[11], и всё равно, достигнет своей цели. Он может девять раз упасть, но, девять раз подняться победителем, он никогда не потеряет веру в самого себя. Он скажет свое слово таким людям, которым другие даже не смеютсмотреть в глаза. Для многих людей, он станет эталоном непримиримости и бесстрашия, и своим примером, сможет придать многим веру, любовь и твердость. Маленький Гора родился в трагический год, как надежда страны и его народа. Он целая эпоха, новая эпоха, которыйявился для нации, как воин – спаситель. Он сегоднясама нацияв разрозненном народе, и людям необходим такой магнит, подобный Горе, способный притянуть и связать воедино всех тех, кто еще не потерял свойства металла. Гора – мой сын и младший брат, который должен осуществить то, о чем мы мечтаем, но не можем дотянуться. Он проживёт сто двадцать лет, а может и больше, кто знает, и у него не будет ни одной свободной минуты. Каждое его слово будет иметь силу воды, а каждая его фраза – цену дыхания. Гонимый властью, он обретёт любовь народа, что является самым большим сокровищем для человека. Он будет таким счастливчиком, что успеет увидеть всё за одну свою жизнь. Это и есть настоящая жизнь, когда за застольем уготованное тебе жизнью, все успеваешь попробовать на вкус: и горькое, и кислое, и сладкое, а в конце еще запьешь хорошим вином». Я закончил тост и улыбнулся.
Все смотрели на меня с удивлением, думаю, для них было неожиданным слышать от меня такое.
– Откуда я всё это знаю? Это мне его покровитель сказал во время видения.
Я выпил, не переводя дух, и посмотрел на Чабуку, который лежал на тахте. Он не спал, а мы и не заметили, как он проснулся.
– Гора, – произнёс ребёнок. Я ушам своим не поверил: семимесячный ребенок четко произнес это имя. – Гора, Гора, – повторилон ещё раз. Я посмотрел на сидящих за столом и увидел их изумлённые лица.
Пока я был там, Чабука больше не плакал. Утром мы поигралис ним. Это был резвый, неугомонный ребёнок, он ползал из однойкомнаты в другую и целый день повторял: Гора, Гора. Я очень полюбил его. К обеду мы ждали главу семьи и Ираклия. Я почему-то волновался. Кто-то прискакал на коне и остановился у ворот. Это был соседский мальчик из деревни. Он позвал Шалву. Когдаон вернулся, сказал мне: «В деревне появились какие-то подозрительные люди, они спрашивают, не приехал ли я в деревню.
Я должен идти, а ты оставайся здесь.» Я не согласился и сказал, что не брошу его и останусь с ним. Мы попрощались с семьёй, я ещё раз прижал к груди Чабуку, и мы ушли. Тот год мы провелив Западной Грузии, я почти не отходил от Шалвы. Мы вместебыли в Кутаиси, Батуми, Кобулети, Поти, Зестафони, Багдади, Мегрелии. Он жил нелегально, и я вместе с ним.
Я послал письмо Тамаре, и сообщил что мне придётся на некоторое время задержаться в Грузии, и просил чтобы она не волновалась. Я и сам не думал, что мне придётся остаться так долго, но я никак не мог оставить Шалву. Ситуация с каждым днём становилось всё напряженное. Большевики перешли к открытомутеррору против членов предыдущего правительства и политических оппонентов. Метехская тюрьма была переполнена их политическими противниками. Я взял на себя безопасность Шалвы.
Я постоянно был рядом, но никто не знал, кто я на самом деле, кроме того, что я был его ближайшим соратником. Я присутствовал почти на всех его встречах. Он выполнял сложнейшую работув тяжелейшей обстановке. В Зугдиди мы пришли к его другу, именно к тому, у которого я гостил тогда. Неожиданно пришли из ЧК, видимо от кого-то они получили информацию, что в Зугдиди должен был приехать Амиреджиби. Нам удалось устроить так, чтобы Шалва смог ускользнуть. Я же остался и встретил их. Именно это и остановило чекистов, они посмотрели мои документы и один из них сказал: «А вот и он, Амиреджиби». Меня схватили, посалили в машину и увезли. Но когда они привели меня к начальнику, тот так и застыл от удивления. Удивлённый начальник спросил их: «Кого это вы мне привели?» Те ему отвечают: Амиреджиби. Меня конечно допросили, ну и что дальше? Только тогда они поняли, что я другой Амиреджиби, который приехал с Украины. Конечно же, о Шалве они от меня ничего не узнали. Я сказал, что приехал совсем недавно, и не мог даже знать, где он находится. В моём кармане они нашли справку из военного училища, где я работал. Других каких-либо данных обо мне у них не было. Покрутились они вокруг меня, покрутились и на третий день отпустили домой. Когда я уходил они спросили меня: Куда ты сейчас? – Туда же, откуда вы меня и взяли. Останусь там два дня, потом уеду в Тбилиси навестить близких, а через неделю уже надо будет уезжать на Украину. Отпустить то меня отпустили, но ещё два дня они ходили вокруг нашего дома. Они оставили меняв покое только после того, как мой хозяин проводил меня и я поехал по дороге в Кутаиси. Как мы и договорились в Кутаиси я встретился с Шалвой. Тогда я и познакомился с сестрой Шалвы Цацой. Вообще-то ее звали Екатериной, но близкие называли Цацой. Она была актрисой Кутаисского театра. Цаца уже знала, что я её брат, и была очень рада тому, что в таком возрасте нашла себе ещё одного брата. У нас были хорошие отношения, она была жизнерадостным человеком, такой она и осталась в моей памяти. А вот познакомиться с их братом Ираклием и моим приёмным отцом Гиго мне не удалось. Думаю что я прав, когда называю его приёмным отцом. Ведь он формально усыновил меня. Наша встреча никак не складывалась: то мы с Шалвой не могли приехать к ним, то его не бывало дома. Мне кажется, что после того, как страну захватили большевики, им дома было неспокойно. Они находились в постоянном ожидании каких-то неприятностей, и поэтому предпочитали вообще не бывать дома. В Кутаиси уже нельзя было оставаться, и мы отправились в Тбилиси.
Когдая приехал в Грузию, Какуца Чолокашвили со своими партизанскими отрядами, уже сражался с большевиками, а через несколько дней начались бои в Сигнаги. Генерал был вынужден уйти в лес и сражаться один, так как он целый год ждал объединения партий, но как всегда, они не смогли прийти к соглашению. В ночь на 10 февраля 1922 года, ЧК захватил в «Военном центре» представителей всех партий, которые так и не смогли договориться, и заключил их в Метехскую тюрьму. В том числе и главных членов национально-демократического центра: Спиридона Кедия и Александра Асатиани. Когда Шалва ввел меня в курс дела, я тут же поделился с ним своими соображениями, по поводу того, что борьба была начата без соответствующей подготовки, так как она не носила характер общенародного восстания, что и поставило под удар многих из его соратников. Он согласился. Но тогда Шалва ещё не был политическим лидером восстания. В определённом смысле он даже сознательно уступил главную роль другим.
В апреле 1923 года расстреляли членов «Военного центра» – Коте Абхази и его соратников. Также был расстрелян председатель национально-демократического центра. Было ясно, что большевики не собирались отступать, и открыто начали репрессии. У них была информация о том, что готовилось восстание. Я не исключаю и того, что они сами были инициаторами всего этого, и что их провокаторы раздували этот процесс. Мы с Шалвой часто обсуждали эту версию, и поэтому, нам следовало быть в сто раз осторожней. Я и Шалва отпустили бороды и стали ещё больше похожи друг на друга. Даже разница в возрасте стала незаметной. В марте того же года, до того, как был расстрелян Коте Абхази, из Парижа приехал министр меньшевистского правительства Ноэ Хомерики. У него была миссия, уговорить Какуцу Чолокашвили прекратить борьбу. В действительности же меньшевики сами хотели взять эту инициативу в свои руки. И здесь проявилось малодушие грузинских политиков, что, в конечном итоге, и привело всё к плачевному результату. Верно говорил Шалва: «Мы не даём друг другу никакой возможности – ни любить, ни ненавидеть, и вот, пожалуйста, и бороться тоже».
Сам Ноэ Хомерики вёл переговоры с азербайджанцами для организации общего восстания на Кавказе. Приехавшие к нему из Азербайджана «мусаватисты», оказались чекистами, и в феврале
1924 года его арестовали. Тогда же были арестованы Пагава и Цинамдзгвришвили.
Начавшаяся без подготовки борьба дала повод большевистской ЧК развязать очередной виток террора. Оппозиции не удалось повести массы за собой, а жертв и людских потерь было много. Надо было начинать всё с самого начала. И без того было ясно, что Какуца Чолокашвили со своими отрядами не смог бы организовать крупномасштабное восстание. Он не смог бы объединить разрозненные отряды, так как для этого не были подготовлены необходимые ресурсы.
То, что борьбу начали без подготовки, было видно и по тому, что арестовали жену и двух дочерей Какуцы Чолокашвили, жизнь которых оказалась под угрозой. Потом арестовали и мать Какуцы, его тёщу и тестя, которого расстреляли во время восстания 1924 года. Такое развитие событий указывало на то, что борьба была начата без подготовки не только с точки зрения политических связей, коммуникации и общего обеспечения и снабжения, но и с точки зрения безопасности. Оправдывать это лишь патриотическим пылом я не считал целесообразным. Я делился с Шалвой своим военным опытом, и он соглашался со мной. Всё это должно было быть учтено на следующем этапе борьбы.
В июне 1923 года к Шалве приехал его товарищ по партии, и передал постановление национально-демократического центра о его назначении руководителем этого центра, для чего он должен был вернуться в Тбилиси. Через неделю мы приехали в столицу. После этого он стал и членом комитета независимости Грузии, который реально состоял из четырёх человек. Председателем Комитета независимости Грузии был Котэ Андроникашвили, другими членами – Ясон Джавахишвили и Дмитрий Ониашвили. Хотя Комитет независимости и представлял собой общий политический орган, но партии всё равно действовали каждая по-своему, отчего сильно страдало общее дело.
Несмотря на многие препятствия, весной 1924 года работа всё же наладилась. Комитет независимости сумел создать в уездахсвои подкомитеты. Упрочились связи между политическими силами, больше людей включилось в это дело. Нам удалось наладить контакты с Азербайджаном, Дагестаном, Чечнёй. Сеть восстаний с каждым днём разрасталась и становил