В правительстве 1860-х годов Валуев слыл либералом – осторожным реформатором, который желал укрепить самодержавие путем создания примитивной системы народного представительства, созываемого по особым случаям. Действия Валуева в истории с изданиями на украинском языке были отчасти вынужденными – в ответ на кампанию в прессе, организованную тем же киевским генерал-губернатором Николаем Анненковым, предложившим жесткие меры против украинофилов. Центральной фигурой этой кампании стал Михаил Катков – журналист и интеллектуал, близкий к консервативным лидерам славянофильского направления. Катков поначалу смотрел на молодое украинское движение довольно снисходительно, будучи уверен, что оно обречено на провал. Но когда разразилось Январское восстание в Польше, Катков радикально изменил свое мнение.
21 июня 1863 года, за месяц до появления Валуевского циркуляра, Катков высказался за запрет публикаций на украинском языке в статье под хлестким заголовком “Совпадение интересов украйнофилов с польскими интересами”. В полном согласии со сторонниками общерусского православия вроде Иосифа Семашко Катков обвинил украинофилов в том, что те являются орудием интриги не только польской, но также иезуитской. Таким образом, он превратил вопрос об украинских изданиях не просто в политический, но и ввел его в разряд противозаконных, предвосхитив обвинение украинофилов в работе на польских мятежников, высказанное впоследствии Валуевым. В долгосрочной перспективе важнее оказался заложенный Катковым идейный фундамент аргументации против украинского культурного и политического движения. Катков утверждал: “Украина никогда не имела особой истории, никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть”7. Признавая культурные и языковые различия между двумя ветвями русской народности, Катков видит в них лишь местные особенности. Общерусская нация должна была развиваться и доминировать, а укрепление местных языков необходимо было остановить.
Сравнивая Россию с Францией, Италией, Германией и Англией, Катков приходит к выводу, что различия между русскими наречиями менее значительны, чем у западноевропейских наций.
По всей Русской земле путешественник без труда поймет русскую речь.
Единство общерусской нации, по убеждению Каткова, покоилось на единстве литературного языка. Идею Костомарова о делении русского народа на две половины Катков беспощадно критикует:
Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!8
Катков не церемонится с украинофилами:
Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительнейшими азбуками, и на Божий свет был пущен пуф какого-то небывалого малороссийского языка9.
Доводы Каткова, высказанные в ходе кампании по запрету изданий на украинском языке, будут служить имперскому центру орудием против украинского национализма и в начале XX века. Он стал первым интеллектуалом, открыто связавшим воедино язык, этническое происхождение, национальное единство и стратегические приоритеты России. Катков воспроизводил обвинение Устрялова, автора общерусского исторического нарратива 1830-1840-х годов, против Польши, чье влияние разобщило восточных славян. В то же время он придал больший вес аргументам языковым и этническим. Его целью было не подчеркнуть различия между велико- и малороссами, как сделал Михаил Погодин во время спора 1850-х годов с Михаилом Максимовичем об этнической идентичности Киева, а напротив – обосновать их языковое, этническое и культурное тождество ради укрепления российской государственности.
Цензоры, а также участники политических и культурных дебатов в прессе вроде Каткова, выступая против публикаций на украинском, принимали во внимание европейский контекст. Они указывали на то, что власти Германии, Италии, Франции и Великобритании имели дело с той же проблемой негосударственных языков и диалектов на своей территории. Яркими примерами могут служить окситанский язык во Франции, гэльские языки в Ирландии и Шотландии. Однако такая параллель лишь проливает свет на разницу в подходах российского и западноевропейских правительств. Англичане и французы не сдерживали развитие языков-конкурентов ограничительными мерами, а уповали на школьную систему, через которую внедрялось применение государственного языка. Российские власти же предпочли запреты, совершенно проигнорировав какие-либо позитивные пути, которые потребовали бы вложения значительных средств, как, например, создание сети русскоязычных начальных школ по всей империи. Власти будут и дальше придерживаться этой недорогой, но односторонней политики, которая приведет к проигрышу в битве на языковом поле, тогда как Франция, Германия и Англия одержали там победу.
Первые заметные трещины в официальной политике подавления украинского языка появились в начале 1870-х годов. Запреты, введенные Валуевским циркуляром 1863 года, при последовательно строгом соблюдении могли бы придушить украинскую литературу в Российской империи, как это было в 1868 году, когда на украинском языке вышло только одно издание. Но отставка Валуева позволила украинской литературе вернуться на былые позиции. Процесс шел небыстро, но в 1875 году цензоры одобрили 32 издания на украинском языке, это лишь на одно меньше, чем в 1862 году. В 1874–1875 годах 23 % напечатанных в Киеве книг вышли по-украински. К 1875 году общее число экземпляров украиноязычных книг превысило 65 тысяч. После ухода Валуева цензоры стали свободнее принимать решение, отнести ли книгу к изящной литературе, печатать которую позволялось, или считать произведением для народа, запрещенным к печати. Научные публикации не входили ни в одну из этих категорий – значит, на них можно было закрыть глаза. К тому же цензоры, пропуская сомнительные издания, поддавались на уговоры (и уж тем более на взятки). Охотно брал подношения Илья Пузыревский, сотрудник Киевского цензурного комитета, – через него прошла львиная доля украинских книг в первой половине 1870-х годов.
Украинофилы осмелели, объявив “антракт” в истории своего движения законченным. Теперь ведущую роль среди них стал играть Михаил Драгоманов – молодой амбициозный историк. В начале 1870-х Драгоманов, профессор древней истории Киевского университета, долго жил в Европе, изучая среди прочего и межнациональные отношения на континенте. Постепенный рост числа украиноязычных изданий в России он приветствовал как добрый знак и верил, что реформы Александра II ускорят развитие гражданского общества. Но вскоре сам Драгоманов станет мишенью новой атаки на украинофилов.
Как и в 1863 году, дорогу запретительным мерам расчищал Катков. В феврале 1875 года он поместил в “Русском вестнике” большую статью Николая Ригельмана, главы Киевского славянского благотворительного общества. Автор подверг безжалостной критике работу Драгоманова, изданную в Галиции под названием “Литература российская, великорусская, украинская и галицкая”. В этом тексте Драгоманов предложил развивать наряду с общерусским литературным языком и высокой культурой также великорусский и малорусский литературные языки. Ригельман заподозрил двойную игру.
Он обвинил Драгоманова в том, что подобная дымовая завеса нужна только для того, чтобы продолжать развивать отдельный малороссийский язык и культуру: “Вы, господа украинофилы, так печалуетесь о вашем народе; вы боитесь его невежества, вы хотите его просвещать, и для этого выбираете такую окольную дорогу – хотите выковать его наречие в литературный научный язык, хотите создавать для этого целую литературу, которая бы его обособила от шестидесятимиллионного русского народа, то есть хотите создать для него в русском мире духовный партикуляризм”10. Ригельман заключал: “Что же касается истинных русских, а равно и славян, понимающих сколько-нибудь свою пользу, то они должны бороться с вами изо всех сил”11.
И они боролись. В мае 1875 года, через три месяца после этой публикации в “Русском вестнике”, товарищ министра народного просвещения написал попечителю Киевского учебного округа и запросил имена преподавателей-украинофилов. К письму прилагались тексты Драгоманова и Ригельмана. В результате первого уволили из Киевского университета. Но Михаил Юзефович, отставной чиновник министерства просвещения и бывший военный, жаждал окончательной победы, как и другие киевляне общерусского направления. Юзефович обратился прямо к главе Третьего отделения генералу Александру Потапову. Что бы он ни написал в том письме (а оно до сих пор не найдено историками), его слова произвели большое впечатление на шефа тайной полиции, который доложил о своих опасениях царю. В августе 1875 года Александр II велел учредить специальное совещание для обсуждения деятельности украинофилов и издания литературы на украинском языке. Наряду с Потаповым, обер-прокурором Синода, министрами внутренних дел и просвещения в этом органе нашлось место и Юзефовичу.
В апреле 1876 года совещание занялось подготовкой итогового документа. Деятельность украинофилов сановники оценили как последовательный подрыв единства русской нации. Журнал совещания гласит:
Очевидна и та конечная цель, к которой направлены усилия украинофилов, пытающихся ныне обособить малоруссов медленным, но до известной степени верным путем обособления малорусской речи и литературы. Допустить создание особой простонародной литературы на украинском наречии значило бы положить прочное основание к развитию убеждения в возможности осуществить в будущем, хотя, может быть, и весьма отдаленном, отчужение Украины от России. Относясь снисходительно к развивающемуся ныне поползновению обособить украинское наречие путем возведения его в степень языка литературного, правительство не имело бы никакого основания не допустить такого же обособления и для наречия белоруссов, составляющих столь же значительное племя, как и малороссы. Украина, Малороссия и Западная Россия, населенная белоруссами… составляют одно неразрывное и единое с Россией великое политическое тело