Старик резал сочащееся кровью мясо, нанизывал на прутья.
Мальчишка зашел под ветер, распахнул пиджак, жмурился от дыма, грелся. Собака, лежа поодаль от огня, облизывалась и повизгивала.
— Как туристы мы, — сказал Бунцев. — Тишь да гладь…
Он взял кусок мяса, швырнул собаке. Та поймала кусок на лету, опрометью бросилась под куст, зарычала. Старик проводил ее осуждающим взглядом.
— Зря, — сказала Кротова. — Это вы зря, товарищ капитан. Это крестьяне не одобрят. И не забывайте: нас много, мы должны отнести мясо товарищам.
— Надо ли так, Оля? — сказал Бунцев. — Ну к чему здесь Художественный театр устраивать?
— Если бы театр… — сказала Кротова.
Старик держал прут над угольями. Мясо шипело, капли жира, падая вниз, трещали и разлетались колючими брызгами.
Долговязый фельдфебель с равнодушным видом отворил дверь в самом конце подвального коридора.
— Битте!
Какое-то мгновение Телкин медлил. Немецкий майор только что потребовал от штурмана проверить показания захваченного фашистами в плен гвардии капитана Вавилова, и Телкин долго и упорно отказывался от предложенной роли.
— Но ведь это большое счастье — встретить в плену товарища! — как бы вскользь заметил немецкий майор.
— Прежние товарищи стали моими врагами! Майор окинул штурмана холодным взглядом.
— Тогда я не вижу причин, которые мешали бы вам выполнить мое задание, Телкин!
— Да, — сказал штурман. — Да. Вы опять правы, господин майор… Но у меня не выйдет. Не умею прикидываться.
— Прикидываться?
— Ну, притворяться!.. Не поверит мне Вавилов!
— Должен поверить! — сказал майор. — Мне не нужны люди, которым не верят, Телкин! Учтите, сейчас решается ваше будущее! Выясняется, на что вы пригодны.
— Я понимаю, — тоскливо сказал штурман.
— А если понимаете — идите!.. Запоминайте все, что скажет вам Вавилов. Какие части стоят перед нашим фронтом? Когда готовится наступление? На каком участке? Вам ясно?
— Куда ясней! — вздохнул Телкин.
И вот он здесь, перед камерой, где сидит Вавилов. Сейчас он увидит капитана. И должен будет признаться…
— Битте! — повторил фельдфебель.
Телкин решился.
Но не успел переступить порога, как фельдфебель резко толкнул в спину. Потеряв равновесие, Телкин кубарем влетел в камеру, ударился головой о стену, рухнул на пол. Он не сумел сдержать стона.
— Сволочь! — вырвалось у штурмана.
Дверь захлопнулась. Заскрежетал, проворачиваясь в замке, ключ. Кто-то сипло, отрывисто хохотнул. Ощупывая голову, Телкин поднялся. Чувствуя себя униженным и раздавленным, он с яростью и обидой смотрел на широкоплечего, чубатого человека в гимнастерке без погон и без ремня, сидевшего на дощатых нарах под таким же маленьким, как в телкинском чулане, оконцем. Смех Вавилова вызвал у него вспышку гнева.
— Смешно, товарищ капитан? — спросил Телкин. — Смешно, да?
Вавилов сидел спиной к свету, лица его Телкин различить не мог, видел только, что галифе на капитане яркие, словно только-только со склада, но рваные и испачканные.
— Летел ты здорово, сокол! — хрипло сказал Кандыба. — Тут не на аэроплане, видно? А?
— Да, — с вызовом сказал Телкин. — Тут не на аэроплане. Но и не в гвардейской части!
— Чего? — спросил парень.
— Что слышали, товарищ капитан, — сказал Телкин.
— А! — сказал парень. — Понял!.. Ладно. Ты давай садись… Чего стоишь? Тебя сбили?
— Нет, сам сюда прыгнул, — ответил Телкин.
— Ага, — сказал парень. — Понял!.. Давай садись. — Он подвинулся, освобождая место. — Садись, сокол. Чего там…
Телкин медленно подошел к нарам, опустился на грязные, пахнущие гнилыми яблоками доски и, еще не прощая Вавилову насмешки, стал поправлять сползший с правой руки бинт.
Обида переполняла его. Он понимал, что сейчас не время обижаться, что надо немедленно заговорить с капитаном, но не мог совладать с собой и сердился еще больше, сердился уже на самого себя.
— Так, значит, сбили? — услышал Телкин хрипловатый, осаженный голос. — Сбили, выходит?
— Сами видите! — отрывисто сказал Телкин и попытался зубами затянуть узел на бинте. Ничего не получилось. Узел затянулся не там, где надо было. Штурман принялся распутывать злополучный бинт, неумело орудуя левой рукой.
— Тебя сбили, а меня контузило… — услышал он. — Контузило — вот и взяли. Понял?
Телкин поднял глаза.
— А остальные?.. Чего же остальные?.. Бросили вас?
Кандыба глядел в угол.
— А! — сказал он. — Каждый за свою шкуру дрожит!.. Сволочи!
— Что вы, товарищ капитан!.. Что вы!.. Наверное, ранило ребят или убило!
— Убило! — хмыкнул Кандыба. — Как же!.. Бросили, сволочи, и всё!
Глаза штурмана уже привыкли к полутьме. Теперь он видел и кучерявый, разбойничий чубчик парня, спадающий на сильно выпуклый, невысокий лоб, и толстые, малость обвисшие щеки, и толстые, разбитые, покрытые кровяной корочкой губы, и скулы, словно ободранные наждаком, и распухший, расцарапанный нос.
Видимо, Вавилова сильно били. Видимо, он был измучен, тяжело переживал случившееся с ним. Он даже смотреть на Телкина не хотел, а все поглядывал по сторонам, как попавший в западню зверь. Он вызывал жалость.
«А дальше-то он как будет? — беспокойно подумал Телкин. — Дальше-то как?»
— Товарищ капитан! — тихонько сказал он.
— А? Что? — вздрогнул парень.
— Вы держитесь, — сказал Телкин. — Держитесь, слышите? Все равно наши скоро придут! Держаться надо!
— Держаться? — спросил Кандыба, и штурман на миг увидел его странные, словно озябшие, но насмешливые и злобные глаза. — Держаться, да?
«Что с ним? — подумал штурман. — Что с ним?»
Кандыба между тем пощупал щеку, поглядел на дверь, поерзал на нарах и неожиданно отрывисто спросил:
— А тебя допрашивали уже?
— Допрашивали, товарищ капитан, — сказал Телкин. — Я же со вчерашнего дня тут. Точнее, с утра…
Он запнулся. Черт возьми! Он называет Вавилова по званию, а того это не смущает, хотя погон на вавиловской гимнастерке нет. Что же, капитан даже не догадывается, откуда мог Телкин узнать его звание! Ведь таким обращением Телкин с головой себя выдает! Неосторожен капитан! Надо сразу объяснить, что к чему…
— О чем допрашивали? — так же отрывисто спросил Кандыба, не обратив внимания на замешательство Телкина. — Об аэродромах небось?
— Да, — сказал Телкин. — Об аэродромах… Товарищ капитан!
— Выдал? — спросил Кандыба. — Раскололся? Выдал?
Вопрос оттолкнул Телкина. Жадность, с какой этот вопрос был задан, ставила в тупик.
Перед глазами маячил широкий, коротко подстриженный под бокс вавиловский затылок.
— За кого вы меня приняли, товарищ капитан? — спросил Телкин в этот тупой затылок. — Вы не имеете права…
— Чего? — непонимающе откликнулся Кандыба и чуть-чуть, на секундочку повернулся к штурману. — Чего?
— Я не давал поводов оскорблять меня!
Кандыба засопел.
— Ладно, — сказал он. — Я не оскорбляю… Не назвал, значит, аэродромов?
— А вы назвали бы, товарищ капитан? — еще не прощая, спросил Телкин.
— Я! — торопливо сказал Кандыба. — Я бы им ложные сведения дал. Понял? На пустые места указал бы. Чтоб пустоту бомбили. Понял?
— А я дурее вас, наверное, — сказал Телкин, немного удивленный торопливостью совета. — Я, наверное, настоящие аэродромы указал.
— Чего? — подстерегающе спросил Кандыба. — Чего?
Телкин ощутил неприязнь к капитану.
Дурачком он прикидывается, что ли? Почему все время задает этот нелепый вопрос: «Чего? Чего?» Почему ни разу не посмотрел на Телкина прямо?
Телкин заметил, что Вавилов косится на дверь, и косится так, словно видит за глухими досками кого-то, кто внимательно и сторожко вникает в каждое слово, произнесенное здесь, в камере.
— Вы что, товарищ капитан? — напряженным шепотом спросил Телкин. — Вы что?
— А? — вздрогнул Кандыба. — Что? Что тебе?
— Слышите что-нибудь? — еле шевеля губами, спросил Телкин. — Там есть кто-нибудь?
— Где? — встревоженно покосился Кандыба.
— Там, за дверью?..
— А… Нет… Может, и есть… Я так… Значит, ты ложные аэродромы указал? Ложные, да?
Телкин не спешил с ответом. Только что ему показалось: они живут с Вавиловым одной тревогой, а теперь Вавилов отчуждался. Неприязнь к Вавилову не пропадала.
«Что же это? — смятенно подумал Телкин. — Товарищи по несчастью, а держимся, как враги! Ведь не так быть должно! Не так!»
Но было именно так, и ничего с этим поделать нельзя было, и это тяготило и словно предвещало какую-то опасность…
— Ты чего молчишь? — спросил Кандыба. — Ведь ты ложные аэродромы указал? Так чего молчишь?
— Товарищ капитан! — подавляя и неприязнь и ощущение опасности, страстно желая лишь одного — чтобы они развеялись без следа, сказал Телкин. — Товарищ капитан! Нельзя так! Нельзя!
— Чего нельзя? — быстро выглянул из-за плеча Кандыба. — Я — ничего… Ты что?
Лицо его было повернуто к штурману, но глаза блуждали по-прежнему.
— Ты что? — почти испуганно повторил он. — Боишься? Ты не бойся! Я свой!.. Понял? Свой!
Телкин растерялся. Значит, Вавилов потому себя так вел, что опасался, будто ему в чем-то не поверят? Но это у Телкина были основания опасаться, что Вавилов ему не поверит, а у Вавилова таких оснований быть не могло!..
«А почему не могло? — опалила вдруг штурмана ужасная мысль. — А вдруг майор и его?.. Вдруг и он, как я, сюда посажен?..»
Вавилов продолжал что-то быстро нашептывать лейтенанту, но Телкин не слышал, что он говорит, лишь смотрел на плечи Вавилова, на его тупой затылок, втянутый в плечи, и кровь молотом била в виски.
«Нет, нет, он же избит!.. Но и меня били… Нет, нет, ведь майор требовал выпытывать у Вавилова военные тайны… Но капитан так выглядит… Нет, нет!.. Он не выдал!.. Людям надо верить!.. Нет, не всем можно верить. Тем более здесь… Почему он ни разу не посмотрел на меня?!. И почему он засмеялся, когда я упал?.. И почему про аэродромы сразу заговорил? Почему хотел узнать, правду я сказал майору или на ложный след его толкнул?..»