2, – гласила петиция. Власти в ответ открыли по демонстрантам огонь.
В те дни плохие новости шли с Дальнего Востока, где армия могучей Российской империи терпела поражение в войне с крохотной Японией: 20 декабря 1904 года русские войска покинули Порт-Артур. Революционеры осмелели, и демонстрация перед царским дворцом была воспринята как дерзость – а потому было решено показательно разогнать толпу. Солдаты начали стрелять, убив десятки людей и ранив сотни. “Кровавое воскресенье” разорвало предельно идеализированную связь царя и его народа. Отец Георгий, возглавлявший шествие, на следующий день назовет царя “зверем” и взовет к мести. События 9 января 1905 года в Санкт-Петербурге положили начало первой русской революции.
В последующие дни к уже бастующим петербургским рабочим присоединились рабочие со всей империи. Их примеру последовали крестьяне, отказавшиеся платить долги государству и помещикам и поднявшие мятеж. Летом 1905 года восстал броненосец “Потемкин”, принеся волну бунтов с “гражданки” в армию и на флот…
В августе предстояли выборы в Государственную думу – первый российский парламент, на который предполагалось, однако, возложить не законодательные, а совещательные функции. Таких полумер оказалось мало, чтобы погасить недовольство общества и народа. Волнения продолжались. 17 октября 1905 года, в разгар всеобщей стачки, Николай II издал манифест, дающий его подданным основные гражданские права: на выборах в Думу отныне могли голосовать представители всех слоев общества, даже прежде лишенные этого права (впрочем, только мужчины); Дума получала законодательные полномочия. Также в манифесте утверждалось, что теперь без согласия Думы законы приниматься не будут.
Российская империя вступила в новую эру массовой политики. В ней были восстания рабочих, крестьянские бунты, мятежи в армии и рождение парламентаризма, бросившего вызов абсолютизму. Режим пережил революционные потрясения, но ему пришлось изменить свой modus operandi и искать новые источники легитимности и поддержки. И ярче всего это проявилось в сфере национальной политики, где империя нуждалась в идеологической поддержке со стороны русского национализма.
Начавшись с рабочих демонстраций и забастовок, революция пробудила к активности вождей нерусских политических партий по всей стране. Как всегда, первыми были поляки. В бывшем Царстве Польском, которое за несколько десятилетий до революции превратилось в важнейший промышленный центр империи, бастующие рабочие крушили имперские символы. Вслед за рабочими начались студенческие волнения. Студенты требовали вернуть обучение на польском языке на землях прежней Речи Посполитой.
Консервативные польские элиты хотели равенства с элитами русскими, в частности – введения земств и муниципального самоуправления, которое давно установилось в других частях империи, но только не там, где преобладали поляки, так как правительство не доверяло верхушке местного общества. Более радикальные предводители настаивали на широкой автономии Царства Польского – такой была программа польских национал-демократов во главе с Романом Дмовским. Его главный политический соперник, Юзеф Пилсудский, глава польских социалистов, желал нового восстания и полной независимости.
В январе 1904 года с началом русско-японской войны перед польскими политиками открылись новые возможности для достижения своих целей. Пока Санкт-Петербург боролся с японцами за влияние в Маньчжурии и Корее, западные области империи становились все более беспокойными. Пилсудский поехал в Японию за подмогой, летом 1905 года его соратники возглавили восстание рабочих в Лодзи, центре польского промышленного региона. Восстание было подавлено, но идея территориальной автономии имперских окраин нашла поддержку среди русских либералов в Думе и стала важным фактором, благодаря которому русский вопрос во время революции 1905–1907 годов и после нее был сформулирован по-новому.
Получи Польша автономию, где бы прошли ее границы? Эта проблема волновала многих русских политиков и интеллектуалов, особенно предводителей и сторонников правительственной кампании, направленной на русификацию бывших польских земель. На этот раз в центре внимания оказались не Правобережная Украина или запад Белоруссии, а Холмщина, область в Царстве Польском, теперь это были восточные уезды Люблинской и Седлецкой губерний. Эти земли изначально принадлежали киевским и галицким князьям, и жили там люди, которые с XIX века считались малороссами, или украинцами. После столетий польского правления край превратился в пограничье – в этническом, религиозном и культурном плане.
Событие, положившее начало Холмскому кризису, из-за которого имя города[20] семь лет не сходило с заголовков газет, произошло 17 апреля 1905 года, в первый день православной Пасхи. Именно тогда был объявлен императорский указ о свободе вероисповедания – один из указов, призванных успокоить общество в преддверии растущих гражданских волнений. В указе говорилось, что подданные царя теперь могут свободно выбирать свою религию и, что более важно, покидать Русскую православную церковь, если они того пожелают, без политических взысканий. На Холмщине, где тридцатью годами ранее власти насильственно обратили в православную веру сотни тысяч местных украинцев-униатов, это вызвало переполох. Правительственные чиновники в Санкт-Петербурге предвидели такое развитие событий. По предварительным оценкам, 100–150 тысяч человек, или примерно треть номинальных православных в регионе, готовились распрощаться со Святейшим Синодом в Санкт-Петербурге и перейти под покровительство папы. Прогноз оказался точным: по современным оценкам, от 100 до 150 тысяч верующих действительно вернулись в унию.
Если правительство считало, что это цена, которую придется заплатить, чтобы привести имперскую политику в соответствие с современными стандартами веротерпимости, то местные власти и православные священнослужители, посвятившие жизнь проповеди православия и русской идентичности, чувствовали себя преданными. Среди последних был епископ Холмский Евлогий (Георгиевский), этнический русский. Свое разочарование он выразил в письме обер-прокурору Святейшего Синода Константину Победоносцеву – высшему сановнику, надзиравшему за деятельностью православной церкви в империи. Победоносцев был также одним из творцов политики русификации окраинных земель и насаждения на них православия.
Евлогий писал: “Подорвано само доверие к нашим священникам. Тридцать лет повторяли людям, что Холмщина и Подляшье всегда будут православными и русскими, а теперь, на глазах у народа, враги православного русского дела всецело, совершенно сознательно захватывают весь край”.
Вскоре после отправки письма Евлогий и его сторонники приехали в Санкт-Петербург обсудить с Победоносцевым, что делать с угрозой русским интересам в регионе. Они хотели перекроить границы губерний, чтобы отделить Холмщину от земель Царства Польского. Новая Холмская губерния должна была иметь “русское” ядро из более чем 300 тысяч этнических украинцев – тех, кто, по переписи 1897 года, назвал малороссийский родным языком. Министерство внутренних дел озаботилось административными изменениями, и законопроект отправился в Думу. Споры о нем продолжались с 1909-го по 1912 год и в конце концов привели к созданию новой губернии и мобилизации русских националистических сил в парламенте и вне его.
Дискуссии о Холмщине объединили украинофилов и сторонников единой и неделимой России, выступивших сообща против польского влияния. Однако их союз был ситуативным и ограничивался одной целью. Практически во всех остальных случаях украинофилы и русские националисты боролись не на жизнь, а на смерть за будущее земель, которые считали своими. Для украинофилов традиционно принципиальным был вопрос языка. В декабре 1904 года, когда в войне с Японией дела шли все хуже, а недовольство в обществе стремительно росло, имперское правительство решилось вернуться к вопросу о запретах, наложенных Эмским указом на публикации на украинском языке. Снова спорили о переводе Евангелий, но атмосфера была другой. За отмену запрета на публикацию Священного Писания на украинском языке выступал президент Императорской академии наук, великий князь Константин Константинович.
В феврале 1905 года комиссия Академии наук рассматривала вопрос о полном снятии запрета на издания на украинском языке. Обсуждения проводились по инициативе правительства, которое также запросило мнения Киевского и Харьковского университетов. Все учреждения рекомендовали снять ограничения, причем самое решительное заявление сделала Академия наук. В апреле 1905 года филологи Алексей Шахматов и Федор Корш подготовили докладную записку “Об отмене стеснений малорусского печатного слова”, которую подписали многие другие либерально настроенные академики. В ней не только рекомендовалось отменить запреты для украинского языка, но сама логика документа открывала путь к признанию украинского отдельным языком.
Академики достигли такого эффекта, отказавшись от понятия общерусского языка. Ученые утверждали:
…Усилия великих писателей наших все более сближали книжный язык с народным, и ничто еще не остановило того направления, которое уже в конце XVIII и начале XIX века сделало наш литературный язык вполне великорусским… и нашу литературную речь, речь образованных классов и письменности всех родов, должно признать вполне великорусскою3.
Если литературный язык был не общерусским, а великорусским, то малорусский язык имел все права на свое собственное литературное развитие. Авторы записки использовали не только исторические и лингвистические аргументы, но и политические.
Государство, не умеющее обеспечить одно из самых элементарных прав гражданина – право говорить печатно на родном языке, возбуждает в гражданине не уважение к себе, не любовь, а безотчетный страх за существование4.
Так писали Шахматов и Корш, прежде чем сформулировать последнее предупреждение: