ась всё плотнее. Большая часть грузинского народа ждала восстания. Дух восстания уже давно витал в воздухе, это чувствовалось не только в разговорах. Как говорили некоторые, они ощущали его и кожей. Народ сетовал, почему медлят, многие даже возмущались, почему так долго не могут организовать. Об этом хорошо было известно и в ЧК, поэтому они лучше справились с делом. Пламенные патриоты с нетерпением ждали начала борьбы, но среди такого количества людей было много провокаторов и внедрённых лиц, это совершенно очевидный факт, но никто не позаботился о предупреждении таких эксцессов.
Был создан план восстания, который достаточно хорошо был разработан. Центрами восстания были объявлены Тбилиси и Батуми. Была назначена и дата восстания – 17 августа. Согласно плану, всё должно было начаться в один день и одновременно во всех городах и уездах, где Комитет восстания имел свои подготовленные группы. В последний момент план восстания был передан всем.
До начала восстания всё шло по плану, но внезапно арестовали Джугели, члена военной комиссии восстания. Также неожиданно вернулись в Тбилиси большевистские части, и в городе было объявлено осадное положение, согласно которому с девяти часов вечера запрещался въезд и выезд из города. Советское правительство знало о восстании, и надо полагать, довольно детально. Седьмого августа арестовали руководителя военной комиссии Гурии, генерала Каралашвили, а на второй день генерала Пурцеладзе – руководителя военной комиссии города Батуми – и весь комитет социал-демократов.
Предусмотренные планом центры восстания в Тбилиси и Батуми провалились, весь план восстания практически рухнул. Надо было поменять дату начала восстания, а до назначения новой даты провести расследование, чтобы найти причину провала. К этому времени отряды Какуцы Чолокашвили переместились к Манглиси и готовились к наступлению, они ждали только подкреплений. Он категорически отказался поменять дату восстания, чем поставил в безвыходное положение весь Комитет восстания. Он аргументировал свои соображения тем, что силы, которые, согласно плану должны были прийти к нему, были уже в дороге. Он говорил: «Если вернуть их назад, я не уверен, что эти разочарованные люди захотят вновь присоединиться к нам. Или мы должны перенести дату восстания на три месяца, после того как крестьяне соберут урожай.
Эту весть членам Комитета от Чолокашвили принёс Залдастанишвили. – Восстание должно начаться или в назначенный срок, или через три месяца, – передал он слова Чолокашвили. Комитет категорически отказался отложить восстание на три месяца, так как члены Комитета считали, что за эти три месяца, ЧК полностью разгромила бы Комитет и дискредитировала бы саму идею восстания, что очень походило на правду. Но совершенно очевидным было и то, что спешка и прежняя дата начала восстания были на руку ЧК большевиков. Я не вмешивался, да и не имел на это права, но я высказал свои соображения: Мы не знаем какие планы у ЧК, возможно, они ждут именно того, что дата начала восстания не изменится, а мы не знаем точно даже того, почему произошёл провал. Шалва согласился со мной, но добавил: Члены Комитета отказываются менять дату. Не учитывать мнения Какуцы тоже будет неправильным, так как без него мы не сможем осуществить задуманное.
В конечном счёте, Шалва и Джавахишвили убедили Андроникашвили и Ониашвили в том, что оставлять прежнюю дату начала восстания было бы ошибочным, но отодвигать её далеко тоже было нельзя. По решению всех четырёх членов Комитета, восстание должно было начаться всё же в августе. Начало восстания было назначено на 28 августа. Хотя и этого времени было недостаточно для того, чтобы провести расследование и сделать соответствующие выводы. В общем, все спешили и торопили друг друга, будто держали в руках горячие угли, которые жалко было выбрасывать, но и дальше держать в руках не могли. Эмоций было много. Все были в ожидании проявления национального духа, и верили, что начало восстания вызовет общенародный взрыв, а вызванная им волна смоет большевиков, но…
Утром двадцать девятого августа началось восстание. Минутный гнев, как говорил Шалва, действительно, имел место, но та масса людей, участия которой ждали, и которая должна была подхватить это восстание, так и осталась в пассивном состоянии, хотя многие и сочувствовали восстанию. Опять проявил себя синдром выпущенного на пастбище стада. Люди не смогли проснуться до конца и осознать то, что упускать из рук этот момент было равносильно смерти. Народ лишь встрепенулся во сне и повернулся с одного бока на другой. Большая часть из тех, кто проснулся и понял, в чём дело, не стала утруждать себя: они уже давно привыкли чужими руками жар загребать.
Неожиданно, на день раньше намеченной даты, началось восстание в Чиатуре. Это серьезно помешало осуществлению отлаженного плана, и в значительной мере предопределило провал восстания. Это не было случайностью, все прошло по замыслу большевиков, Со своей стороны, это позволило большевистскому правительству действовать на опережение во всех уездах. Согласно разработанному плану, организации Гори, Хашури и Картли должны были захватить железную дорогу и подойти к Тбилиси. С востока, организации ближней Кахетии должны были взять Вазиани, и вместе с артиллерией подступить к столице. Ни одному из этих операции не суждено было осуществиться, так как ЧК арестовала все эти организации накануне. Большевики начали аресты до того, как началось восстание.
Несмотря на то, что Чолокашвили взял Манглиси, вряд ли его отряды смогли бы войти в Тбилиси, так как для этого у него не было ни достаточного количества оружия, ни людей. Восставшие взяли и Сенаки, но удержать его они не смогли, так как не хватило сил. Сваны подошли к Кутаиси лишь тогда, когда всё уже было кончено. Столь плачевный результат был обусловлен спешкой, по причине которой не были расследованы причины предыдущего провала, и не были исправлены допущенные ошибки. Большевики приступили к террору неслыханной жестокости. Наказывались все без разбора, «виновные» и невиновные, за несколько дней, было расстреляно приблизительно десять тысяч человек. Главным было одно, чтобы они были грузинами. За первой волной последовали выборочные репрессии. Даже сами большевики не смогли бы точно сказать, сколько людей было задержано, арестовано и расстреляно, сколько семей было уничтожено, всему этому не было видно конца.
В сентябре Шалва отправил меня в Кутаиси, чтобы узнать, что там происходит, так как практически прекратилась доставка информации с запада страны. Сам он намеревался вернутьсяв Тбилиси, что для него было равносильно самоубийству, но он не собирался отступать.
Лишь на третий месяц, в назначенное время, мы встретились в Гори и вместе отправились в село Квишхети. По дороге он сказал мне, что его семья и товарищи по партии требовали его отъезда из Грузии. Я был того же мнения, но сам он почему-то колебался. В Квишхети мы приехали поздно вечером и пришли к одной маленькой церкви. Она оказалась закрытой. Крест над куполом был снят. Шалва уединился и долго стоял у церковной стены, потом он приложил руку к стене, словно хотел согреть её, и, прислонившись к ней головой, замер. Уже потом я узнал, что он венчался в этой церкви. Единственная его дочь умерла совсем маленькой, он развёлся с женой, по-моему, для того, чтобы дать ей шанс спастись. В своём несчастье он винил только себя.
Ночь мы провели у его родственников и рано утром отправились в Кутаиси. Дороги были сильно заснежены, поэтому передвигаться по ним было очень трудно. Лишь на третий день мы добрались до Кутаиси и остановились у его родственников. В тот день у нас были две встречи с его партийными товарищами, после чего мы направились к Кутаисскому театру, чтобы встретитьсяс нашей сестрой – Цацой. У неё было мало временидля разговора, так как была репетиция, да и намнадо было спешить. После кратковременной беседы, когда мы уже собрались уходить и направились к запасному выходу, я увидел из окна, что к зданию театра подъехала машина чекистов. Я срочно сообщил об этом Шалве и сказал, что я попытаюсь задержать их. Я вышел через служебные двери ипрямо встретилсяс ними. Они поинтересовались моей фамилией, я ответил, после чего попросили меня сесть в машину. У них были довольные лица, и почему-то обращались со мной удивительно вежливо.
Мы подъехали к зданию кутаисской ЧК. Меня отвели на второй этаж в кабинет заместителя начальника. Заместитель оказался молодым человеком, наверное, лет на пять-шесть старше меня. Он вежливо заговорил со мной, те двое тоже присутствовали при этом. Заместитель начальника расспросил меня, и мне ещё раз пришлось удостоверить свою личность. Я назвал себя. Он переменился в лице и так посмотрел на своих, будто готов был расстрелять их на месте. Только сейчас он попросил мои документы, ведь те двое, обрадовавшись тому, что я оказался Амиреджиби, этого не сделали. Он очень долго рассматривал мой паспорт, казалось, что от злости он не видит ничего, но когда увидел, то, всё равно, не поверил своим глазам и, уже с недовольным лицом и угрозой в голосе, потребовал сказать ему правду о том, что я делал в Кутаиси и где находился Шалва Амиреджиби. Я ответил по порядку, что зашёл в театр навестить сестру, что же касается Шалвы, то вот уже два года, как ничего не слышал о нём. Наверное, нетрудно догадаться, что эти вопросы были заданы мне раз десять. Потом, когда они устали от бессмысленного допроса, меня отвели в камеру.
Я сидел один в сырой подвальной камере. Было очень холодно. Освещения не было. На столе я обнаружил спички и свечу, и зажёг её. Мокрые, некрашеные стены блестели чернотой. Из соседней камеры доносились глухие голоса, говорили двое мужчин, но разобрать их слова было невозможно. Меня интересовало кто они, были ли они тоже участниками восстания. «Смог ли Шалва покинуть город? Думаю, что да, у него было достаточно времени для этого. Какой он, всё же, упрямый! Все ему говорят, чтобы он уехал за границу, но он почему-то не хочет делать этого. Но ведь здесь он обречён. «Как я смогу жить за границей, когда столько людей находится в опасности?» – говорил он. Нет, это не упрямство, он просто не может иначе. Это твёрдость его характера, построенная на нравственной основе. Это характер, который сформировался благодаря его чувству ответственности и целеустремленности. Как он переживает за судьбу каждого человека, его смерть, а ведьскольким людям ещё суждено было погибнуть от рук ЧК. Какая она все же чудная и странная, эта моя Родина! Она всегда требует жертв, часто даже, казалось бы, бессмысленно, во всяком случае, так видно с близкого расстояния. Она будто привыкшая к жертвоприношениям, да и принимает их. Что-то всегда должно быть принесено этой земле в жертву, и пусть никто не сочтёт это за свой героизм. Если он грузин, то потому и родился на свет, чтобы быть принесённым в жертву этой стране, вот и всё. Если он не чувствует этого, значит он вовсе и не грузин… Потому мы и дошли до сегодняшних дней, что с испокон веков мы жили с таким самосознанием. В противном случае и духу нашего давно уже не было бы на этой грешной земле. Неужели все страны такие? Может быть не все, но таких много, какие-то из них по воле судьбы, другие из-за своей бестолковости… А как у нас обстоят дела,