добные движения – очень серьезные и уверенные в себе. И ответы его были взвешенными, без лишних слов. Это был вылитый Муза, не только внешне, но и во всем остальном.
Там же у выхода мы, два счастливых человека, обняли друг друга. Наверное, увидев нас, кто-нибудь подумал бы, что я его старшая сестра или тетя. Как только мы сели в фаэтон, он тут же без слов дал понять, что не желает, чтобы с ним обращались и игрались, как с ребенком, и что я должна была его принять, как настоящего мужчину. Я была удивлена его такому быстрому возмужанию и преображению. В нем совсем не чувствовался его возраст, и я должна была считаться с новой реальностью, и его личностью. Скажу искренне, мне нравилось это новое обстоятельство, а говорить о том, как я его любила, совершенно излишне.
В ванную он меня не впустил. Он молча посмотрел на меня, и этого было достаточно, чтобы я повиновалась ему. Да, именно повиновалась, так как я чувствовала, что рядом с ним это было неизбежно.
Когда он вышел из ванной, я накрывала на стол. Я взглянула на него, он стоял в коротких трусах, которые я приготовила ему. После горячей ванны литое, как скала лицо и тело пылали. Они излучали удивительную энергию и страсть. Он приблизился ко мне и посмотрел в глаза. Он волновался, я волновалась тоже. Потом он взял меня за руку, очень нежно притянул к себе и обнял. Я оказалась полностью в его власти. Он целовал меня, я отвечала тем же. Потом я будто пришла в себя и немного отступила назад. Неожиданно он поднял меня в воздух и унес в спальню. Я лишь шептала: не торопись. Но я не сопротивлялась, я и прежде в своих мечтах часто видела именно то, что сейчас происходило. Мы оба были неопытными в любви и вместе учились этому искусству. Я помогала ему. Он был настоящим мужчиной, и я быласчастлива, что именно ему я отдала свою девственность. С каждой минутой он становился все уверенней, и вскоре полностью овладел мною.
Когда мы сели за стол, было уже время ужинать. Он первым поднялбокал и сказал: «Ты моя жена, и если кто осмелится соперничать со мной, то я убью его». Он сказал это спокойно и выпил. Я почувствовала, что он действительно был готов сдержать свое слово. Но кого он имел в виду, когда говорил о сопернике? Не дядю ли…
Три дня он не выходил из дома. Я тревожилась и говорила, что у него могут возникнуть проблемы в училище, но он и слушать не хотел, говорил, что все уладит сам. Когда он вернулсяв училище, его посадили на «гауптвахту», и даже встал вопрос об его отчислении, но, так как он был одним из лучших курсантов, первым наездником и стрелком, и даже превосходил в этом старшекурсников, то ограничились тем, что вызвали адъютанта Музы, который уладил все проблемы.
В апреле я забрала его на Пасху. За эти четыре месяца он еще больше вырос и возмужал. Он выглядел еще более уверенным в себе. Пасхальное воскресенье мы встретили в церкви. Тогда он и сказал мне: когда я окончу училище, мы обвенчаемся. Я и несомневалась, что все будет именно так. И на этот раз он опоздал в училище на два дня. Он не хотел возвращаться, но я обещала ему приехать за ним через две недели, и он согласился со мной. Я хотела забрать его и двадцать шестого апреля, в мой день рождения, чтобы вместе отметить этот день, но, как нарушитель режима, он был наказан, и ему не разрешили покидать училище.
Когда он окончил курс, он не остался в училище на каникулы, а все лето провел у меня. Не пожелал он поехать и к дяде: почему-то мне кажется, что он не был благосклонен к его семье, хотя не знаю, почему. Возможно, он не чувствовал в ней должного тепла.
Мы сшили для него два костюма. В них он выглядел настоящим князем. Возможность быть рядом с ним наполняла меня чувством гордости. Мы часто гуляли по улицам Петербурга. В том году стояло чудное лето. Почти каждый вечер мы ходили в театр. Пока я была в салоне, он ни разу не пришел туда, говорил, что мужчине нечего делать в женском салоне, до моего возвращения он оставался дома и читал.
Муза обо всем догадался, но не подал виду и ничего не сказал. Пока Сандро был у меня, он даже не появлялся, лишь его адъютант несколько раз зашел ко мне в салон. Сам Муза очень переменился, похудел, глаза его запали. После каждой моей встречис ним состояние его все ухудшалось, он стал совсем другим человеком. Что с ним происходило, я не знала, он ничего не говорил мне. Когда я спрашивала его об этом, то не могла получить внятного ответа. Говорил, что у него много дел, и ему некогда следить за собой. Я все еще любила его, но уже совсем другой любовью. Как женщина я принадлежала Сандро, но его судьба, здоровье и дело были прямо связаны со мной, поэтому его такое состояние не было для меня безразличным. Я страшно переживала, его адъютант тоже ничего не говорил, видимо, он тоже не знал, что с ним происходит. Я не знала, как мне быть, если с ним что-нибудь случится, как одна я не могла справиться с таким большим делом. Летом, в конце июля, он вызвал меня. Я села к нему в экипаж, и в течение часа мы ездили по городу. После беседы он оставил мне деньги, сказал, что я несу расходы за Сандро. Я отказывалась, у меня был хороший доход от салона, но он настоял на своем. Что мне оставалось делать? Этим он дал свое безмолвное согласие на наши отношения с Сандро. Он только сказал: Постарайся, чтобы он не охладел к учебе.
Я забеременела. Возможно, кто-нибудь и подумает: чем женщине может быть интересен мужчина на десять лет младше нее, совсем неподготовленный к жизни юноша. Но не думайте так поверхностно. Ему было восемнадцать, но это был лишь его возраст, в остальном же он был мужчиной, настоящим, уверенным в себе мужчиной, с откуда-то взявшимся жизненным опытом и здравым мышлением, у которого можно было спросить о многом, и на которого могла полностью положиться любая женщина. Возраст указывает лишь на биологическое состояние человека во времени, а не на его способности, одаренность и черты. Он был настолько независимым в своем мышлении и действиях, что рядом с ним мне часто казалось, что он старше меня.
Сандро Амиреджиби
Накануне Сергей передал мне письмо и, в ожидании моей реакции, сел напротив меня на свою кровать.
«Князь, Вам уже исполнилось восемнадцать лет, и вы можетедержать ответ за свой поступок. Завтра, двенадцатого октября, в шесть часов утра я жду вас в Лермонтовском сквере в сопровождении вашего секунданта. Надеюсь, Вы не проявите слабоволия, и те многие версты, пройденные мною для встречи с вами, непропадут даром. Д.С.» Я дважды перечитал письмо, неприятноечувство овладело мною сразу же. С этого дня для меня начиналасьновая жизнь. Но я не чувствовал страха, наоборот, я думал, хотьбы поскорее наступило утро, чтобы покончить со всем этим.
Я вновь перечитал письмо, и та манера, в которой оно было написано, заставила меня подумать: Опять фанфаронится! Тогда такзвали его в училище. Я поднял голову и встретился взглядомс Сергеем, он спокойно ждал меня, он ничего не сказал и даже неспросил, что я собираюсь делать. Я знал, что дуэль состоится. Этобыло неизбежно с первых же секунд, как я прочитал письмо. Сергей должен был быть моим секундантом. Об этом мы договорились еще тогда, когда Сахнов бросил мне вызов.
– Кто тебе дал это письмо? – спросил я.
– Гапо Датиев.
– А кто дал его Гапо?
– Дима (Дима – это герцог Лейхтенбергский). Я не знаю, ктоему передал это письмо, но, как видно, оно прошло через несколько рук.
– Ты прочитал его?
– Да, прочитал. Я уверен, что и все остальные тоже прочитали.
– Надо разузнать, кто был первым, кому попало это письмо, и кто его передал этому первому от имени Сахнова. Если об этомписьме известно многим, то это плохо.
– Постараюсь узнать, – сказал Сергей и ушел. Мысли унеслименя куда-то вдаль, и я будто увидел, как изменится вся мояжизнь. Тогда я подумал и о дяде, о его категоричном требованиив любом случае отказаться от дуэли. Сейчас этот прикованныйк постели человек вряд ли мог помешать мне каким-нибудь образом, но я все же чувствовал некоторую неловкость перед ним. Не могу сказать, откуда во мне взялась внутренняя уверенность в том, что я не только не мог отказаться, а наоборот, я должен был обязательно принять эту дуэль и одержать в ней верх. Я не воспринимал Сахнова, как врага, но в душе, сам не знаю почему, я испытывал к нему какую-то ненависть. Кто не шалил в детстве или юношестве, или не совершал плохие поступки? Но за это их не могли ненавидеть.
Потом я подумал о Лидии и нашем будущем ребенке. Больше всего я переживал за них. Меня успокаивала лишь уверенность в том, что Лидия с пониманием отнесется к моему решению. Ей тоже не нужен был трусливый муж. Я уже думал обо всем: и о тюрьме, и о тех проблемах, которые ожидали меня. Не знаю, почему человек надеется на чудо, когда по своей воле идет на эшафот, но я думал обо всем, кроме смерти. Не знаю, почему, но я был совершенно уверен, что он не сможет убить меня.
Сергей вернулся только через полчаса.
– Ты оказался прав. Прежде чем это письмо попало ко мне, онопрошло через руки четырех человек. От Сахнова письмо принес Кобылин и почему-то передал Воронцову-Дашкову. Тот признался, что прочитал письмо, и так как ему стало неловко передаватьего тебе, он попросил Лейхтенбергского отнести его тебе. Димаотдал письмо Манвелову, отговорившись тем, что ему некогда. Тот взял, потом, видимо, прочитал его и вернул обратно: мол, самотнеси. Потом Дима нашел Гапо и передал ему письмо.
После того, как Сергей мне рассказал обо всем этом, я на некоторое время задумался. Я пытался угадать, почему Кобылин отдал письмо Воронцову-Дашкову, хотя он мог запросто сразу вызвать Сергея и передать письмо ему. – Что ты думаешь, Сандро?
– А то, что Кобылин не случайно передал письмо Воронцову-Дашкову. И к тому же в распечатанном виде. Разве он не мог найти конверт? Значит, Кобылин был уверен, что тот прочитает и донесет. Если эта информация дойдет до начальства, меня могутзапереть, или придумать еще что-нибудь, чтобы не выпуститьменя отсюда, дабы я не явился на место встречи в назначенноевремя. В результате дуэль не состоится. Выйдет так, что я испугался, а обо мне пойдут слухи, что я трус, и я испугался драться.