Новый советский лидер, 54-летний Михаил Горбачев, энергично стремился к переменам. Самой очевидной и срочной проблемой, стоявшей перед ним, было печальное состояние советской экономики, пребывавшей в свободном падении. Ежегодный рост доходов, с 1930-х годов составлявший в среднем примерно 14 %, в 1950-х снизился до ю%, а в первой половине 1980-х упал еще ниже – приблизительно до 5 %. И это были официальные цифры. ЦРУ оценивало рост доходов СССР с 1980 по 1985 год на уровне, близком к 2 %, а в постсоветский период озвучивались еще более низкие показатели. Тем временем население Советского Союза возрастало намного быстрее: 180 миллионов человек – в начале 1950-х, 280 миллионов – в середине 1980-х. К марту 1985 года, когда Горбачев вступил в должность, в СССР уже привыкли к нехватке не только потребительских товаров, но и продовольствия. Экономику нужно было спасать, причем быстро.
Новому лидеру предстояло столкнуться с целым рядом трудностей, проистекавших из того, что правящая партия и элита утрачивали легитимность. Коммунисты правили страной не только через террор и принуждение. Они сулили светлое будущее, достижение коммунизма, олицетворением которого в сознании широких масс было изобилие продуктов питания и товаров. Хрущев обещал, что это райское блаженство наступит в начале 1980-х годов. Время шло, коммунизм на горизонте не появлялся, экономика переживала упадок, и вера в грядущий рай и в его пророков истощилась. Прежде, обещая коммунистическое будущее, власти противопоставляли успехи советской экономики достижениям западных капиталистов, уверяли, что советскому социализму уготовано превзойти капитализм во благо трудящихся масс. Этим обещаниям не было суждено сбыться. Если в 1950-х и 1960-х годах о контрасте все еще можно было говорить (с 1950 по 1965 год советский валовой внутренний продукт более чем утроился, а американский возрос только вдвое), то к 1970 году, когда объем советской экономики составил 60 % от американской, она уже не могла выдерживать конкуренции. После она неуклонно слабела и к 1989 году не дотягивала и до половины объема экономики США.
В конце 1970-х и начале 1980-х годов соперничество двух сверхдержав в холодной войне усилилось. К тому времени Советский Союз увяз в Афганистане, куда в 1979 году отправил войска – поддержать процесс, который должен был стать социалистической революцией и остановить продвижение Запада. А США в то время начали восстанавливаться от психологического шока, вызванного войной во Вьетнаме, и от энергетического кризиса 1970-х годов, их риторика и действия за рубежом стали более агрессивными. При Рональде Рейгане, который въехал в Белый дом в январе 1981 года и провел на посту два президентских срока, США противостояли действиям Советского Союза не только в Афганистане, но и в Польше.
Забастовки польских рабочих привели к появлению независимого профсоюза “Солидарность”, выступившего против власти местных коммунистов и советского политического контроля. Рейган возродил гонку вооружений, угрожая СССР Стратегической оборонной инициативой, предполагавшей размещение вооружений в открытом космосе (она же “Звездные войны”). Система противоракетной обороны, которую планировалось создать в рамках плана “Звездных войн”, потенциально могла изменить баланс сил в мире, сделав советскую ракетную угрозу для США по большей части неактуальной. И пусть даже техническая сложность инициативы сделала ее несбыточной мечтой, Рейган в нее верил, а главное – в нее верило советское руководство, зная, что Союзу не хватит сил и средств противостоять американским инвестициям на следующем витке гонки вооружений.
Горбачев должен был быстро справиться и с кризисом экономики и политической легитимности внутри страны, и с экономическим, идеологическим и политическим соперничеством за ее пределами, которое СССР уже почти проиграл. Советский лидер попытался ослабить накал на международной арене, обсудив и подписав с США ряд договоров о сокращении вооружений. Предполагалось, что эти соглашения позволят высвободить средства для проведения внутренних реформ и заручиться поддержкой Запада для советской экономики, переживавшей тяжелые времена. Кроме того, Горбачев, пытаясь облегчить экономическое бремя страны и улучшить образ СССР в мире, в 1988 году отдал приказ о выводе советских войск из Афганистана. Также он позволил восточноевропейским сателлитам СССР самим определять форму социализма, которая им подходит, и пообещал не отправлять туда войска, чтобы сохранять у них советскую модель правления, как это было в Чехословакии в 1986 году. Это решение привело к свержению коммунистических режимов в ходе нескольких революций, по большей части мирных, которые прошли летом и осенью 1989 года – так, в сущности, завершилось соперничество эпохи холодной войны в Центральной и Восточной Европе.
Но самые значительные перемены свершились в самом Советском Союзе, где Горбачев начал радикальную политику перестройки советского общества. Атаку на прежнюю систему он повел на двух фронтах, внедрив элементы рынка в советское экономическое пространство и открыв политическое пространство для дискуссий. Для Горбачева и его советников-либералов оба фронта были взаимосвязаны. Победа на одном без победы на другом была невозможна. Партийная “старая гвардия” противилась переменам, и Горбачев убеждал или сокрушал своих противников при помощи политических реформ. Ключевым компонентом перестройки стала гласность — меры, снявшие ограничения с политических дебатов и позволившие средствам массовой информации и гражданам критиковать партийных чиновников.
Перемены в советской системе управления начались в конце 1980-х годов с первыми с 1917 года относительно свободными выборами. Весной 1989 года советские граждане выбирали своих представителей в новый законодательный орган – Съезд народных депутатов. В следующем году Горбачев при поддержке съезда внес изменения в конституцию, положив конец монополии Коммунистической партии на власть и учредив пост президента СССР, – он стал высшим в стране, важнее должности генерального секретаря партии. Горбачев, избранный на съезде первым президентом СССР, сохранил и пост генерального секретаря – но сумел оттеснить партию от верховной власти. Партийным чиновникам позволялось сохранять власть в регионах только в том случае, если их избирали в местные парламенты, или советы. Этот маневр не только уничтожил политическую монополию партии, но и подорвал власть центра. С этих пор местные чиновники зависели от собственного электората больше, чем от начальников в Москве.
И по мере того, как бывшие партийные бонзы и лидеры новых демократических институтов, рожденных в хаосе перестройки, начинали прислушиваться к своему электорату, Советский Союз рушился. Во всех его республиках, от Эстонии до Узбекистана, и в автономных республиках внутри РСФСР избиратели хотели принимать участие в управлении родным краем. Внезапно люди ощутили, что правительство в Москве не представляет их интересы. История, язык, культура и в конечном счете национализм – все это стало эффективным орудием политической мобилизации и направило республики по разным культурным, экономическим и политическим траекториям. Введение свободных выборов преобразило советское общество, поставив под вопрос строй и даже единство многонационального СССР. Изменения были драматичнее, чем ожидал Горбачев, и за несколько кратких лет привели не только к краху коммунистического режима, но и к распаду Советского Союза.
Вряд ли какая-то советская республика сыграла более важную роль в распаде СССР, чем Российская Федерация. И после того, как рухнул советский строй, ни один советский народ не чувствовал себя более преданным, как это было с русскими. В 1930-е годы Сталин часто называл русских самым советским народом. За десятилетия, минувшие после войны, они определенно свыклись с этим статусом. По сути, они стали чем-то большим – ядром того советского народа, о котором мечтала партия. И они были более чем готовы интегрировать других в это ядро. К 1970-м годам очень мало русских, от 2 до 8 %, придерживались строгих эндогамных взглядов на брак. Безусловно, из тех, кто легко мог принять мысль о вступлении в брак вне своей этнической группы – и откровенно говорил об этом на опросах, – большая часть ожидала, что в языковом и культурном плане “обрусеют” нерусский супруг или супруга; обратного никто особо не предполагал. Брежневская политика, продвигавшая идею советского народа наряду с русским языком, приносила свои плоды. (Позднее, в 1998 году, через семь лет после распада СССР, 52 % опрошенных граждан России проявляли привязанность к идее советского народа.)
Но в 1970-х годах в нерусских республиках этой политике уже противились. В 1978 году, когда Москва попыталась изменить конституцию Грузии, чтобы исключить упоминание грузинского языка в качестве официального в республике, студенты в знак протеста вышли на улицы Тбилиси. Москва отступила. Если у грузин официальный статус национального языка был закреплен в основном законе, добиться схожего статуса для своих языков попытались и другие республики, независимо от того, было ли это прописано в их конституциях. Русских и русскоязычных жителей республик, которые не смогли или отказались изучать местные языки, начали притеснять.
Ситуация напоминала 1920-е годы, когда коренизацию проводили как уступку нерусским. Русские националисты, чувствуя себя как в осаде в государстве, которое считали своим, стали выражать недовольство. Поскольку режим обратил русских в “самый советский народ”, им пришлось отказаться от многих составляющих своей традиционной дореволюционной идентичности, и в том числе – от наивного монархизма и религии. До революции русские народники считали, что эти элементы по сути своей – деревенские и что поддерживает их именно деревня. Теперь восстановить или сохранить несоветскую русскую идентичность призывали Александр Солженицын и другие русские литераторы, писавшие “деревенскую прозу”. Об их произведениях мы уже говорили в предыдущей главе.