Я не ходил в школу с сестрами, потому что другие девочки, как и учитель, боялись меня, а мальчишки дрались со мной, хотя я обычно начинал первым. Потасовки поднимали мне настроение, а драться я умел. Учитель попросил отца не пускать меня в школу, пока я не научусь себя вести. Отец отдал меня на воспитание Отактаю, полукровке из племени сиу, который какое-то время работал на него. Отактай хорошо владел ножами и рукопашным боем, а злости в нем было почти столько же, сколько во мне. Он гонял меня до упаду, а Дженни учила читать, писать и считать. Слова и цифры всегда давались мне легко, да и голова мне досталась не только лохматая, но и умная.
Я «знал» некоторых женщин в Форт-Кирни: нескольких пауни, одну из племени черноногих и кучку девиц легкого поведения из Иллинойса, которые ютились в домиках на задворках форта. Все знали, кто они такие, но никто ничего не говорил. Многие посещали их за деньги, а женщины таким образом зарабатывали на жизнь. У капитана Демпси где-то осталась жена, но Заря, та самая черноногая, была его любимицей, и делиться он не желал. Когда она улыбнулась мне и погладила меня по груди, я чуть не сорвал отцу договор на весенние поставки. Капитан Демпси потребовал, чтобы я не разевал рот на чужое, и я послушно отправился домой, окончательно уверившись, что от женщин одни неприятности.
– Вы не слишком-то хорошо обо мне думаете, не так ли, Джон Лоури? – спрашивает Наоми, прерывая мои воспоминания.
– Я о вас вообще не думаю, миссис Колдуэлл, – вру я, с нажимом повторяя эту фамилию, чтобы напомнить о ней нам обоим. Мне не нравится, когда она называет меня Джоном Лоури в таком же тоне, как Дженни. Я злюсь на нее, хотя у меня и нет на это никаких оснований. – Опыт подсказывает мне, что женщинам нельзя доверять.
– А мне он подсказывает, что мужчины на самом деле просто перепуганные мальчишки. Господь дал вам сильное тело, чтобы уравновесить вашу внутреннюю бесхребетность.
– Я вас не боюсь, – продолжаю врать я.
– Еще как боитесь, Джон Лоури.
– Уходи, девочка. Я не дурак, не на того напала.
– Я кто угодно, но уж точно не девочка, и с дураками я дружбу не вожу.
Я вспоминаю женщину, которая хотела, чтобы я поцеловал ее, а потом закричала, когда я выполнил ее желание. Интересно, попытается ли Наоми сбежать и устроить сцену, если я ее поцелую?
– Что за игры вы здесь устроили, миссис Колдуэлл? – вздыхаю я.
Она пристально смотрит на меня, моргает раз, потом другой. Изгиб ее длинных ресниц так и манит. У нее такое тонкое запястье, что мои пальцы легко обхватывают ее руку. Я тяну ее на себя. Наоми приподнимает подбородок. Ее ноздри раздуваются, как у лошади, почуявшей опасность, но она охотно подается мне навстречу. Ее дыхание щекочет мне лицо. Когда мои губы приближаются к ее губам, я готов раскрошить ее хрупкие кости своей железной хваткой. Я решаю, что буду груб. Жесток. Тогда она убежит в слезах и оставит меня в покое. Или ее отец придет ко мне с ружьем и потребует, чтобы я убирался отсюда. Ну и ладно. Я устал от медлительности каравана и сам могу добраться до Форт-Кирни вдвое быстрее. Мне же лучше, если я отделаюсь от каравана и заодно преподам Наоми Колдуэлл урок, который ей следовало усвоить уже давно. Но в последний момент я не нахожу в себе сил сделать это. Я не могу быть с ней грубым и не могу ее поцеловать. Я уклоняюсь от ее губ, хотя она уже тянется ко мне. Вместо страсти и гнева ей достается легкий и нежный поцелуй в лоб. Так ребенок мог бы поцеловать мать. Она отстраняется и выжидающе смотрит на меня.
– Я рассчитывала совсем не на такой поцелуй, – объявляет она.
– Неужели?
– Да, – серьезно отвечает она, потом делает глубокий вдох, и следующие слова вырываются у нее торопливо и нервно: – Я хочу, чтобы вы поцеловали меня так, будто думали об этом с нашей первой встречи.
Я смеюсь над ее красивыми словами, чтобы не дать себе прочувствовать их. Она сглатывает. Ей неловко. Я смутил ее. Пальцы сжимают подол платья, подбирают его, как будто она вот-вот сбежит. Вот и славно. Ей так будет лучше.
И все же я снова тянусь к ней. На этот раз не остается ни нежности, ни скромности. Я с силой вжимаю свои губы в ее, но Наоми не отстраняется и не пытается меня оттолкнуть. Она запускает пальцы мне в волосы – шляпа уже упала с моей головы – и тянет так сильно, что я невольно щелкаю зубами и выгибаю спину. Мои ладони скользят по ее хрупким, изящным ребрам. Я обхватываю ее и приподнимаю, прижимая к себе. Несколько секунд я слепо, смело целую ее, проникая в рот и облизывая губы, чтобы проучить нас обоих. Но она мягче, чем я ожидал: нежные губы и кожа, плавные изгибы тела, тихие вздохи. И она такая милая. Это поражает меня, и я отталкиваю ее, стыдясь своего поступка. Наоми спотыкается, пытается схватиться за мою руку, но я слишком далеко. Она падает на колени, уткнувшись ладонями в землю. Я бормочу длинное ругательство, за которое Дженни отвесила бы мне пощечину. Отец постоянно говорит это слово, но даже он постыдился бы произнести такое в присутствии женщины. Я подаюсь вперед, чтобы помочь ей подняться, но Наоми ловко встает сама, не обращая внимания на мою протянутую руку. Ладно. Мне и впрямь лучше к ней не прикасаться. У меня дрожат руки, да и ноги едва держат. Я провожу тыльной стороной руки по губам, стирая с них поцелуй. Она отряхивает ладони и юбку. Даже в темноте видно, что ее губы покраснели. Я слишком крепко ее поцеловал, и мне отчаянно хочется повторить. Наоми не смотрит мне в глаза, и я уже уверен, что мой план сработал. Она на меня разозлилась. Вот и славно. Так лучше всего. Но сердце у меня в груди колотится, переполненное стремлением искупить вину.
– Я знаю, почему вы так грубы со мной.
Ее голос звучит ласково, и я снова сбит с толку.
– И почему? – выдыхаю я.
– Вы считаете, что мы слишком разные.
– Спокойной ночи, миссис Колдуэлл, – говорю я, намекая, что пора проститься.
Мне нужно, чтобы она ушла. Осталась. Простила меня. Забыла меня.
– Андерсоны родом из Норвегии. Мак-Нили – ирландцы. Йоханн Грубер из Германии. Вы наполовину индеец, а я вдова. – Она пожимает плечами. – Мы все нужны друг другу. И все можем мирно жить бок о бок, разве не так? Для этого не обязательно быть одинаковыми.
– Некоторые культуры не могут сосуществовать. Это все равно что жить на суше с ластами вместо ног, – шепотом отвечаю я.
Наоми бормочет что-то едва слышно. Мне приходится наклониться поближе.
– Что? – переспрашиваю я.
– Так будьте черепахой, – повторяет она, отчетливо произнося каждое слово.
А потом вдруг улыбается, сверкая зубами, и я не могу сдержать смеха. Я смеюсь, обезоруженный ее честностью. Мое смущение и желание оправдываться растворяются в лунном свете.
– Спокойной ночи, Джон, – говорит Наоми и отворачивается.
Она уходит, оставив меня на поляне возле тополей, и лишь моя лошадь становится свидетельницей моей глупой улыбки.
Все же Наоми не такая, как остальные.
Почти все, кого я знаю, живут в страхе. Даже я.
Но Наоми Мэй – Наоми Колдуэлл, поправляю себя я, – ничего не боится.
4. Холера
Наоми
– МАМ! – ЗОВУ Я, не уверенная, что она еще не заснула.
Мы с мамой ночуем в повозке. Лагерь притих уже полчаса назад, но мои мысли никак не успокоятся, а сердце быстро стучит с тех самых пор, как я заставила Джона поцеловать меня. Я прекрасно понимала, что делаю. Подозреваю, что он тоже это понимал.
– Ты что-то сказала, Наоми? – Мамин голос звучит устало, и я уже готова ответить, что ничего, но мне необходимо поговорить.
– С той самой секунды, как я увидела Джона Лоури на улице в Сент-Джозефе, я почувствовала, что он мне нужен, – признаюсь я торопливым шепотом. – Сама не понимаю почему.
– Я знаю, – бормочет мама, и мой пульс выравнивается. Она всегда умела меня успокоить.
– У вас с папой тоже так было? – спрашиваю я. – Ты просто почувствовала это в первое же мгновение?
– Нет. – Маме несвойственно приукрашивать и ходить вокруг да около. – Мы с ним были скорее как вы с Дэниэлом.
– Друзья?
– Да. Друзья. Но он мне нравился. А я ему. Это всегда приятно, когда ты кому-то очень нравишься. А твой папа дал мне понять, что я действительно ему нравлюсь.
– Я дала Джону понять, что он мне нравится.
– Я так и подумала.
Она поддразнивает меня, но я чувствую, как в груди поднимается стыд. Я не хочу бегать за Джоном Лоури. Мне не нравится, что он мне так нужен. Но я ничего не могу с собой поделать.
– Что, если он плохой человек… и решит поддаться мне? – беспокоюсь я.
– Мне снились сны о мистере Лоури. Он не плохой. Но так или иначе… Я не уверена, что он поддастся тебе. Он полон недоверия и отрицания. Тебе потребуется терпение, Наоми, терпение и понимание. И я не уверена, что ты успеешь их проявить до того, как он нас покинет.
Я не знаю, за что хвататься, за сны или за неприятную правду, что мое желание может никогда не осуществиться.
– Расскажи мне про сны.
Мама долго молчит, так что я приподнимаюсь, ссутулившись под округлой крышей фургона. В темноте я не могу рассмотреть выражение ее лица, но глаза поблескивают, а значит, она не уснула, а просто задумалась.
– Ты когда-нибудь видела, как птица взлетает с воды?
– Мам, – со стоном перебиваю я, думая, что она отвлеклась.
Но мама продолжает сонным голосом:
– В моих снах большая белая птица поднимается над водой, громко хлопая крыльями. Когда она взлетает, у нее появляется человеческое тело. Это мужчина, а птичьи крылья – это его головной убор из перьев. Как у вождя потаватоми, которого мы видели тогда в Сент-Джо. В моем сне человек-птица идет по воде, как Иисус в Библии… И доходит до берега. У него лицо Джона Лоури. Я не знаю точно, что это значит, Наоми, но этот сон начал сниться мне еще до того, как мы познакомились с Джоном Лоури.
– И что ты чувствуешь… во сне? – Я знаю, что для мамы важнее всего именно то, как ощущается видение.