го видеть слабость смертных, ибо, когда всем очень тяжело, и люди, ценой чрезвычайного нервного напряжения, и благодаря невообразимой силе воли стараются преодолеть все эти страдания, тов это время среди людей окажется и такой, который за счет других пытается облегчить свое положение. Но что поделаешь, ото всех нельзя требовать ни героизма, ни удержания в рамках нравственности, тем более, если этой нравственности у него нет.
В вагоне нас, бывших офицеров, было много, и именно мы, эта категория пассажиров или пленных, выделялась своей выносливостью и способностью не терять человеческого облика даже в такой обстановке.
То, что Троцкий пользовался нами для обеспечения безопасности своего передвижения, это было понятно, но было неясно, что было бы потом, если бы мы даже и достигли того места, куда нас везли? Что собирались делать с нами? Рядом со мной и Юрием Юрьевичем, тесно прижавшись к нам, стоял пожилой бывший офицер, а, может быть, и генерал, кто знает. Он тоже был одетв мундир без погон, и каких-либо знаков различия. – У большевиков тяжелое положение на Волге. Они потеряли Самару, Симбирск, Саратов и юг полностью, очень большую территорию контролирует армия КОМУЧА (комитет членов учредительного собрания). Большевиков оставили практически без хлеба, если удастся удержать эти территории, то большевики не смогут долго продержаться. Со дня на день, наверное, КОМУЧА возьмут Казань, возможно, они уже сделали это, раз Троцкий спешит туда. Если сейчас, нам даже и удастся спастись, то, когда они начнут наступление, и им придется переправляться через реку, они нас, безоружных людей, посадят на плоты и пустят вперед, чтобы пользоваться нами, как щитом, точно так же, как сейчас, – спокойно сказал он.
– Если им нужны люди, то почему бы им не воспользоваться местным населением? – вмешался кто-то.
– Не воспользуются. На местах им нужно создать хорошее отношение к себе. А тут, смотрите, кто в большинстве находитсяв этих вагонах? Представители неугодного им класса, или «контра», как они нас называют, которых надо уничтожить, раз мы непошли к ним на службу. Они могли взять и тех, кто находитсяв тюрьме, но в этом случае им была бы нужна большая организованность и средства. К тому же видно, что у них создалась какая-то экстремальная ситуация, несомненно, что-то произошло, поэтому, где еще можно было, так сразу, собрать столько неугодныхим людей, если не в петроградском поезде? Мы почти сами явились к ним в нужное место. Мне кажется, они потеряли Казань, вот они и решили отомстить этим спонтанным решением. К томуже, живой щит им нужен и в пути, и там, на месте. Если бы я дажеи испытывал какие-либо симпатии к большевикам, то после того, что они сделали, как можно доверять им. Все слушали его с большим вниманием. В правоте его слов уженикто не сомневался. Полностью подтвердилось сказанное этимчеловеком, как оказалось именно седьмого августа армия КОМУЧА заняла Казань.
На второй день мы остановились на станции Свияжск, вблизиот Казани. Через несколько минут, у перрона показался бронепоезд. Его здесь ожидало огромное количество красных командиров.
Мы вновь двинулись на восток и по запасному пути въехали натерриторию какого-то старого предприятия на окраине города, где стояли полуразвалившиеся цеха. Из нашего вагона всех завелив пустой цех. Послышались голоса женщин и детей, их тоже вывели из вагона и загнали в таком же здании рядом. Мы вздохнулис облегчением, здесь хотя бы можно было выпить воду и сходитьв туалет. Окна этих зданий были расположены вдоль стены навысоте четырех-пяти метров, стекла были выбиты, что даваловозможность свободно дышать. На бетонном полу валялись доски. Мы сложили их и присели, те же, кто чувствовал себя плохо, прилегли тут же рядом.
Нашей главной заботой были наши семьи. Я страшно переживал, но не впадал в отчаяние. Все мои мысли были направлены напоиски выхода из этого положения. В моей голове крутились разные варианты, но все они прерывались на одном месте. Если бы я даже и сумел вывести наши семьи отсюда, то что делать потом?.. Как я смог бы выбраться из переполненного солдатами города, вместе с малолетними детьми и женщинами, да к тому же с беременной женой? Надо было придумать что-то неординарное.
Вошли несколько солдат и два командира. Они встали у дверей, и стали по отдельности вызывать людей на допрос. Несколько человек не вернулись в цех после допроса. А один молодой человек, который вернулся обратно сказал: «Меня спросили, не готов ли я служить в Красной армии. Я отказался. И как я могу служить у них после того, что они с нами сделали?» – Тонконогов, услышав это, посмотрел на меня, и шепотом сказал:
– Может быть, нам согласиться, а потом уже действовать по обстоятельствам? Надо спасать детей. Если мы согласимся, то думаю, что они не причинят им вреда.
Звучало прагматично, но я тогда ничего не ответил, мои мысли унесли меня совсем в другом направлении. Тонконогов, видимо, подумал, что я упрямо стою на своем, и опять прошептал: – Сейчас настаивать на своих принципах равносильно смерти.
В знак согласия я кивнул ему головой, и добавил:
– Думаю, будет не оправданным говорить, что мы здесь не одни.
Не стоит показывать и того, что мы знаем друг друга. Может хотьодному из нас удастся спастись, чтобы присмотреть за детьми.
Он согласился со мной.
Сначала позвали меня и допросили, я сказал, кем был. Когдаони узнали, что я поручик в отставке из-за контузии, командирс надеждой спросил меня, готов ли я служить в Красной Армии.
Я подумал.
– Ради справедливости буду служить. – ответил я. Он осталсядоволен. Стоявший рядом с ним второй командир тоже услышалмой ответ.
– Такой человек, как Вы, должны служить именно в Красной
Армии, – я заметил, что он был хорошо расположен ко мне. Я держался бодро и выражал то же самое.
– Нет ли с вами кого-нибудь? – с надеждой спросил он.
– Нет, я один.
– К какому классу вы принадлежите? – спросил второй.
– Не знаю. – Они оба с удивлением посмотрели на меня. – Моямама – крестьянка, а отец – князь.
Они засмеялись.
– Не огорчайся, четверть населения России находится в такомже положении. – Почему-то попытался успокоить меня один изних.
– А вы сами как чувствуете, кто больше? – не отставал от менявторой.
– Я воин. – Был мой ответ. Они оба улыбнулись.
– Очень хорошо, оставайся здесь рядом с нами, – сказал он, ужекак своему близкому.
Из ста человек им удалось набрать всего около тридцати, в ихчисле был и Тонконогов. Через полчаса мы уже были у командира полка. Нас допросили еще раз. Мы с Тонконоговым держалисьтак, будто не знали друг друга, но в то же время пытались сделатьтак, чтобы в случае распределения мы оба попали бы в один отряд. Поэтому мы старались держаться поближе друг к другу, насдаже допросили вместе, до этого двадцать человек были распределены в батальон, и командир тут же забрал их с собой. Потомпоговорили с нами и сказали начальнику батальона, чтобы онвзял нас к себе. Начальник батальона и комиссар сначала провелис нами агитацию, а потом ознакомили нас с обстановкой. «У насне хватает командного состава, – сказал комиссар. – Если в первомбою вы проявите себя, потом подумаем о том, чтобы дать вампод командование отряды.» Мы все кивали головой.
– Я кавалерийский офицер, был контужен на фронте и получилранение ноги, поэтому мне будет трудно служить в пехоте, – сказал я.
– Придумаем что-нибудь. Главное честно служить Красной Армии.
Через час мы уже находились в окопе на передней линии восточного фронта, далеко от города, у села Петропавловка, на берегу Волги. Чем дальше мы уходили от завода, с которого нас увели, тем больше сжималось мое сердце. Я страшно переживал, представляя себе, в каком состоянии могла быть Тамара. Но я знал, чтонадо было набраться терпения, в меня вселяли силу мысли о том, что все равно, настанет подходящий для меня момент. Я не терял надежды.
Несколько раз прозвучала фамилия Каппель. Оказалось, что львиная доля заслуги в деле взятия Казани принадлежала именно ему. За одну неделю я получил уйму информации о нем. В Красной Армии так много не говорили бы о белогвардейском офицере, если бы он, действительно, не сделал чего-нибудь запоминающегося. Как оказалось, его штаб находился в Самаре, но он со своей бригадой постоянно появлялся именно там, где его не ждали, и где тяжелее всего обстояли дела у белых. О нем рассказывали легенды, и те из них, которые мне удалось услышать краем уха, не должны были быть совсем безосновательными. Оказывается, красные и сейчас ждали его атаки, так как последние дни усиленно готовились вернуть Казань. Командиры знали, что в Симбирске велись ожесточенные бои с корпусом Тухачевского, но все же думали, что если боевые действия начнутся здесь, то Капель тоже появится тут же. Среди красноармейцев это сеяло своего рода панику.
Каждый день, с новобранцами батальона проводили агитацию по поводу того, какое счастье самоотверженно бороться и героически умереть за угнетенный народ. Комиссар столько говорил об этом, что всем изрядно надоел, и даже вызвал ненависть к себе. И без того насильно собранные добровольцы теряли всякий настрой после агитации человека, к которому не испытывали ни капли уважения. Не говоря уже о его ораторских способностях. Если их поменять местами, и вместо него, например, поставить агитатором Тонконогова, то этот сам повесился быс радостью дня через два. Несмотря на наше такое отношение, мы никак не проявляли нашего нежелания воевать. Наоборот, раз так было нужно, мы даже последовали его демагогии. И как это все называется? – Конечно же, лицемерием. Никто этого не отрицает! Но кто может осудить человека за это, если ему надо спасать свою семью? На что только не пойдешь в такой ситуации. Ведь в данном случае это лицемерие можно считать элементом борьбы. Честно говоря, тогда я не воспринимал ни красных ни белых, не считал их ни врагами, ни друзьями. Но после того, что с нами сделал Троцкий, я был в обиде на всю большевистскую партию и ее сторонников, в моем лице они обрели настоящего врага.