Мы не нуждались, так как перед отправкой в Харбин, Каппель снабдил нас деньгами. Пока мы выполняли задание и несли расходы, деньги, выпущенные Колчаком обесценились. Впрочем, по сравнению с другими денежными знаками, которые в период гражданской войны были выпущены разными властями, эти деньги еще сохраняли хоть какую-то цену. По совету одного грузина, мы обменяли на английские фунты все деньги, которые у нас оставались. Это и спасло нас, иначе мы остались бы совсем без денег. Тратили мы экономно, что нам еще оставалось делать. Пока у нас еще оставались хоть какие-то деньги, нам надо было поскорее уехать из Харбина, чтоб не оказаться, как многие другие, в поисках куска хлеба. Как только мы приняли это решение, мы в тот же день сумели попасть на судно, которое через Египет и Грецию шло в Британию. До Греции мы доехали в каюте третьего класса. Мы решили добраться до Одессы, а оттуда отправиться в Полтаву, но нам посоветовали не делать этого. Оказывается, к тому времени большевики заняли город, и началась поголовная чистка, как приезжих, так и местного населения. Нам сказали, что с нашими документами мы, в лучшем случае, оказались бы в концентрационном лагере. Это оказалось сущей правдой, которую нам позднее подтвердили и другие. После всех наших приключений такое развитие событий никак не входило в наши планы.
Я предложил Юрию Юрьевичу поехать в Грузию и, как только я сказал это, мое сердце забилось еще чаще. Он согласился со мной. Мы же оба родились в Грузии и мы смогли бы получить паспорта независимой Республики. А с ними мы уже могли безопасно доехать до Полтавы. Выход из положения вроде бы был найден, и мы продолжили наш путь в Грузию с еще большей надеждой. Из Салоник в Батуми мы прибыли на грузовом судне, которое на обратном пути должно было везти лес. Наше возвращение на Родину началось весьма весело: прямо в порту, нас сразу же арестовали турки. Это тоже явилось большой неожиданностью для нас. Они два раза устроили нам допрос, потом бросили насв камеру и вообще забыли о нашем существовании. О нашем приезде никто не знал, и мы никак не могли сообщить об этом кому-нибудь из своих. Так мы и просидели в тюрьме полтора месяца, пока в средних числах марта армия генерала Мазниашвили не изгнала турок. Наше освобождение было таким же неожиданным, как и арест. Полтора месяца, проведённые в тюрьме, дали мне почувствовать, что какая-то мистическая сила препятствовала моему проживанию в Грузии. Но думал я и о том, что сам должен был побороть в себе такое настроение. Я поделился своими мыслямис Юрием Юрьевичем. Он весело сказал мне: «У такого воина как ты, не должно быть таких неожиданных предрассудков.»
И действительно, неожиданности ждали меня ещё впереди. Первая – в тот же день, когда Юрий Юрьевич привёл меня в дом к своим знакомым. Моему удивлению не было предела, когда у ворот я увидел своего преподавателя из училища. Я лишь потом вспомнил, что у Вялова был брат-близнец – Михаил Ильич.
Тонконогов смеялся. Он сказал, что сознательно не предупредил меня, к кому мы шли в гости. Старик жил со своей женой. У них был большой одноэтажный дом с хорошо ухоженным садом. Михаил Ильич был удивлён не меньше меня. Оказывается, в последний раз его брат приезжал сюда три года назад, тогда и рассказал он ему о моих приключениях, и вот я объявился собственной персоной. Михаил Ильич сказал, что после того, как начались беспорядки в Петербурге, его брат больше не смог приехать в Батуми. Большевики реорганизовали училище и выгнали всех преподавателей, после чего его брат заболел. Юрий Юрьевич никогда не говорил мне, что у него были такие близкие отношенияс Вяловыми. Я только сейчас догадался, откуда у него постоянно была информацию о том, что происходило в училище. Вторая неожиданность, действительно, оказалась для меня самой важной. Будучи в гостях у Нико Накашидзе, я познакомился с Шалвой Амиреджиби. Знакомство с ним сделало мою фамилию легитимной, а случилось это после того, как он признал меня своим братом. На второй день, он сам отвёл меня в городской Совет, где мнеи Тонконогову выписали паспорта.
Шалва сказал мне: «Я останусь в Батуми на несколько дней, может быть на неделю. Потом я вернусь в Кутаиси, и когда ситуация прояснится, поеду в Тбилиси. Было бы хорошо, если бы и ты поехал со мной в Кутаиси, оттуда мы вместе поехали бы в Тбилиси.» Я согласился, Юрий тоже выразил желание поехатьв столицу вместе с нами, его мать и брат жили в этом городе. Я подумал, что раз до отъезда в Тбилиси у меня есть время, то, может быть, мне стоило съездить в свою деревню, а то потом вряд ли я смог бы сделать это. Странные чувства овладели мной, я и представить себе не мог, что меня охватит такое непреодолимое желание. Я сказал Шалве, что до отъезда в Кутаиси я бы хотел съездить к себе в деревню. В Зугдиди я должен был навестить одного человека и через два-три дня приехал бы обратно.
– Очень хорошо, – сказал он, – раз ты заедешь в Зугдиди, то заодно отвези письмо моему другу.
В Зугдиди я отыскал друга Шалвы и передал ему письмо, мыпоговорили немного, и я отправился в деревню. Я страшно волновался, ноги сами несли меня, полдороги до деревни я прошёл пешком.
И вот я навестил свой разорённый дом. Окна и двери по-прежнему были забиты досками, крыша полуразрушена, забор разобран, чьи-то свиньи рылись в нашем огороде. Я снял доскис двери и вошёл в дом. Там стоял затхлый воздух, иначе и не могло быть, ведь прошло двенадцать лет. Доски на полу провалились. Я был страшно расстроен. Я бросил в камин несколько поленьев и с трудом развёл огонь, снял с тахты съеденное молью покрывало и присел, мне надо было немного отдохнуть. Мысли унесли меня в детство. Я смотрел на камин, и перед моими глазами ожили события той ночи, когда я выстрелил в своего отца. Думать о чём-нибудь другом я не мог. Я прилег, и мой взгляд застыл на опутанном паутиной потолке. На потолке мне привиделось лицо моего отца, как будто его дух парил над моей головой. И вдруг мне послышался его голос: «Тебе не надо было приходить сюда, это только лишняя боль в твоем сердце. Ты не сможешь здесь оставаться, эта боль лишь разбередит твои старые раны, и возможно, изменит твои планы. Не дадут тебе здесь жить спокойно. Какую бы ты ни носил фамилию, для них ты навсегда останешься сыном абрека. Люди забыли, что такое добро. Они не видят хорошего и помнят только плохое.» Чьи-то шаги вернули меня к реальности. В дверях стоял Уту Пертия, мой родственник и друг детства. Наверное, соседи увидели, что кто-то пришёл в дом, потом заметили, как дым повалил из трубы. Другие не осмелились подойти к дому и попросили Уту узнать, кто пришёл. Мы обнялись, и долго стояли так в дверях. Он попросил пойти к нему домой, и я пошёл с ним. За время моего отсутствия он обзавелся семьей, у него уже было двое детей. Оказывается, Нуца вышла замуж за парня из Сенаки. За ужином Ута рассказал мне о сельских новостях, о том, как им живётся, и что произошло за эти годы. Он не задавал лишних вопросов. Пришли меня навестить соседские ребята из тех, кто остался жить в деревне, они тоже рассказали о себе. Когда все ушли, Уту сказал: «Я вернулся два дня назад, еле добрался до дома, но долго задерживаться здесь мне тоже нельзя, меня могут арестовать. Если большевикам удастся здесь закрепиться, то мне уже нельзя будет оставаться в деревне.
– Что случилось? – спросил я.
– Случилось то, что, когда пришли большевики, мы встретилиих подобающим образом. Но их было столько, что на каждого изнас приходилось по шесть-семь человек. Много ребят полегло, нои им пришлось не лучше. Пока могли, мы держались, но сил быломало, не было ни боеприпасов, ни еды, мы сидели по пояс в грязи, и никто нами не интересовался. Разве одними возгласами поможешь, или выиграешьвойну? Потом они обошли нас с трёх сторон, видно, они хорошо знали, как нас окружить, так легко им это удалось сделать. Разве здесь предатели перевелись? Ты знаешь, когоя увидел?
– Кого же, Уту?
– Ты наверное, помнишь его, он был начальником полицииуезда, проныра Никандро Килия?
– Слышал, но тогда я был маленьким, и не очень хорошо егопомню.
– Ты должен его помнить. Ты еще был здесь, когда поползлислухи, что Килия и его люди заманили Дату Туташхия в ловушку.
Это тоже не помнишь? Вот после этого Дата вновь стал абреком.
Об этом я действительно слышал, но помнил плохо.
– У него был сын, Чучиа Килия. Он то и вел большевиков.
Теперь этот Чучиа станет большим человеком и начнёт преследовать нас. Чучиа держит при себе всех тех нелюдей, которыеработали с его отцом, и которых правительство меньшевиковвыгнало с работы. Это Буду Габисония, Дуру Чилория, Маланиа Мангия. Вот они и крикнули нам сдавайтесь мол. Да как бы нетак, сдаваться им! Как же они все, Богом проклятые, собралисьвместе! Людьми их никто не считал, друзей у них никогда небыло, работать и заниматься делом они не умели. Так и ходилив рваных штанах, с протянутой рукой. Если бы их не одели в военнуюформу, у них бы в жизни не было никакой одежды! Никандро ещё ничего, у него какие-то деньги водились, но эти?!Сейчас они стали стрелять в нас и сверкать на нас глазами! Ктомог себе представить, что и сын Важы Сарчимелия тоже будетс ними? Ведь он же, как и его отец, грабил людей. А сейчасдо нас дошли слухи, что он в большом почёте у большевиков.
Если это и есть их большевистская социал-демократия, и их новая власть, и если они с их помощью надеются построить будущее, то эту страну точно ничего не спасет! Нам не нравилось и то начальство, которое нам назначила меньшевистская власть, а если ещё и этих посадят нам на голову, то значит, что нас совсем проклял Бог. Этот Чучиа Килия хорошо меня знает: три года назад я надавал ему по шее, когда он отнял дойную корову у сирот Цагурия. А сейчас я думаю: если он придёт со своими красными, что будет с моей семьёй? И тебе не стоит надолго задерживаться здесь, оставайся на ночь, а утром я провожу тебя. Такие, без сомнения, пойдут в народные отряды и милицию, и тебе от них не сдобровать. Я же видел, какие велись беспощадные бои, если бы не русские, мы бы им быстро свернули шею, но… Сейчас они будут мстить. Какими нелюдями были их родители, такие же получилисьи они.