Наоми благодарит его, склонив голову, но, когда она пытается уйти, тот повышает голос, показывая, что еще не закончил.
– Я дам тебе лошадь, – говорит он Наоми и показывает на меня, настаивая, чтобы я перевел. Не обращая внимания на Уильяма, Черная Краска продолжает.
– Что он говорит, Джон? – спрашивает Наоми. Ее взгляд мечется между нами.
– Он хочет дать тебе лошадь.
Ее брови приподнимаются, а на губах появляется улыбка, которая тут же угасает, когда я передаю ей условия вождя.
– Но не просто так. Он готов подарить тебе сколько угодно лошадей, но взамен ты должна остаться жить с ним.
Наоми ахает и мотает головой. Я злюсь на нее за то, что она поставила себя в это положение, и Черная Краска это прекрасно видит. Он на секунду задерживает взгляд на мне, потом поворачивается через плечо и жестом подзывает кого-то. Девушка с длинными распущенными волосами, одетая в светлые шкуры, выходит вперед. Черная Краска нетерпеливо требует, чтобы она подошла ближе. Та встревоженно хмурится, а один из молодых воинов начинает возмущаться. Пони под ним пляшет, чувствуя его ярость. Я с трудом сдерживаю стон. Переселенцы, столпившиеся вокруг, наблюдают за сценой в напряженном молчании. Волы уже запряжены, фургоны нагружены, но никто не смеет сдвинуться с места и тем самым привлечь к себе внимание. Уильям, Уинифред и все их сыновья стоят у меня за спиной, а вот Эбботт куда-то запропастился.
– Она пауни. Как ты, – говорит мне Черная Краска, указывая на перепуганную скво. – Она не будет тебя злить. Я хочу себе женщину, которая рисует много лиц. Мы обменяемся, тогда Много Лиц сможет жить со мной и у нее будет много лошадей.
– Она не моя скво, – отвечаю я. – Я не могу ее отдать.
Я поворачиваюсь к Уильяму, но тот уже мотает головой, широко раскрыв глаза, и мне не приходится объяснять ему, что предлагает Черная Краска.
– Для него большая честь, что ты выбрал его дочь, – вру я, чтобы не оскорбить вождя. – Но она очень дорога своим родным и всем этим людям. Отец не отдаст ее. Даже за всех лошадей и за всех скво.
Черная Краска хмурится, но дает знак несчастной девушке, чтобы вернулась к своим. Молодой воин, который вступился за нее, успокаивается. Черная Краска смотрит на нас, несколько раз возвращаясь взглядом к Наоми, а потом пожимает плечами и хватается за гриву лошади, будто готовится уехать.
– Мне же лучше. Из белых женщин выходят плохие скво, – заявляет он, а потом повторяет то же самое на сиу, и его спутники смеются.
Я не спорю. Я вообще ничего не говорю, просто стою не двигаясь и жду, что будет дальше. Через несколько секунд Черная Краска вскидывает руку, и племя двигается с места, окончив переговоры и оставив только краски в горшочках. Их провожают молчанием. Мужчины, женщины и дети прячутся в фургонах за нашими спинами, опасливо выглядывая из круглых окошек в холстине, пока дакота не удаляются.
Когда индейцы превращаются в полоску у горизонта, среди переселенцев поднимается оживленный гомон. Смех, полный облегчения, стремится к небу, как дым костров. Уэбб подбегает и обнимает меня за ноги, Уайатт издает торжествующий клич, Уильям хлопает меня по спине, как будто я всех спас. Уинифред призывает благословение Господне на мою голову, а Эбботт трубит в рог, чтобы повозки трогались, и все как будто в порядке. Но мы с Наоми остаемся на месте как вкопанные, пока всеобщее волнение потихоньку не затихает и люди не расходятся по местам. Мой гнев и страх никуда не делись, и мне хочется отругать ее, чтобы она поняла.
– Он хотел обменять ту девушку на тебя, – говорю я ей.
– Я так и подумала, – бормочет Наоми. – Что ты ему сказал?
– Сказал, что у меня и так полно скво, еще одна мне не нужна. – Я бросаю на нее гневный взгляд, качая головой. Ничего такого я ему не говорил, и она это прекрасно понимает, но моя тревога никак не отступает, а ноги до сих пор дрожат.
– И что, он правда отдал бы ее? – спрашивает Наоми.
Ее голос выдает такую же опустошенность, какую испытываю я.
– Да.
– А когда ты отказался, что он ответил?
– Сказал, что из белых женщин получаются плохие скво.
– Ха, – усмехается она. – Черная Краска и сам вряд ли хороший муж.
Я невольно фыркаю, не сомневаясь, что Наоми права.
– Черная Краска готов был меняться напрямую. Без лошадей. Женщину на женщину. Тебя на нее, – с упреком говорю я.
Она уже начала расслабляться, словно ничего важного не произошло. Я пытаюсь напугать ее, выставив все так, будто разговор зашел дальше, чем на самом деле:
– Он интересовался твоими веснушками. Хотел знать, есть у тебя такие же пятнышки по всему телу, как у его любимого пони.
– Ну тебе-то откуда знать.
Она произносит это раздраженно, и меня тут же окатывает волной жара, ярости и желания. Мне хочется высечь ее розгами. А потом обнять, пока никто не смотрит.
– Что еще ты сказал?
– Сказал, что твои родные не могут с тобой расстаться… и что ты не моя, поэтому я не могу тобой распоряжаться.
Наоми поворачивается, отводя взгляд от горизонта, за которым скрылись дакота, и смотрит на меня.
– Ты не можешь мной распоряжаться, Джон. Но я твоя, – произносит она, и я опускаю глаза, не выдержав ее взгляда.
Я не знаю, как с ней быть.
– Так обещай, что вспомнишь об этом в следующий раз, когда решишь вступить в переговоры с вождем воинов дакота, – умоляю я.
– Никто не пострадал, а ты остался при осле, разве нет? – возражает она, выпрямившись и упрямо выпятив подбородок.
– Да. Но нам повезло, что он не забрал тебя вместо него.
Дакота двигаются быстрее нас, даже при том, что им приходится тащить за собой все пожитки и гнать табуны лошадей, и мы больше не видим их, пока не поднимаемся на вершину холма, откуда виден форт. Форт-Ларами расположен на возвышенности на южном берегу Платта и вместе с горсткой домов окружен большой стеной из сырцового кирпича. Уже сам вид жилищ, построенных не из земли или шестов и шкур, помогает переселенцам воспрянуть духом, чего не случалось уже давно.
Стоянки караванов разбросаны по равнине по обе стороны реки, а дома французских трапперов и их индейских жен липнут к стенам форта и тянутся вдоль берега реки возле переправы. Дакота возводят свои типи в тени деревьев, в стороне от переселенцев, но неподалеку от форта, чтобы удобно было вести торговлю.
Чтобы добраться до форта с северного берега, нужно пересечь Платт. Полки магазинов, полные диковинок, и блага цивилизации манят к себе, но караван Эбботта не готов повторить переправу даже ради них. Большинство мужчин оставляют жен следить за фургонами, стирать и готовить, а сами перебираются через реку, чтобы купить припасов. Я тоже отправляюсь на южный берег, стреножив и оставив с караваном всех своих животных, кроме Самсона и Далилы. Я обещаю Уэббу и Уиллу сюрприз в обмен на то, что они будут приглядывать за моим табуном. Мне нужно купить муки, кофе и вяленого мяса – покидая Сент-Джо, я не собирался в дальнюю дорогу. И хотя я отдал Черной Краске не тот нож, которым обычно пользуюсь, мне не нравится обходиться неполным снаряжением.
Форт напоминает мне Сент-Джо, хотя масштабы здесь меньше. Работа кипит: все торгуют, проверяют товары, мастерят упряжь и пополняют склады. Я пополняю запас муки, мяса и зерна, до упора набивая седельные сумки, и выбираю себе новый нож с рукоятью из оленьего рога. Покупаю стопку бумаги для Наоми, а еще коробку карандашей и ножик, чтобы их точить. Ее башмаки совсем истерлись, так что я беру для нее мокасины из оленьей кожи, такие мягкие, что она их даже не почувствует, когда наденет. В углу вместе со стопкой отложенных кем-то штанов и рубашек лежит зеленое платье на пару оттенков темнее ее глаз. Я хватаю его и покупаю, надеясь, что никто из нашего каравана не застанет меня за этим занятием. Я беру лук и колчан для Уэбба и Уилла, заплечную сумку для Ульфа, чтобы Уинифред и Наоми могли носить малыша с собой, оставляя руки свободными, и новую фетровую шляпу для Уайатта. Я не знаю, что купить Уоррену. Он скучает по Эбигейл, но в лавках Форт-Ларами новую жену не купишь. Я решаю, что всем нам не помешает что-нибудь сладкое, и напоследок беру два фунта конфет, завернутых в коричневую бумагу. Все это обходится мне намного дороже, чем должно бы. Здешний торговый пост – единственное место в округе, где можно что-то купить. Другой возможности не представится до самого Форт-Бриджера, и местные извлекают из этого выгоду.
Я возвращаюсь в лагерь раньше остальных и подхожу к фургонам семейства Мэй, желая вручить подарки, пока Уильям не видит. Я уже решаю молча оставить все, что купил для Наоми, в ее повозке, но меня замечают Уэбб и Уилл. Они подбегают ко мне и с восторженными воплями принимают подарок. Оба засовывают за щеки по карамельке, прежде чем я успеваю задать вопрос об остальных.
– А где Наоми? – спрашиваю я Уэбба, который скачет вокруг меня с луком в руках, приплясывая босыми ногами в подобии воинственного танца и делая вид, будто целится в солнце.
Уилл, прищурившись, рассматривает стрелы, их острые наконечники и оперение, доставая их из колчана по одной, словно меч из ножен.
– Она пошла навестить индейских женщин. И мама тоже. Но мама уже давно вернулась. Она в повозке с Ульфом, – сообщает мне Уилл. – Отнести ей сумку?
Я замираю, ошарашенно уставившись на него.
– Каких таких индейских женщин?
Уилл показывает на дома французских трапперов, стоящие на берегах Платта. Даже издалека видны собаки, дети и женщины, столпившиеся возле домов. У всех трапперов индейские жены. В форте я слышал, как кто-то называл их французскими индейцами, хотя не думаю, что все эти женщины из одного племени.
– Мама говорит, она осталась рисовать. К ней выстроилась целая очередь, – добавляет Уилл. В его голосе не слышится ни капли тревоги.
Я оставляю свои покупки, в том числе подарки для Наоми, в повозке Эбботта и спешу подняться на холм, с трудом сдерживая волнение. Это не мое дело. Я ей не опекун, не муж и не отец. Но я боюсь за нее и мысленно ругаю Уинифред за то, что оставила дочь одну среди незна