Вот и собрались мы всей деревней, кто-то не смог оставить скотину и забрал ее с собой. По дороге к нам присоединились и жители других деревень. По реке Оке мы добрались на баржах до Казани, а оттуда уже и до Уфы. Сначала мы даже и не знали, куда нас ведут. Было поразительно, что полный покой царил среди переселенцев, на ожидающие их трудности и невзгоды они смотрели не с паникой и страхом, а с какой-то надеждой. То, что происходило с нами, они считали Божьей волей, который милостиво наградил их еще одним испытанием, за что они и были ему благодарны. Из Уфы мы перешли за Урал и добрались до нынешнего Челябинска. Тогда это был маленький поселок. Мы с большим трудом прошли этот путь, мы все были собраны в один кулак, мужчины и женщины, большие и малые, все подбадривали друг друга и помогали, как могли. Я не знаю другого такого народа, который на своей Родине, от своих же властей перенес бы столько мучений, невзгод, гонений и унижений, и который так достойно выдержал бы все это, не изменив ни правилам своей жизни, ни стране, ни своей вере. Этот удивительный народ навсегда остался для меня примером стойкости и добродетели.
До Алтайских гор мы добрались лишь осенью следующего года. А до этого, в Казани и Тобольске, многие из молодых мужчин ушли рекрутами в армию. Это была единственная возможность, чтобы остальным хватило пищи. Мы прошли невообразимо долгий путь, потеряв почти четверть наших людей. Большую часть из нас поселили южнее Бийска, остальных же еще дальше на восток – за Байкалом. Поселились. Ту зиму мы провели почти голодными, а потом потихонечку стали устраивать свою жизнь. Правда, были определенные препятствия со стороны местных, но постепенно и это наладилось. Пришлось бороться и с чуждым климатом, но и это осилили. Здесь поблизости оказалось несколько деревень, населенных староверами, их переселили на век раньше нас, и вот они-то и помогли нам. На третий год мы собрали такой урожай хлеба, какой в этих краях никто и никогда не выращивал. Не то, что в Сибири, даже на европейском черноземе мало, кто смог бы собрать такой урожай.
Мой приемный отец – Захар Захарович – и там был старостой деревни. Мы построили красивую деревянную церковь, поставили крест над куполом. Но кто даст нам жить спокойно? Пришли два православных священника вместе с чиновниками и полицией и срезали крест своими руками. Нам было запрещено иметь священника. Мой приемный отец выполнял некоторые обязанностив церкви, как настоятель, но он не имел права венчать, как священник. Он был лишь хорошим знатоком церковного устава, но не имел благословения быть священником. Ему, как образованному, нравственному и справедливому человеку, которого знала всяобщина, доверяли все. В нашем доме даже была открыта воскресная школа, официально в нашей деревне школы не было, нам не позволялось учиться и в гимназии, но все наши дети умели читать и писать и были настолько грамотны, что своими знаниями превосходили своих сверстников, которые учились в школе.
Все его ученики отличались отменной памятью и способностями. Для обучения и воспитания детей мой приемный отец применял интересные методы, с которыми я встретился позжев монастыре Китая. Часто, когда он видел, что дети по какой-либо причине были невнимательны, он тихим голосом начинал говорить с женой, или с кем-нибудь из старших, кто присутствовал на его уроке, на совершенно другую тему, а потом переходил к тому вопросу, который он хотел объяснить детям, и рассказывал это будто по секрету. Желая услышать тайный разговор, дети напрягали свое внимание и прекрасно запоминали именно то, что им и следовало знать.
Однажды я стал свидетелем того, как старшеклассник спросил его: разве я не имею права после того, как выучу уроки и закончу домашние дела, убить время как захочу? Он применил именно это выражение «убить время». Приемный отец изменился в лице, и долго не мог ничего ответить. Потом он очень спокойно обратился к детям: «Ваш друг говорит – убить время – так часто говорят бездельники, дети мои, это самый большой грех, который совершает человек перед Богом, и самим собой. Само это слово уже грех. Время – это Бог, Его плоть. Он дал свою частицу нам, чтобы трудиться, и, пока мы живем на этом свете, создавать, созидать и творить добро. А мы, оказывается, убиваем время, потому, что оно надоело нам, оказывается, у нас излишек времени. Только когда человек заболевает какой-нибудь болезнью, он осознает, что ему осталось мало времени. Он только тогда и начинает задумываться об оставшихся часах и минутах. Возможно, это и есть наказание за убитое время, так как мы отвергли Бога и дарованную Им частицу своего тела. А может быть, подобно Блезу Паскалю, человек должен родиться больным, чтобы пытаться каждый день провести в творчестве и успеть за короткий срок сделать столько, сколько не успели бы сделатьсто человек, вместе взятых, за всю свою жизнь. Кто не считается с моим временем, тот не может быть моим другом. Кто не бережет твое время, тот твой враг. Часто человек сам себе враг. Если хочешь, чтобы ценили твое время, ты сам должен дать пример тому, что время дорого тебе, так как время – твой Бог». Вот так рассуждал мой приемный отец. Поэтому все его ученики выросли чрезвычайно трудолюбивыми, образованными и любящими Бога людьми. Власти относились к нам очень плохо, они, можно сказать, не считали нас за людей. Малейшая передышка и спокойствие между всякими унижениями и мучениями были настоящим счастьем для староверов. Чем больше страданий и мучений они переносили, тем более счастливой становилась для них каждая минута свободы и мира. Тогда я до конца не понимал, что происходило с нами, точно так же, как и многое другое. Тому причиной был и мой возраст. Но со временем я убедился и в том, что они сами намного больше заковали свои души в оковы, чем это сделали чиновники, отправившие их в Сибирь. Как видно, онис самого начала сформировали свою философию, а исходя из этого, и тактику. Они думали, что, укрывшись под мантию угнетенных, они как бы обретают больше шансов на выживание. А в действительности, этим они еще больше – сознательно поработили себя. Чем больше я набирался ума, тем больше я понимал эту их философию. Но по своей внутренней сущности, я был совершенно другим человеком. Я никак не мог свыкнуться с этим. Никто никого не сможет поработить, если в самом человеке нет склонностик этому, и если он сам не захочет стать рабом. Все это я постиг позже. Лишь опыт дает возможность воспринять истину и испытать тягу к ней. Сегодня я знаю, что такое счастье – это мир природы, и я в ней, как частица ее самой. Это есть истина моего счастья. Но тогда во мне кипел протест, я не мог, подобно другим, так безропотно переносить эти унижения, и нечеловеческие отношения. Наверное, здесь сказывалось и мое происхождение. Я с самого детства не переносил несправедливость, я был очень чувствительным во всех подобных случаях. Потому и обошлись так с нашей семьей казаки, что отец заступился за невинный народ, за что его и убили. Если бы те люди, за которых заступился мой отец, хотя бы встали рядом с ним, то казаки не посмели бы сделать это. Но и этого им было недостаточно, и таккак мы по прежнему искали справедливости, спустя три года они убили маму и мою маленькую сестричку. Это еще больше усилило во мне протест против любой несправедливости. Будто судьба сознательно привела меня к староверам, для того чтобы еще большепознать, увидеть и испытать эту несправедливость и безнравственность, проявляемую чиновниками именно по отношению к ним. Таких усердных, трудолюбивых и высоконравственных людей вряд ли можно было найти где-нибудь в другом месте России. Во всех бедствиях они преданно служили своей Родине, но, вместо благодарности, они всегда подвергались гонениям, оскорблениям, и охоте как за зверьми. На меня не действовали ни молитвы, ни наставления. Когда в деревне появлялся какой-нибудь чиновник или полицейский, меня всегда как-то оберегали от встречи с ним. И все это потому, чтобы я не мог слышать их оскорбительного обращения, или какого-нибудь нового запрета, или вымогательства. Пока эти пиявки находились в деревне, меня не пускали туда, а если я не успевал покинуть деревню, то меня держали взаперти.
В тот год меня решили женить, тогда мне уже было двадцать лет. В соседней деревне жила одна девушка, которая нравилась мне, я дружил с ее братом, и я замечал, что и их семья была не против нашей женитьбы, более того, они тоже хотели, чтобы мы поженились, но так как в деревне не было священника, то венчать нас было некому. Если у нас в деревне появлялся свой священник, то его мгновенно арестовывали, и потом никто ничего не знал о его судьбе. Мы стали искать священника, и в конце лета нашли его. Мы решили не откладывать венчания. Не знаю, откуда они узнали об этом, но в день нашей свадьбы, к нам явился губернский чиновник, направленный в наш уезд надзирателем, в сопровождении полицейских.
Мы спрятали священника, но они требовали выдать его, в противном случае грозились переселить всю деревню. Чиновник заявил моим приемным родителям, отцу и маме – Людмиле Борисовне: «Если не хотите неприятностей, то всей деревней заплатите мне пять тысяч рублей и, в знак уважения, одолжите мне на ночь вашу невесту.» Я не знал, о чем они говорили. Моя приемная мать стала плакать и причитать. Что только не пришлосьбезропотно пережить этой доброй и благородной женщине, но вынести такого оскорбления она не могла. Тогда и услышал я от девочек, чего требовал этот безбожник. Я вскочил на коня, посадил в седло мою невесту и ускакал. Ее брат и несколько деревенских ребят последовали за нами. Девушку я отвез к ее родителям, оставил ее у них, и сказал, что для нашего бракосочетания мы найдем более подходящее время.
Мои односельчане были вынуждены выдать священника, отдали они и три тысячи рублей, но этому ненасытному все было мало. Перед тем, как покинуть деревню, он наказал жителям села: чтобы через два дня привезли в уезд еще две тысячи. Потом этот чиновник навестил и другие деревни нашей общины, и под предлогом, что этот священник и в их деревнях так же проводил службы, потребовалу них выплатить по пять тысяч рублей, если они не хотят, чтобы их переселили на дальний восток. Что им оставалось делать? Они выплатили эти деньги, но, несмотря на это, по возвращении в уезд, этот чиновник все равнозаявил, что должен переселить их за Байкал. Он наверное, подумал, что раз уж деньги у него в кармане, ну и черт с ними, с этими староверами, а ему это зачтется, как рвение за службу и верность Церкви.