«Помоги!» – прошептал он и заплакал, он даже протянул рукив мою сторону, моля о помощи. Что я могла сделать? Я и представить себе не могла, что, вместо лечения, он сотворит с ним подобное. Я немного пришла в себя, вышла оттуда и прикрыла за собойдвери. В комнату ожидания вошел Симанович, и спросил: «Чтотам происходит? Он все еще продолжает сеанс?» Этот пройдохахорошо знал, что там происходило, так как пока дверь была открыта, он все слышал. Я лишь кивнула головой. Он засмеялсяи вышел. Я проводила Феликса домой. Всю дорогу, пока мы сидели в машине, он проклинал его, он даже не стыдился говорить сомной на эту тему и в деталях рассказывал, что с ним делал этотсумасшедший. Я подумала: Боже мой, ведь тот, конечно же – сатана, но этот еще хуже. Он говорил, что не любит таких, и что больше не придет к нему.
Рассказ Ольги привел меня в оцепенение. Она и сама былав смятении и не знала, как смотреть Ирине в глаза. Она страшнопереживала. Но как мы узнали потом, на третий день Феликс сампришел к Распутину. Тот опять выгнал всех своих женщин издома, и долгое время не подпускал их к себе. Когда напивался, онкричал, что больше всех сейчас он любит своего Феликса. И тоткаждый день приходил к нему, он полностью покорился ему. Весть обо всем этом распространилась быстро, и дошладо Ирины. Она немедленно вызвала Ольгу, и упрекнула ее за то, что о позоре своей семьи ей стало известно от других. На второйдень они пришли ко мне вместе. Я успокоила ее, сказала, чтовсе будет хорошо, что все это быстро пройдет. Потом я почему-то вспомнила о Сахнове, и наверное, чтобы утешить ее рассказала о том, что княгиня Шереметьева тоже оказалась в таком жеположении из-за своего мужа. Ирина с удивлением посмотрелана меня. – Ты что, не знала? – спросила я. – Это случилосьдо твоего замужества. – Я слышала об этом, но не верила, – ответила она.
Я рассказала ей и о том, что тогда Сахнов был любовником Феликса, и когда весть об этом дошла до его жены, то она потребовала у мужа смыть позор с ее семьи. Но Сахнов был человеком самодовольным и безнравственным, и не послушался жены.
– А потом?
– Что случилось потом, знают все. Она отравила своего мужаи себя, но, по воле Божьей, она спаслась.
Ирина смотрела на меня горящими глазами, она будто нашлакакой-то выход и ухватилась в эту на ниточку. Я поняла, что еенадо остановить, и сказала:
– Ирина, ты молода, не смей даже думать, да к тому же твоймуж не виноват. Ольга, наверное, рассказала тебе, как все случилось, во всем виноват этот насильник, ведь Феликс пришел к немус совсем другой целью… – …Я сама убью эту сатану…
– Ирина, это не женское дело! – сказала я, и она согласилась сомной.
Мы продолжили разговор. Она немного успокоилась, не знаю, как подействовали мои слова на ее намерения, но перед уходомона точно не была в плохом настроении. Ольга проводила еедо дома. Через неделю ко мне пришла Ольга и сказала, что виделась с Ириной, которая рассказала ей следующее: «Я предъявиламужу ультиматум: либо он смоет позор с нашей семьи, либо я разведусь с ним. Сначала он заплакал, а потом сказал: «Только небросай меня, я сам убью его.»
После этого прошло две недели. В ночь с шестнадцатого насемнадцатое декабря он действительно сдержал свое слово. Феликс Юсупов с помощью Великого князя Дмитрия Павловичаи Владимира Пуришкевича убили Распутина в доме Юсуповых. Сначала они отравили его цианистым калием, но, несмотря набольшую дозу, убить его не удалось. После этого испуганный Феликс выстрелил ему в спину, потом Пуришкевич выстрелилв него два раза. Уже мертвого, они вынесли и выбросилиего телов Неву с Петровского моста.
Раздел VIКаппель
Сандро Амиреджиби
Куда нас мчал паровоз, мы не знали. Товарный вагон настолько был забит людьми, что даже яблоку негде было упасть. В этом вагоне находились только мужчины, почти половина из них были в военной форме без погон. Немного свободнее было лишь в тойчасти вагона, где мужчина средних лет потерял сознание, не выдержав августовской жары. Люди потеснились, чтобы освободить место и уложить его на пол. Все остальные были вынуждены встать плотнее. Мы догадывались лишь о том, что поезд шел на восток.
Моя семья, мы с Тамарой и маленьким Давидом, и семья Тонконоговых, муж с женой и двумя детьми, девочкой и мальчиком двенадцати и десяти лет, вместе выехали из Петрограда. Мы направлялись на юг. Тамара была беременна, поэтому она и захотела поехать на юг, потом мы уже не смогли бы выбраться отсюда. На этот раз мы решили поехать в Грузию, к тому времени она была независимой страной и, по сравнению с Россией и, особенно, с Петроградом, там было намного спокойнее. Мы каждую неделю ожидали наступления на город, и конечно же, нам не хотелось оставлять детей в вакханалии войны. Французы и англичане заняли Мурманск и Архангельск, поэтому и военную операцию на Петроград мы считали неизбежной. Благодаря стараниям большевиков, армия практически развалилась. Отдельные командиры действовали самостоятельно, и по своему усмотрению занимали позиции. Не была исключением и армия белых. У них не было ни политического, ни другого руководства, ни провианта, ни резерва. Приходилось содержать себя лишь награбленным у местного населения провиантом. Кто их кормил, за того они и воевали. В этом плане лучше обстояли дела в армии белых.
Мы решили оставить Петроград еще раньше, но весной мы не смогли сделать этого. Семья Тонконоговых оказалась в очень тяжелом положении. У них уже не было ни денег, ни других каких-нибудь доходов, так как в семье никто не работал. Поэтому прожить в Петрограде им было бы трудно. Так же, как и ко всем бывшим царским чиновникам, отношение к Тонконогову было враждебным. Он отказался сотрудничать с Временным правительством, большевики его и без того не жаловали, да и его отношение к ним было таким же, поэтому у него было много шансов угодить снова в тюрьму, а то и хуже. Ведь большевики с первых же дней показали свою склонность к террору. После побега из тюрьмы мы практически находились на нелегальном положении. Единственное, что он сумел сделать с помощью своего старого знакомого, это новые документы. Все царские офицеры, которые не пришли к большевикам с повинной, сидели в тюрьмах или подвергались преследованиям. У Тонконогова не было возможности эмигрировать, да и желания такого у него тоже не было. До нашего отъезда мы уступили его семье большую комнату, и несколько месяцев они жили у нас.
Тамара продала салон, но полностью получить деньги за него она не смогла, так как новый владелец пропал. За одну ночь полностью были разгромлены и ограблены весь салон и магазин, там не оставили даже стула. На Литейном проспекте, за ночь ограбили почти все магазины и салоны. Царил полный произвол. За короткий срок обесценился Николаевский рубль, в ходу были только золотые монеты. На периферии все еще были в обороте бумажные деньги, но их цена с каждым днем падала. У Тамары, так или иначе, сохранились средства, были у нее и кое-какие сбережения. Поэтому мы не испытывали нужды, но продержаться долго мы тоже не смогли бы. Еще во времена Временного правительства, когда ситуация в городе ухудшилась, все свои документы и дорогие вещи Тамара отвезла в Полтаву к родителям. Сначала мы думали ехать туда, но и на Украине ситуация изменилась. Там сначала власть захватили меньшевики, а уже потом, с помощью Германии – националисты. Поэтому ситуация и там уже была нестабильная, и по этой причине мы передумали ехать в Полтаву. После долгих рассуждений мы пришли к заключению, что единственным местом, куда мы могли поехать и укрыться вместе с детьми, была Грузия. Мы решили сначала поехать к родственникам в Пластунку, а потом, исходя из ситуации, решить вопрос об переезде в Грузию. Женщины хотели ехать с детьми одни, но мы их не отпустили.
Из Петрограда мы выехали шестого августа. Поезд остановился на маленькой станции недалеко от Москвы, стояли мы долго. На параллельном пути остановился товарняк. Неожиданно поезд окружили солдаты. Нас всех попросили выйти из вагонов, женщин и детей поставили отдельно от мужчин. Началось столпотворение, поднялся шум-гам, на платформе творилось что-то ужасное, кто-то плакал, кто-то стрелял, в этой суматохе ничего нельзя было разобрать. У нескольких мужчин нашли оружие, они оказали сопротивление вооруженным солдатам, началась стрельба, и двоих мужчин расстреляли прямо на глазах у их семей. Наступила полная тишина. У меня тоже было оружие, оно былов военном рюкзаке, и висел у меня на плече. Но здесь было столько вооруженных солдат, что доставать его не имело смысла. Могло быть еще хуже. Когда нас выводили из вагона Тамара и Юрий Юрьевич тут же попросили меня, ни в коем случае не пользоваться оружием. Я и без их просьбы не видел такой возможности. Это оружие я взял с собой, чтобы защитится от разного рода грабителей, так как нам было известно, что поезда грабили чуть ли не каждый день.
Более двухсот человек с трудом запихнули в четыре маленьких товарных вагона. Потом мы увидели, как один вагон, полный солдат, прицепили к концу состава, и поезд тронулся. В объезд Москвы мы оказались на пути, идущем на восток. Седьмого августа мы все еще были в Московской губернии. Наш поезд остановился на станции, где на параллельном пути стоял бронепоезд. На платформе стояли солдаты и чего-то ждали. Через щели в вагоне мы видели все, что там происходило. Вдруг кто-то крикнул:
«Это Троцкий.» Я тоже увидел его, вместе с ним были еще несколько мужчин и одна женщина. Я не знал, кто из них Троцкий, они всего на несколько секунд задержались у входной двери, но я догадался, кто это мог быть. Наш поезд тронулся, и лишь позже, на одном из участков, где путь делал дугообразный поворот, мыувидели, что за нами, на расстоянии около километра, следовал бронепоезд. Было легко догадаться, для чего предназначался наш состав. Если по пути следования поезда ожидался диверсионный акт, то мы выполнили бы функцию щита, именно мы первыми приняли бы удар на себя. Не стану рассказывать, что нам пришлось пережить на этом пути, это выходит за все рамки человеческого. Скажу лишь одно, что в такой обстановке тяжелее все