В итоге его приключения ничего не будут значить. Мальчишкам не понравится умирать от голода просто потому, что Питеру не захочется возиться с заготовкой еды.
– Ну ладно, – сказал он так, словно я не стоял с ним нос к носу, весь в крови и ярости. – Дело сделано, так что, наверное, придется тебя простить. В конце концов ты ведь не знал про договор, и, думаю, я смогу убедить их предводителя в том, что тебя спровоцировали. И вообще мне надо поговорить с ним насчет того, что его солдаты заходят в лес.
– Ты вроде сказал, что не можешь с ними разговаривать, – процедил я сквозь зубы.
Я точно никогда раньше вот так не разговаривал.
Мальчишки тоже это заметили, потому что замолчали и застыли, словно внезапно заметили присутствие медведя или еще чего-то большого, зубастого и голодного.
Я почувствовал что-то, исходящее от Питера – не гнев, вроде бы, но что-то сильное и мощное, что он раньше никогда против меня не обращал. Эта сила скатывалась с него, толкалась в алое марево, окружившее меня, искрило об него.
Кое-кто из мальчишек охнул и попятился. В воздухе сгущался запах – тот запах почти горелого, который предвещает грозу.
Капелька крови скатилась у Питера с уголка губ, но повредило ли ему усилие моей воли или его давление на меня, я не знал. Я знал только, что во мне нечто потайное и дикое воет – воет, требуя еще крови, говорит, что ее всегда будет мало.
– Тебе прощается – на этот раз, – проговорил Питер – и мне показалось, что теперь слышу его только я один. – Но только на этот раз, потому что ты – Джейми, и я вижу, что ты расстроен. Но никогда больше. Если попытаешься их у меня забрать, я отрежу тебе руку.
– Никогда мне не ври, – сказал я. – Никогда.
Я ему не угрожал, потому что хоть эта скрытая часть меня продолжала требовать его крови, оставалась и та часть меня, которой было больно, когда я вспоминал, как мы были только вдвоем, и как мы были счастливы.
Питер почувствовал перемену, мой усмиренный гнев и, криво улыбнувшись, отвернулся, нисколько не боясь, что я всажу ему в шею свой нож.
– Я сожгу Многоглаза, – сообщил я его спине, – и проложу дорожку из крови к пиратскому лагерю, подальше от леса. Это хотя бы на время собьет Многоглазов с толку, особенно раз они думают, что у нас договор.
Питер повернулся ко мне, не обращая внимания на издевку: его лицо преобразилось. В глазах горело предвкушение приключения.
– Должно получиться очень весело! Гораздо лучше тупого налета. Лопну от смеха, если громадный старина Многоглаз завалится в пиратский лагерь и сожрет толстяка-капитана. Этот пират так разжирел, что биться с ним стало не интересно. Что скажете, парни? Проложим дорожку для Многоглазов?
Ответом стало какое-то неохотное бормотание, а не восторженные крики, которых явно ожидал Питер. Большинство новеньких (и немало стареньких) бросали взгляды то на труп Многоглаза, то на меня. Было совершенно ясно, что у них не было желания повторить такую стычку, особенно если в результате они повторят судьбу Гарри: сгорят изнутри от яда и истекут кровью.
– Это не сработает, если мы все прошествуем по прерии и берегу, оставив за собой след, – сказал я. – На самом деле это работа для одного или двоих.
– Тогда мы станем этими двумя, – объявил Питер, забрасывая руку мне на плечи, как будто между нами ничего не произошло.
Я вывернулся из-под его руки и согласно кивнул, потому что все еще не доверял своему голосу – не до конца. Его поведение не отличалось от того, как он себя вел обычно, но это все равно мне не нравилось.
Питер сделал вид, будто не заметил моего недружелюбия, но я-то знал, что он заметил.
– Кивок, Туман, уводите остальных к дереву.
Он махнул рукой, отпуская их. Было видно, что все они рады идти домой, а не с нами. Появление Многоглаза испортило им настрой на приключение.
Это снова заставило меня забеспокоиться о походе в пиратский лагерь с новенькими. То, что мы не пошли сегодня, не значило, что мы не пойдем в ближайшие дни, когда Питеру снова втемяшится в голову, что сразиться было бы весело. Пираты, как и Многоглазы, не были настроены проявлять к мальчишкам милосердие.
Единственным разочарованным оказался Щипок, чьи ушибы сегодня выглядели хуже, чем прошлым днем. Сломанная скула опухла и поднялась к глазу, так что этот глаз стал казаться еще меньше и подлее. «Надо бы кому-то этим заняться, – подумал я. – Свести кости обратно, чтобы они срослись правильно». Вот только делать это умел только я, а мне не слишком-то хотелось.
Здоровым глазом Щипок следил за мной, и я прочел в нем ожидание. Он будет ждать, когда выпадет шанс мне навредить – и воспользуется им.
Меня это не волновало, покуда он не станет трогать Чарли и остальных. То, что Щипок может со мной сделать – или, вернее, попробует сделать, – меня нисколько не тревожило.
Я зашел в пещеру проверить, нельзя ли воспользоваться горящими дровами от костра. Мальчишки зашли со мной забрать мешки с провизией и оружие, которые они там оставили.
Кивок указал подбородком на оленью тушу, насаженную на вертел. Она обуглилась с одной стороны и высохла с другой, став совершенно не съедобной.
– Пропало хорошее мясо, – сказал он уныло. – А я ведь завалил его одним выстрелом.
– Угу, – согласился я, хоть и не особо вслушивался.
Тело Гарри оттащили к дальней стене пещеры. Он походил на какие-то отбросы, которые сдвинули в сторону, чтобы убрать с глаз подальше.
Теперь, когда Гарри не стало и его круглое глупое лицо стало глупым и пустым, именно так к нему на самом деле и относился Питер – как к пустому месту, а мне хотелось плакать, но нельзя было, пока рядом остальные мальчишки. Так что я спрятал это плачущее чувство внутри, рядом с тем местом, где вранье Питера про Многоглазов вгрызлось мне в сердце и затаилось, свернувшись.
Я отнес охапку сухого топлива к трупу Многоглаза, из которого сочилась жидкость, па́рившая в ночном воздухе. Казалось почти невероятным, что сейчас еще ночь, что солнце еще не встало, чтобы покончить с этим кажущимся бесконечным мраком. Я так давно проснулся ночью от плача Чарли – а ведь даже полный день еще не прошел.
Я вернулся обратно, чтобы взять горящие палки, которые можно использовать как факелы. Чарли стоял у входа в пещеру, поглядывая то на меня, то на остальных мальчишек, и переминаясь с ноги на ногу.
Не успел я спросить, что случилось, как он выпалил:
– А мне можно с тобой?
Я очень ясно себе представил, что Питер может сделать с Чарли, если мы захватим его с собой: свяжет и оставит перед шатром капитана, пока я не вижу, или «случайно» столкнет с обрыва, или сотворит еще что-то ужасное, что я даже вообразить не могу. Нет, о таком даже подумать было нельзя.
И потом, Чарли будет полезно побыть без меня, с другими мальчишками. Это поможет ему найти свое место – а ему нужно его найти, если он останется на острове.
– Я уйду ненадолго, – ответил я. – Держись ближе к Делу. Тебе ведь Дел нравится, да?
– Меньше, чем ты, – сказал Чарли, а потом поманил меня к себе.
Я встал на одно колено, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, а он прикрыл рот ладонью и прошептал:
– И я боюсь его.
Он быстро покосился на Щипка, который привалился к стене пещеры и наблюдал за нами. Вокруг глаз у него были следы ожогов, щека опухла, и мне не понравилось, как он смотрит на Чарли – очень не понравилось. Мы его обидели, по его мнению, и он хотел расплатиться. В мое отсутствие он выместит все зло на Чарли.
Я вспомнил, что и Дел тоже его обидел, и изменил свое решение в мое отсутствие поручить присмотр за Чарли одному только Делу. Но и оставить Чарли только на двойняшек я не мог, потому что двойняшки слишком любили носиться, драться и играть: не им приглядывать за малышом.
– Я не могу взять тебя с собой, Чарли, – объяснил я. – Нам надо будет двигаться очень быстро – и там могут быть еще Многоглазы.
– Я… я могу драться и быстро бегать! – сказал он.
Он не умел ни того, ни другого, и мы оба прекрасно это знали, но он так старался быть храбрым, что у меня не хватило духа его унизить.
– Нет ничего стыдного в том, чтобы вернуться с остальными, – сказал я. – Они тоже могут бегать и драться, но это дело только для двоих.
Для одного, на самом-то деле: Питеру незачем было идти со мной – только разве что притвориться, будто он знал, что надо делать, когда на самом деле он не знал.
– Мне надо им заняться, – отрезал я, чтобы он понял: больше обсуждений не будет.
Меня беспокоила мысль о том, что Многоглазы почуют мертвого раньше, чем я успею проложить ложный след. К тому же я надеялся, что если сжечь труп, остальные не придут.
Они все боялись огня, так что запах дыма должен был их отпугнуть, а не пробудить любопытство. Хотя этот молодой Многоглаз бросился прямо на огонь… но он был тупой или больной. Наверняка.
– Ладно, Джейми, – сказал Чарли еле слышно. – Я буду слушаться. Я буду хорошим.
Я улыбнулся ему и взъерошил волосенки, похожие на утиный пух, а он улыбнулся мне в ответ.
– Оставайся с Делом, – посоветовал я. – Не броди один.
– Не буду, – пообещал он, и по его лицу пробежала тень того хитрого затаившегося крокодила.
Я отошел перекинуться словечком с Делом.
– Держи Чарли под присмотром.
Он был единственным из оставшихся мальчишек, про кого я мог уверенно сказать, что он полностью выполнит поручение, а не отвлечется на что-то, как сорока.
Дел закашлялся. Кашель зародился глубоко и закончился тем, что он выплюнул на пол пещеры большую каплю крови. Скулы у него заострились, словно лезвия, которые могли вас вспороть, но взгляд остался твердым.
– Хорошо.
– У Щипка зуб на вас с Чарли, – добавил я. – Я постараюсь вернуться побыстрее, но без меня будь настороже.
– Я Щипка не боюсь, – ответил Дел, крепко сжав пальцы на рукояти пиратской сабли, – но все равно возвращайся быстрее, Джейми.
Дел отошел к Чарли, который стоял там, где я его оставил, и смотрел на меня. Дел взял Чарли за руку и, позвав с собой остальных мальчишек, повел их вниз по тропе.