Бог Вам в помощь, дорогой граф, и надеюсь, что в будущем году мы увидимся с Вами.
Это письмо я передаю для доставки тому же человеку, и надеюсь, оно своевременно дойдет до Вас.
Навечно Ваш верный друг
Николай Шитовец
30 октября 1913 года.
Из дневников Юрия Тонконогова
Когда заболел мой начальник, я почти каждый день навещал его в госпитале. Были дни, когда говорить с ним было невозможно, тогда я был вынужден дожидаться улучшения его состояния, чтобы можно было поговорить с ним. Я ходил по коридору, и все время думал о пройденном им жизненном пути. Почему, и что могло довести этого умного человека до такого состояния. За все годы работы с ним единственным, что смущало мое сердце, была трагическая кончина его брата, с которым он расправился недостойным образом. Я иногда представлял себя на его месте, но никак не мог найти ему оправдания. Нет, я никогда не смог бы сделать того, что сделал он. Да катись к черту такая служба, если из-за нее приходится жертвовать своей плотью и кровью, своей семьей… (здесь, Юра, ты не прав! Не суди, да не судим будешь!). Возможно так оно и есть, но… Несмотря на это, я никогда не выдавал своих мыслей по поводу того, что я думал в отношении этой трагедии.
За несколько недель до смерти моего шефа мне пришлось ждать полдня во дворе госпиталя, пока меня пустили к нему. В тот день ему было очень плохо, я уже и не надеялся увидеть его. Когда я вошел в палату, он стоял на ногах и взволнованно ходил взад-вперед. Он пытался успокоиться, восстановить душевное равновесие. Я никак не смогу описать, как ему было плохо, он выглядел намного хуже предыдущей встречи. Он будто стеснялся такого состояния. Мне тоже было неудобно, что я своим приходом невольно доставил некоторое неудобство своему начальнику и наставнику. Но я ничего не мог поделать: несмотря на болезнь, официально он все еще оставался моим начальником, занимал должность, и я был обязан получать от него указания и поручения и докладывать ему о том, что происходило в департаменте. Его заместители и начальники отделений были в ожидании того, что я передам им от него.
– Извините, что заставил вас долго ждать, – сказал он мне. – Ради Бога, сколько будет нужно, столько и подожду, лишь бы Вамбыло лучше, – ответил я – Долго ждать не придется, я уже не принадлежу этому миру. Когда я услышал это, мне стало нехорошо.
– Юра, ты мой друг, и я знаю, что мое состояние тебя очень беспокоит, но тебе неудобно спросить, что со мной происходит. Я нехуже докторов знаю, что со мной, уже с первых же дней, когда всеэто началось. Прогрессирование моей болезни началось после трагической смерти Петра Аркадьевича. В последнее времяя невольно каждый день погружаюсь в какую-то тьму. Я отключаюсь от активной жизни и восприятия реальности. Там таинственная тишина. Я чувствую, что моей мутной душе нужна этатишина, она как лекарство для моей души. Когда моей душой овладевает темнота, то лишь откуда-то прорвавшийся свет побеждает ее. Странный свет, который не похож ни на один из тех, который ты когда-нибудь видел. Если мне удается сохранить этот светнадолго, тогда он лечит меня, и на второй день я чувствую себяхорошо. Но в последнее время я все реже вижу этот свет, и то накороткий промежуток времени. Но я вижу и другое, что меняочень тревожит, поэтому…
Он замолчал и молча продолжал ходить по комнате. Ему небыло свойственно говорить урывками, он никогда не высказывалнезаконченную мысль, поэтому для меня была непривычной егоподобная манера разговора. Непривычными были и его нервныедвижения, будто он отмахивался от мух, наверное, он отбивалсяот своих же мыслей.
– Ты знаешь, Юра, скоро начнется война. Большая, бессмысленная война! – неожиданно переключился он.
– Когда?
– Скоро, скоро, – ответил он нервно. – Возможно через год, а может быть и раньше, скорее всего она начнется следующим летом. Да и время подошло.
Он остановился, посмотрел на меня мутными глазами, и когдаувидел мое смятение и вопросительный взгляд, сказал:
– Садись, я постараюсь объяснить. Люди подсознательно любятвойну, но вслух признать это они не могут. Они находятся в постоянном ожидании и часто не могут справиться с этим ожиданием. Как только появится склонный к войне, кровожадный предводитель, у него тут же появится уйма сторонников. Ему невольновсе уступают дорогу, многие же подстрекают его и оправдывают множеством демагогических аргументов. Сейчас в Европе появились именно такие. У многих чешутся руки. Целью каждого из них является втянуть и нас в эту авантюру. Ведь и агентурные данные свидетельствуют об этом.
Во время беседы постепенно поменялись и его лицо, и голос, и мне показалось, что к нему вернулось свойственное ему спокойствие. – Здесь, в Империи, некоторые думают, что война, в первую очередь, нужна им, чтобы спасти страну от разрушения. В течение последнего десятилетия все попытки, направленные на замедление разрушительной волны революции, не смогли принести успеха. Империя настолько больна, что ни жандармерия, ни полиция, и ни армия не смогут спасти ее. Она уже по инерции мчится к катастрофе. Война в Европе неизбежна, и с нашим участием. Я вижу это, когда выхожу из мрака. Вижу ясно, очень ясно. Именно эта война покончит с Самодержавием, которому мы так честно служили. Революция неизбежна. Императора убьют, его семью тоже. Их уже ничего не сможет спасти, Юра, ничего.
Именно этот разговор заставил меня поверить в то, что на этой земле ему осталось жить действительно немного. Этот прагматик, с поразительным аналитическим мышлением, говорил о каких-то мистических вещах. Наверное, он действительно видел все это. Эти его слова я счел последствием его болезни, но в том-то и беда, что все это оказалось правдой. От своего отца я знал, что перед смертью люди, в состоянии агонии, часто становятся ясновидящими. Наверное, тогда я имел дело именно с таким явлением.
– Юра, – он так назвал меня, будто хотел вывести из раздумий. – Знай, ни одна империя не любит своих завоеванных подданных. Даже ненависть свою замаскировать ей часто бывает трудно. Они не могут скрывать этого, и во многом проявляют эту ненависть. Почему? Да потому, что страх не дает им эту возможность, ведь они и сами знают, что присвоили чужое. Грабитель всегда ненавидит того, кого ограбил, так как после содеянного его страх усиливается вдвое, он боится, чтобы у него не отняли награбленное, которое он уже считает своим. Зато империи не могут скрыть своего восторга от богатства порабощенного, независимо от того, что это за богатство, и есть ли оно у него самого, поэтому всеми способами пытаются сделать их похожими на себя, чтобы были стерты культурные различия. Вот поэтому я и не буду сожалеть о том, что Империя распадется.
Я был страшно удивлен, услышав эти слова, этого я не ожидал от него.
– Не удивляйся, Юра, у каждого человека наступает момент переоценки ценностей. В свое время это ждет и тебя. Это самый тяжелый период для всех. Некоторые не выдерживают этого, наверное, я тоже не выдержал и поэтому оказался в таком состоянии. Человек меняется вместе со временем. Нести на себе средний возраст вначале приятно, так как и сил пока достаточно, и уже владеешь умением осознавать все. Потом постепенно ноша становится все тяжелее, настолько, насколько тяжелеет душа человека. Со временем меняются и психика, и мораль. На это влияет и то, в каком физическом состоянии ты находишься. То есть физическое и духовное состояние человека, во многом определяют, насколько полноценными будут его нравственные нормы и на какой путь они наставят его.
Он замолчал, встал и подошел к окну.
– Я знаю, и тебе это хорошо известно, чем во мне вызвана этадуховная борьба, а точнее, кто победил меня. – Он лишь сейчасповернулся ко мне. – Я знаю, что тебе никогда не нравилось то, что делалось в отношении моего брата, не нравилось тебе и то, чтопроизошло потом, так как втайне ты с симпатией относилсяк нему. Я ценю это, но говорить об этом уже поздно. Я не отвечал, раз уж ему была дана возможность говорить, дак тому же так откровенно, я хотел, чтобы он выговорился, бытьможет, это положительно повлияло бы на него. – Ты честный человек и мой настоящий друг. Постарайся правильно оценить, чтопроизошло, не суди поверхностно. Ты способен на это, и это имеет большое значение для меня. Невольно я кивнул ему головой.
Он улыбнулся.
– Спасибо, что выслушал. Сегодня иди и предупреди министра, я должен передать все дела вовремя. Я больше не смогу… Он замолчал на некоторое время.
– Юра, если ты собираешься остаться в разведке, то я тебе кое-что скажу, потом у меня такой возможности может и не быть, – онподошел к кровати и сел напротив меня. – В профессии разведчика есть один недостаток. Каким бы умом, прозорливостью и волей ни обладал разведчик, какой бы сложности и важности задание он не выполнял, его риск и самоотверженность не всегда могут принести пользу его стране. На то есть ещё одна причина, добытая им информация, которая была доставлена по назначению, может оказаться в руках такого болвана, который не сможет оценить ее значения. Для того, чтобы скрыть свое невежество, он может поставить под сомнение или ее значение, или что еще хуже, само доверие к разведчику. Недостатком является именно то, что завтра разведчик может оказаться зависимым от такого невежественного чиновника, который вовремя не сможет осознать и доставить к месту назначения информацию, добытую ценой большого риска. Я говорю об этом тебе, как патриоту своей Родины, и если ты решишь остаться, то учти это, чтобы невольно не оказаться в роли бессмысленной жертвы. Мы ведь немало видели таких примеров.
В знак согласия я кивнул ему головой именно потому, что, что тот пример, на который он мне указал, был действительно трагическим из-за небрежности невежественного чиновника из окружения Его Величества.
После этой беседы он показался мне совершенно спокойным. Он дал мне несколько поручений и попрощался со мной. Я редко бывал таким удрученным, как в тот день. Я терял своего старшего друга и патрона, чрезвычайно дорогого мне человека. Я вместе с ним испытывал ту боль, которую он переживал во время своих страданий.