5
По прошествии пятнадцати лет бар Кристиана практически не изменился – он остался почти таким же, каким был в ту последнюю ночь Марди-Гра, ночь крови и горьких трав. Ту чудесную ночь.
Одно из витражных окон разбили в драке в какой-то из редких вечеров, когда в баре было полно народу, и спиртное лилось рекой, и бешеный нрав некоторых выпивох проявился с особенной силой. Кристиан так и не нашел достойной замены антикварному стеклу. Окно просто забили черной фанерой: днем она не пускала внутрь солнечный свет, а по ночам не выпускала наружу сумрак.
Наверху, в комнате Кристиана, алые потеки Джессиной крови на мягком ковре давно побурели и стерлись под ногами у Кристиана, который ходил по ним в черных кожаных сапогах, в домашних туфлях и просто босиком. За пятнадцать лет Джессина кровь выцвела и побледнела.
Деревянные панели на стенах в баре давно утратили блеск – они потускнели и исцарапались. Когда в зале перегорали лампочки, Кристиан забывал их заменять, потому что ему самому свет был не нужен. Мишурная, яркая, пьяная жизнь Французского квартала бурлила где-то за пределами Шартрез-стрит. Далеко-далеко. Никто не заглядывал в бар к Кристиану раньше десяти.
Уже потом, много позже, Кристиан решил, что человек, назвавшийся Уолласом, должен был появиться на Марди-Гра. Тогда была бы соблюдена некая внутренняя симметричность событий, некая абстрактная справедливость. Но в жизни все происходит сумбурно и смазанно. Кристиан немало пожил на свете и давно уяснил для себя эту простую истину. Тот человек появился в начале сентября, когда город томился в последней жаре уходящего лета. Он вошел в бар в рубашке с закатанными рукавами; под мышками у него расплывались темные пятна пота. Сначала Кристиану показалось, что он совсем старый – по человеческим меркам, конечно, – очень старый, усталый и грустный. Но потом он присмотрелся и понял, что этому дядьке было лишь чуть за пятьдесят, не больше.
Просто он держался как-то уж очень забито и настороженно – как человек, который в любой момент ожидает удара; человек, весь погруженный в себя и не доверяющий внешнему миру. Его коротко подстриженные темно-русые волосы только еще начинали седеть. Когда-то его лицо, наверное, было мягким и добрым – но теперь оно было все в сетке морщин, какие бывают от многих тревог и печалей, а в его темных глазах читалась застарелая боль. В них еще оставалось тепло, в этих глазах, но тепло, притупленное усталостью и настороженным недоверием. Кристиан сразу понял: что бы он ни заказал, он будет пить неразбавленное и много.
– Виски, – сказал мужчина. – Неразбавленного, со льдом. Кристиан передал ему стакан. Мужчина поднял его к свету и нахмурился, вглядываясь в янтарную жидкость. Потом он поднес стакан к губам и осушил его залпом, даже не поперхнувшись. Кристиан услышал, как кубики льда тихо звякнули о его зубы. Мужчина выплюнул их обратно в стакан. Потом повернулся к Кристиану и протянул ему руку:
– Меня зовут Уоллас Грич.
– Кристиан. – Кристиан пожал его руку, глядя ему прямо в глаза. Уоллас спокойно выдержал его взгляд. Большинство людей вздрагивали при рукопожатии с Кристианом и старались как можно быстрей убрать руку, и иногда он замечал, что они украдкой вытирают руку об одежду, чтобы избавиться от ощущения его ледяного прикосновения. И еще: почти никто из людей не выдерживал холодного взгляда Кристиана. Но Уоллас не вздрогнул и не отвел взгляд. Он лишь еще крепче сжал руку Кристиана и сказал:
– Хорошее имя.
Только теперь Кристиан заметил серебряный крестик на шее у Уолласа, который тускло поблескивал в сумрачном освещении бара.
– Боюсь, что я ему не соответствую, – улыбнулся Кристиан.
– Прошу прощения?
– Я не хожу в церковь. Я неверующий человек, – пояснил Кристиан, а про себя подумал: Когда слишком долго живешь на свете, эти игрушки тебя уже не привлекают.
– Ага. – Уоллас понимающе кивнул. Кристиан думал, что сейчас он залезет в карман и достанет брошюрку какой-нибудь очередной просветленной секты. За эти годы Кристиану вручили уже несколько сотен подобных брошюрок, и еще столько же он нашел на столах и под ними. Чего там только не было: от смазанных ксероксных распечаток с многочисленными орфографическими ошибками до ярких буклетов на дорогой бумаге, от устава змеепоклонников из луизианских болот до надрывных призывов «Рок – это хуже, чем ЛСД!». Кристиану всегда было интересно, что привлекает людей в эти секты; его интриговала их одержимость мыслями о собственной смерти, и он внимательно читал все брошюрки.
Но Уоллас не стал впихивать ему очередную брошюрку. Он вообще сменил тему:
– И давно вы держите этот бар?
Кристиану стало стыдно. Кажется, он ошибся в этом Уолласе. Судя по его виду, ему явно бы не помешало побольше уверенности в себе. Он весь как будто сочился болью. Наверное, он очень одинок и ему просто хочется с кем-нибудь поговорить. А задушевные разговоры с клиентами – это входит в обязанности бармена.
– Двадцать лет, – сказал Кристиан.
– Должно быть, вы были совсем-совсем юным, когда его открывали.
– Я просто выгляжу молодо, – улыбнулся Кристиан. Его лицо совершенно не изменилось, не стало старше, не утратило ничего из своей холодной и резкой красоты с той самой ночи на Марди-Гра пятнадцать лет назад – ночи, которую он провел в объятиях Молохи, и в животе у него разливалось тепло Молохиной крови. Кристиан не старел уже долгое время.
– Да, пожалуй, – сухо отозвался Уоллас.
Кристиан посмотрел на него очень внимательно. Выражение Уолласа не изменилось, оно было таким же, как раньше: те же затравленные глаза, полные боли, те же морщины у губ, та же неизбывная усталость. Кристиан решил пропустить эту последнюю реплику мимо ушей – этому старику просто хочется с кем-нибудь поговорить. Он так одинок. Похоже, верующие люди всегда одиноки; может быть, именно поэтому они и объединяются в секты и церкви – чтобы быть среди тех, кто разделяет их веру. Это такое великое утешение – быть среди тех, кто тебя понимает. А когда ты один – это невыносимо. Кристиан часто задумывался, как же так: люди считают себя одинокими, хотя их так много?!
– Еще? – спросил Кристиан, указав на бутылку виски. Уоллас осушил залпом и второй стакан, а потом задал вопрос, которого Кристиан уж никак не ожидал:
– А здесь всегда так уныло-пустынно? – Потом он, видимо, понял, что сказал что-то не то, и попытался извиниться. – Я совсем не хотел вас обидеть… мне просто любопытно. Место у вас уютное, расположение тоже хорошее. Французский квартал…
Кажется, Уоллас Грич начал заговариваться, и Кристиан вдруг понял, что его собеседник напуган чуть ли не до полусмерти. Пустой стакан у него в руке дрожал, глухо клацая о стойку; кубики льда холодно позвякивали о стекло. Похоже, Уоллас был на пределе.
Кристиан мягко забрал у него стакан, выкинул старые кубики льда, положил новые и налил сверху виски – двойную порцию. Однако Уоллас опрокинул в себя и двойную, даже не поморщившись. Он явно был выпивоха со стажем.
– Зачем вы пришли, Уоллас Грич? – тихо спросил Кристиан. – Что вам здесь нужно?
Уоллас безотчетно коснулся крестика у себя на шее. Потом, как будто желая скрыть этот жест, он провел пальцем по внутренней стороне воротничка и попробовал расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке, хотя она уже была расстегнута.
– Была одна девочка, – сказал он. – Джесси. Такая тоненькая, миниатюрная. С короткими каштановыми волосами и в черном платье. Она часто сюда заходила.
У Кристиана было такое чувство, как будто что-то у него внутри сжалось в холодный тугой комок. Комок превратился в кулак, который сжимал некий жизненно важный орган и разрывал его изнутри. Он облизал губы. Во рту появился противный привкус свернувшейся крови. Он сделал вид, что задумался.
– Джесси. Это было так давно… но я, кажется, помню. Она приходила сюда регулярно, а потом перестала. Лет пятнадцать назад.
– А это было, случайно, не после Марди-Гра… ну, когда она перестала сюда приходить пятнадцать лет назад?
– Да, наверное. – Кристиан снова почувствовал привкус свернувшейся крови.
– Это была моя дочь, – сказал Уоллас.
Кристиан тяжко сглотнул. Ему вдруг захотелось пить.
– И она просто пропала, и все? – спросил он. – А вы обращались в полицию?
– Нет. Джесси была просто неуправляемая. Совсем-совсем дикая. Отца не слушалась совершенно. – На мгновение лицо Уолласа превратилось в трагическую маску Марди-Гра; потом он смахнул слезы и продолжил: – Она все время грозилась уйти из дома. Говорила, что я ей даю мало денег, что я занудный и скучный. Ей нравилось шляться по барам и пить. Она сердилась, потому что я не давал ей бросить школу, хотя она собиралась. Ей было на все наплевать… и в частности – на родного отца. Уоллас снова провел рукой по глазам.
– Я так думаю, девочке было плохо без матери. Лидия – моя жена – умерла, когда Джесси было всего пять. Это было самоубийство, тяжкий грех. Я сам растил и воспитывал дочь. И, наверное, я был никудышным отцом. Когда Джесси пропала, я думал, она убежала с каким-нибудь парнем. И я надеялся, что она вернется, когда у него кончатся деньги. Она говорила такие вещи… такие странные вещи… и знакомые у нее были странные… и если бы я заявил в полицию, она бы меня возненавидела.
– Но почему вы пришли сюда? – Кристиан не мог смотреть Уолласу в глаза. Он смотрел на серебряный крест и на тонкую кожу на шее под ним.
– Ну… когда Джесси пропала, я перетащил все ее вещи на чердак. А когда стало ясно, что она не вернется, я про них как бы забыл. Не хотел даже на них смотреть. Но недавно я про них вспомнил и подумал, что, может быть, там осталась кое-какая одежда, которую можно будет отдать к нам в церковь для ежегодного благотворительного базара. Понимаете, в пользу бедных. – Кристиан кивнул. – И вот, разбирая коробки, я нашел Джессин дневник. Там было несколько записей про вас – и про ваш бар. Похоже, она питала к вам… чувства. Я подумал, она, может быть, вам говорила, куда она собирается ехать. Мне так хочется ее увидеть.