэтому описывал не только языковые общности, но и велико-, малороссов и белорусов как таковых. Хотя Шафарик никогда не проводил этнографических или лингвистических исследований “русских” диалектов, зато тщательно следил за российскими научными публикациями и поддерживал контакты с ведущими российскими славистами. В 1835 году Шафарик познакомился в Праге с Погодиным и в дальнейшем получал от него денежную помощь.
Знал Шафарик и Осипа Бодянского – уроженца Украины, профессора Московского университета, издателя “Истории русов”. Бодянский снабжал Шафарика лингвистическими материалами. В 1837 году он выслал Шафарику копию “Энеиды наизнанку” – белорусской пародии по мотивам произведения Котляревского. В 1842 году Бодянский писал другому коллеге – профессору Харьковского университета Измаилу Срезневскому:
Я всегда был того мнения, что последняя река [Припять] есть естественный предел белоруссов от малоруссов, тем более что по обоим берегам живут так называемые черноруссы или пинчуки, составляющие некоим образом переход от хохлов к белошапникам, и если я означил для Шафарика иначе нашу границу тут, то это вследствие рассказов самих белоруссов, сиречь ополячившихся[17].
Среди московских славянофилов Шафарик как лингвист пользовался непререкаемым авторитетом. Как только его этнографический труд вышел из печати, Бодянский, едва вернувшись из долгой поездки за границу (успел он и плодотворно потрудиться с Шафариком в Праге), взялся за русский перевод этой книги.
В 1843 году “Славянское народописание” Шафарика в переводе Бодянского увидело свет там же, в Москве. Деление Шафариком русского языка на три наречия – следовательно, и русского народа на три ветви – легло в основу воззрений Погодина на русскую историю. В конце 1850-х годов Погодин использовал эту схему при полемике с Максимовичем, другом и оппонентом из Киева. Тем не менее, какую популярность ни приобрела бы триединая модель Шафарика, она вовсе не стала общепринятой. В ней легко было усмотреть попытку подорвать единство русских народа и государства, о которых так заботилось правительство и консервативные круги. Но, как ни странно, против Шафарика выступили не великороссы, а их “младшие братья”.
Измаил Срезневский, профессор Харьковского университета, лингвист, состоявший в переписке с Бодянским и чье мнение тогда имело огромный вес во всей империи, предложил собственную схему деления русского языка. В 1843 году – почти одновременно с выходом перевода Бодянского и через год после возвращения из столь же долгого путешествия по славянским землям – Срезневский утверждал, что русский язык распадается на северное (великорусское) и южное (малорусское) наречия. Он следовал за Максимовичем, у которого подобное деление русской народности видим еще в труде 1837 года. Срезневский допускал существование белорусского диалекта, но считал его вариантом великорусского. В ту же эпоху с похожей идеей выступал и Юрий Венелин, уроженец Закарпатья и знаток болгарского языка и культуры[18].
При переводе с языка лингвистики на язык этнографии обозначение белорусского как варианта великорусского приводило к тому, что его носители – подгруппа великороссов, а не отдельный народ. Согласно полицейским документам, члены Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве думали так же. Накануне Январского восстания кое-кто из бывших членов этой организации снова стал утверждать, что украинцы (южнорусы, малороссы) – отдельный от великороссов народ.
Очередное возрождение польского вопроса придало непривычную остроту в имперской политике и культуре вопросу украинскому. Александр Герцен, писатель и отец-основатель народнического социализма, ввел в обиход представление об Украине как о третьей силе в борьбе за территории между Россией и Польшей. В январе 1859 года в журнале “Колокол” (издаваемом в Лондоне) Герцен пишет:
Ну, если после всех наших рассуждений, Украйна, помнящая все притеснения москалей, и крепостное состояние, и наборы, и бесправие, и грабеж, и кнут с одной стороны и не забывая с другой, каково ей было и за Речью Посполитой с жолнерами, панами и коронными чиновниками, не захочет быть ни польской, ни русской? По-моему, вопрос разрешается очень просто. Украйну следует в таком случае признать свободной и независимой страной2.
Джинн вылетел из бутылки. Открыто написав, что независимость Украины возможна, ведь именно это так волновало имперские власти во время расследования дела Кирилло-Мефодиевского общества, Герцен сформулировал то, что Николай Костомаров в “Законе Божьем” написать так и не решился, будучи в этой теме первопроходцем. И хотя высказывание Герцена было лишь риторической фигурой, хлесткой фразой в разгар спора о будущем русско-польского пограничья, оно стало также признанием за жителями региона права самим определять свою судьбу. Переходя к области практической политики, и Герцен, и Костомаров отдавали предпочтение федерализации как способу решения проблем национальностей. Упомянутая статья Герцена в “Колоколе” исключением не была.
Костомаров был приятно удивлен позицией Герцена. И прислал материал, развивающий его идеи. Статья под названием “Украйна” вышла в январе 1960 года без подписи автора. Начинался текст выражением благодарности Герцену: “Вы проявили относительно Украйны такой взгляд, который мыслящая часть южнорусского народа издавна хранит как драгоценную святыню сердца”3. Автор называл свою родину Украйной, народ – украинцами или южноруссами. Отношение к слову “малоруссы” у него было довольно прохладным. Статья Костомарова во многих отношениях стала развитием его прежних взглядов. Автор превозносил демократическую природу казачьего прошлого Украины, тем самым доказывал своеобразие украинцев как отдельного народа.
Еще подробнее Костомаров изложил свои взгляды в статье “Две русские народности”. Этот текст вышел в 1861 году в журнале “Основа”, который издавал в Петербурге Пантелеймон Кулиш. Автор критикует идею единого русского народа, провозглашая, что их по меньшей мере два: “Кроме господствующей во внешнем мире русской народности является теперь другая, с притязаниями на равные гражданские права в области слова и мысли”4. И отстаивает права украинцев на само имя Руси: “У южнорусского народа как будто было похищено его прозвище”. Костомаров проводит мысль, что разная история двух народов сформировала их несхожий характер. Тогда как южане ценили личную свободу, совещательность и федерализм, северяне же предпочитали коллективизм, государство и самодержавное правление. “Племя южнорусское имело отличительным своим характером перевес личной свободы, великорусское – перевес общинности”. При этом автор отнюдь не видит поляков старшими братьями украинцев: “В настоящее время между нами и поляками не может быть… такого соединения и братства, как с великорусами”.
“Две русские народности” на протяжении десятилетий будут путеводной звездой украинского культурного национализма в Российской империи. Поскольку автор предназначил эту статью для обнародования в России, он не использовал слова “украинец”, “Украина”, как он это делал в неподписанной статье в “Колоколе” за год до этого, оставив будущим поколениям разбираться в путанице между двумя Россиями и русскими народностями. В статье объявлялось, впервые в общеимперской прессе, рождение нового народа, равного великороссам. Номинально Костомаров просто следовал по пути, проложенному в 1830-х годах Максимовичем. Последний тоже делил Русь на северную и южную половины. Однако Костомаров не считал эти половины частями общего целого. Костомаров был уверен, что это разные народы. Сверх того, он подчеркивал, что украинцы во многих отношениях ближе к полякам, чем к русским: “Если южнорусский народ дальше от польского, чем от великорусского, по составу языка, то зато гораздо ближе к нему по народным свойствам и основам народного характера”5.
В белорусах Костомаров видел лишь ответвление великороссов, но такой подход оказался неприемлемым для многих его читателей, особенно в самой Белоруссии. “Белая Россия” упоминалась в царском титуле со второй половины XVII века, но в начале XVIII века из него исчезла и вернулась в официальный язык по итогам первого раздела Речи Посполитой в 1772 году, когда были аннексированы восточнобелорусские земли. Было образовано Белорусское генерал-губернаторство и Белорусская римско-католическая епархия. При Павле I учредили и Белорусско-Могилевскую православную архиепархию (1797–1