В начале октября мне стало очень плохо, я была уже на восьмом месяце беременности. Женщины стали бунтовать и требовать, чтобы ко мне привели врача. Вера отчаянно боролась, она чуть ли не в рукопашный бой вступила с солдатами, и вместе с другими женщинами добилась того, что из города ко мне привезли старого доктора. По его настоятельному требованию, меня отвезли в городскую больницу на грузовой машине. По дорогеменя так трясло, что я уже потеряла надежду доехать живой до места. У меня начались преждевременные роды. Ребенок умер, это была девочка. Оглушенная такой трагедией и болью, я не могла даже плакать. В моей жизни бывало много проблем и препятствий, но такого мне никогда не приходилось переживать. Ни меня, ни моей семьи никогда не касалось такое горе. Если бы рядом со мной были Сандро и мои родители, наверное, было бы легче пережить все это. В чужом месте, в окружении незнакомых мне людей, которые, не знаю почему, пытались отводить от меня глаза, что еще более усугубляло мое состояние, я чувствовала себя ужасно. Наверное, их тоже напугали и предупредили держаться от меня подальше. Я не знала что делать, Ребенок находилсяв концентрационном лагере, о судьбе Сандро я ничего не знала. В одно мгновение, вокруг меня рухнул весь мой мир, исчезли все мои надежды, которые я так лелеяла. Я была на грани отчаяния. Еще немного, и я бы сошла с ума. Но я не могла заплакать, чтобы хоть немного отвести душу, и почувствовать хоть какое-то облегчение!
На этаже, где я лежала, оказались и такие сильные женщины, которые, несмотря на предупреждения, все же приходили ко мне, утешали меня и помогали, как могли. Медперсонал тоже пытался хоть чем-нибудь облегчить мое состояние. Говорили, чтобы я поплакала, но я не могла даже разжать зубы, я утратила все чувства, в том числе и способность плакать. Я не слышала даже половины того, что мне говорили.
На четвертый день мне сказали, что через два дня меня выпишут из больницы и вновь отвезут в концентрационный лагерь. Я подумала, может быть, стоит бежать и отыскать в городе одну мою знакомую. Была у меня в городе хорошая знакомая, которая часто приезжала ко мне и покупала женское белье и аксессуары, у нее был широкий круг знакомых в своем городе. Но я не знала, что бы она смогла сделать в этой новой ситуации. Даже если бы мне удалось сбежать, что я могла поделать с ребенком, как я могла бы вызволить его из концлагеря? Не могла я оставить и Верус детьми. Я была заложницей этого положения, именно поэтому в больнице не приставилико мне надзирателя. Когда я думала обо всем этом, то сходила с ума. Почему я оказалась в таком положении? Я не могла понять, чего они хотели от меня и от всех остальных женщин, почему нас держали в концентрационном лагере? Ведь они и сами хорошо знали, что мы были мирными, ни в чем не повинными людьми. Но, раз они сами совершили преступление против нас, то и хотели скрыть все следы этого преступления. Была и вероятность того, что они вообще уничтожат нас. И кто тогда смог бы найти наш след? Мы бы так и исчезли бесследно.
Я написала два письма. Первое – в Полтаву родителям, на тот случай, если с нами что-нибудь случится, чтобы они знали, где мы были, и что с нами произошло. Второе письмо – в Петроград, Кате Масловой, моей бывшей работнице, которая собиралась выйти замуж за какого-то важного большевика. Может, она смогла бы как-нибудь помочь нам? Я просила ее и о том, чтобы она отыскала кое-кого и передала ему известие о нашем положении. Я толком и не знала, работала ли вообще почта, но я должна была попытаться что-нибудь сделать. В больнице работала одна молодая акушерка, которая оставляла впечатление хорошего человека. Она все время сочувствовала мне, поэтому я и попросила ее отослать эти письма. Она забрала их и пообещала сделать все, что надо. Утром я все же не вытерпела, и когда она закончила дежурство, я проводила ее на первый этаж и еще раз попросила принять близко к сердцу мою просьбу. На первом этаже было расположено мужское отделение, и занимали его в основном военные. Проводив акушерку, я опять повернулась к лестнице. Из дверей на первом этаже вышли двое мужчин. Оба они были одеты в военные кители без погон, а в руках держали буденовки. Я не хотела даже смотреть в их сторону, но за ними вышел еще один мужчина, в больничной пижаме, и окликнул одного из них: «Мамия Апполонович! Если можно, подождите минуточку.» Это имя будто обухом ударило меня. От Сандро я слышала о некоем Мамия, революционере, вместе с которым он бежал из «Крестов». Но кто знает, сколько Мамия существует на этом свете! Я присмотрелась к нему, он действительно был похож на грузина. Красивый, светловолосый мужчина. Я все равно ничего не теряла, надо было обязательно попытаться, а вдруг это действительно был тот самый Мамия? Как только он развернулся и хотел уже уйти, я окликнула его.
– Мамия! – Он посмотрел снизу, но, конечно же, не узнал меня. – Вы, Вы тот самый Мамия? – спросила я так неловко.
Он улыбнулся.
– Да, я Мамия, но тот ли, не знаю. Кого Вы имеете в виду? – ответил онвесело.
Сопровождающий его тоже улыбнулся.
– Друг Сандро.
– Сандро?.. – сначала он не смог понять. – Какого Сандро?
– Амиреджиби.
Вот тут-то на его лице отразилось удивление.
– Да, сударыня, это я. А Вы?..
– Я его жена.
Он поднялся по лестнице и поцеловал мою руку.
– Очень рад! Вы Лидия, да?
Я кивнула головой.
– Я очень хорошо помню Ваши передачи, Вы содержали всюнашу камеру. Пойдемте, поговорим. – Сказал он мне, и мы спустились вниз.
Мы зашли в кабинет на первом этаже, второй мужчина зашелвместе с нами. Я рассказала ему обо всем, что произошло с нами, рассказала я ему и о моих родах. Они обеспокоенно слушали мойрассказ, на их лицах была видна какая-то неловкость. В какой-томомент, когда я упомянула имя Троцкого, и рассказала о его бронированном поезде, они чуть не взбесились. По выражению ихлиц было видно, что они были готовы съесть Троцкого живем. Когда я закончила свой рассказ, Мамия обратился к своемуколлеге и сказал:
– Видишь, Коля, до чего доходит его безумство? Он больнойпараноик. Не зря Коба говорит, что такие как он, доконают Россию.
Он повернулся ко мне.
– Вам больше не о чем беспокоиться. Вы уже сказали свое слово. А сейчас все остальное замной, я все улажу. – Затем он обратился к своему коллеге:
– В общем, так. Срочно бери взвод, и сюда, поедем в монастырь. Всю ответственность беру на себя. – Он остановился, будтовспомнил что-то.
– Нет, так можно опоздать. Вместе поедем, и оттуда – в монастырь. Так будет быстрее.
Потом он обратился ко мне.
– Сегодня мы едем в Царицын. Если хотите, можете поехатьс ребенком вместе с нами, а оттуда я могу отправить Вас, куда пожелаете. Ваших друзей мы тоже возьмем с собой. Потом отыщеми Сандро.
Я вздохнула с облегчением, появилась какая-то надежда, слезысами потекли по щекам, мне было несколько неудобно, но я никак не могла взять себя в руки. Вся накопившаяся за эти дни больи трагедия разом хлынула наружу. Они оставили меня в кабинете, и вышли, видимо, не выдержали моих рыданий. Мамия оказался комиссаром армии. В военном эшелоне он направлялся на юг, и в Нижний заехал всего на несколько часов. Когда я немного успокоилась, он поднялся со мной на мой этаж, сказал доктору, что забирает меня, и пока я собиралась, он что-тонаписал доктору, и мы ушли. Мы подъехали к монастырю на одной легковой и двух грузовых машинах с солдатами. Меня не выпустили из машины. Вызвали начальника охраны и приказали собрать всех его бойцовв одном месте. Когда все были в сборе, их выстроили вдоль стеныу входа в один ряд, поставили перед каждым из них вооруженного солдата, а начальнику приказали привести Веру Тонконоговус детьми и их вещами. Через десять минут они уже были у ворот, мы усадили их в легковую машину. Увидев меня, Вера и дети расплакались от радости. Лишь Давид спросил: – А где моя сестра, которую ты обещала?
Что я могла ему сказать?..
Начальник охраны обратился к Мамия: «Товарищ комиссар!
Не имею права отпускать их без документов, мне нужно распоряжение моего командования.» Это страшно разозлило Мамия.
– Коля, арестуй их всех. Всех женщин и детей освободить. Пустьидут, куда хотят. А этих мерзавцев, если будут сопротивляться, расстрелять! Всех! – и подмигнул ему. Мы сидели в машине молча и все видели и слышали. Нашисердца трепетали, и у нас былолишь одно желание, – поскорее бы выбраться оттуда. Ведь Мамиясделал такой неожиданный шаг, решив освободить всех.
Женщины и дети с криками бросились бежать. Я вышла из машины, просила их не спешить, чтобы в этой спешке не потерять своих вещей. Но никто меня не слушал. Всех, кто поместилсяв грузовики, мы взяли с собой, остальных же попросили подождать. Мамия обещал за ними прислать машины, и перевезти их следующим рейсом, а третьим рейсом забрали бы солдат. Мы приехали на центральный вокзал, а грузовики вернулись обратно в монастырь, чтобы забрать остальных.
Мамия сам подошел к начальнику вокзала, и сказал: «Всем обеспечьте проезд до Петрограда или Москвы. В случае невыполнения этого приказа вывсе будете арестованы.» Начальник станции тут же засуетился, стал искать свободные вагоны и обещал уладить все сегодня же. Женщины благословляли Мамия, плакали, обнимали, целовали, от радости чуть не разорвали его на части. Он и сам был очень доволен, тем более, что он заслужил все это. Мы с Верой не могли смотреть без слез на эту полную трагизма и радости сцену. Дети прыгали от радости, они были в таком волнении, что их нельзя было успокоить, ведь они тоже почувствовали вкус свободы.
Мамия отвез нас в Царицын в своем спецвагоне. После того, как мы помылись и привели себя в порядок, я бы, не будь моих трагических родов, могла считать себя счастливой. Всю дорогу дети не отходили от Мамия, все дни они проводили в его кабинете, он тоже был рад общению с ними. Сам он не был женат, всю свою жизнь он провел в тюрьмах и ссылках, так что ему некогда было обзавестись семьей. В окрестностях Царицына шли ожесточенные бои. Наш вагон стоял очень далеко от линии фронта, вместе с другими штабным