Что до Сэл, то, по-моему, ей просто хотелось передохнуть. Короткий переход через арену ее вымотал.
Грач собрал оружие и положил их в тот мешок, который принес Щипок, а потом закинул его за плечо. Он занял место по другую сторону Сэл, и мы все так же медленно пошли дальше.
Позади нас Питер продолжал вопить.
Кивок выбрал на лугу место для Тумана. По-моему, Чарли хотелось с ним остаться, пробыть там до конца, но я велел ему идти с нами. Кивку надо было остаться наедине со своим двойняшкой – в последний раз.
До дерева мы добирались очень долго. Я брал Сэл на закорки там, где надо было карабкаться, а Грач брал Чарли. Кивок догнал нас довольно быстро (у него на поясе висел нож Тумана, тот, из-за которого они дрались), и стал нести Чарли попеременно с Грачом.
Питер с нами не вернулся.
На поляну мы вывалились уже ночью – отупевшие и выжатые. Кивок, Грач и Чарли рухнули одной кучей прямо за входом в дерево, вцепившись друг в друга. Сэл невнятно бормотала, и я испугался, что у нее начинается жар.
Я устроил ее на груде шкур, а потом задрал рубашку, чтобы проверить рану. Повязка пропиталась кровью – и она по-прежнему была свежей и красной.
Это могло объясниться и тем, что рана была гораздо серьезнее, чем казалось – или тем, что Сэлли не могла спокойно лежать после ранения. Я полностью снял с нее рубашку и жилет, стараясь не обращать внимания на повязку на груди, и срезал полоски рубашки Чарли, которыми перевязал рану. Когда я поднял повязку, часть корки отвалилась, и Сэл вскрикнула.
– Прости, прости! – сказал я.
Я выскочил наружу, чтобы набрать воды из шкуры, в которой собиралась дождевая вода. Такие шкуры были развешаны по всему дереву. Вода были теплая, но придется обойтись такой.
Я влил немного воды Сэлли в рот, приподнимая ей голову, чтобы она не захлебнулась. Она все равно закашлялась и фыркнула, так что половина воды оказалась на моем лице. Я отпустил ее голову, и она закрыла глаза, уплывая в сон.
Мои глаза резало от недосыпа и тревоги, но я постарался как можно лучше промыть ей рану, а потом наложил на нее немного остро пахнущих листьев, которые, как я знал, должны были остановить кровотечение. Тот парнишка, Роб, научил меня этому, пока жил на острове.
Как давно это было? Пятнадцать сезонов назад? Больше? Не важно. Я снова перевязал рану, надеясь, что за ночь кровь остановится. Одно дело было учиться на себе зашивать рану. С Сэл я так не смогу.
Сэлли. Ее зовут Сэлли, а не Сэл.
Я укрыл ее лучшим мехом – мягкой шкуркой лисы. А потом я лежал рядом с ней на боку и смотрел, как она дышит, пока не погрузился в глубокий сон без сновидений – впервые за свою жизнь на острове.
Часть IIIСэлли
Глава 12
Питер не вернулся ни на следующий день, ни на второй, ни на третий. На самом деле он исчез почти на неделю. Он никогда раньше так не делал, и я мог бы встревожиться – вот только у Сэл все-таки началась лихорадка.
Когда я проснулся на следующее утро, кожа у нее была как в огне. Рана перестала кровоточить, но она стонала, металась и ворочалась – и ее трудно было заставить глотать воду или отвар. На ней намокали все шкуры, которыми мы ее укрывали, но если мы их снимали, она жалобно кричала, что ей холодно.
Как это ни странно, Кивок и Грач оказались хорошими помощниками. Они по очереди следили за ней и заставляли глотать бульон – и даже стирали всю грязную одежду и шкуры, чтобы она могла спать на чистом. Чарли бегал туда-сюда, собирая воду и обтирая Сэлли лицо тряпицей.
Если бы пираты знали, где находится дерево, они подкрались бы к нам и всех нас поубивали, потому что мы все не обращали внимания ни на что, кроме Сэлли.
На четвертый день у нее наступил перелом.
Мы все радостно кричали – и, кажется я еще никогда так сильно не любил этих парней. Мы ее спасли. Мы все вместе это сделали.
«Вместе»… Питер не понимал, что это такое, на самом деле. Ему нравилось, чтобы все мальчишки ходили скопом, но он не любил делиться – и ему совершенно не нравилось, когда мальчишки объединялись, чтобы сделать что-то без него. Ему нравилось сеять раздоры, вызывать драки – и, как я вдруг понял, именно поэтому он сам никогда не играл в Битву. Ему гораздо больше нравилось смотреть, как мы носимся и раним друг друга. Если мы причиняли боль друг другу, даже в игре, тогда нам никто не мог нравиться больше других – только он сам.
На шестой день Сэлли села и нахмурилась, когда я начал менять ей компресс.
– Неужели нельзя не класть туда эту вонючую штуку? – проворчала она.
– Если тебе нравится жить, то нельзя, – ответил я. – Эта вонючая штука, похоже, спасла тебе жизнь.
– А Грач сказал, что это твой волшебный отвар меня спас, – возразила Сэлли, и глаза у нее заблестели.
Было приятно снова видеть этот блеск, знать, что Сэл почти в норме.
Кивок, умевший шить, сделал новые штаны из оленьей шкуры, доходившие до колен, и рубашку им в пару, отделанную по краям серебристым волчьим мехом. Это были самые удачные его вещи – и он утром преподнес их ей, с алеющими щеками.
Сэл очень мило его поблагодарила, тоже зарумянившись, а потом попросила, чтобы все ушли, чтобы ей можно было переодеться в подарок Кивка.
Она мылась и переодевалась, а мы вчетвером стояли перед деревом, смотрели в небо, и старались не задумываться о том, что происходит внутри.
Когда она крикнула нам, что уже можно заходить, на ней был ее новый костюм – и она сидела, привалившись к стене. В ней появилось что-то новое, как я заметил спустя несколько минут. Она перестала перетягивать грудь, и теперь стало отчаянно очевидно, что она на самом деле девочка.
Грач и Чарли вроде бы ничего не заметили, а вот Кивок изо всех сил старался не смотреть на Сэл, а я заставлял себя смотреть прямо ей в лицо.
– Что-то тебя спасло: отвар, или листья, или просто везенье, – сказал я, и посмотрев на ее грудь, почувствовал, что краснею.
Мне надо было прекратить эти глупости. Она просто Сэл, мой друг Сэл – да и на самом деле ее округлости были такие маленькие, что она мало чем отличалась от паренька.
Но они были. И она совершенно определенно была не парнем.
Кивок, Грач и Чарли ушли наружу – и мне было слышно, как они смеются, увлекшись какой-то игрой. Было приятно слышать, как Кивок смеется, хотя глаза у него не смеялись: в них задержался призрак Тумана.
– Джейми, а ты помнишь свою мать? – спросила Сэл.
Я изумленно на нее посмотрел.
– Мать? Нет.
– Иногда, когда ты чем-то занят, то напеваешь себе под нос песенку, как вот только что, – объяснила Сэл. – Я подумала, что ты мог ее услышать от матери.
Я даже не замечал, что пою – и мне стало интересно, бывает ли такое часто, а другим мальчишкам просто не пришло в голову мне об этом говорить.
– Я ведь говорил тебе, что появился здесь давно, Сэл, – сказал я, почему-то разозлившись. – Я не помню свою жизнь до острова.
– Уверен? – спросила она.
– Да, я же тебе сказал. Считаешь меня лжецом?
Она не дрогнула. Похоже, ее нисколько не пугал мой гнев.
– Я просто подумала, что ты можешь на самом деле помнить, но не говорить, чтобы Питер не злился.
Я начал было отвечать, что мне наплевать на то, что Питер об этом думает, что я делаю все, что захочу.
Но ведь на самом деле это было не так, верно? Я не делал все, что захочу. Я делал то, что считал правильным и старался, чтобы Питер был доволен, чтобы он все не разрушил.
Я на три недели стал его заложником, чтобы он не приволок на свой остров новых мальчишек, и чтобы защитить Чарли и Сэл от его ревности.
И я действительно помнил кое-что из Другого Места.
Песню.
Широко раскрытые остановившиеся голубые глаза и алый рот, разрезанный улыбкой там, где его не должно было быть.
– Я не люблю об этом говорить, – сказал я.
Я закончил ей перевязку и собрал грязное, чтобы вынести и постирать.
– Ты хороший отец этим мальчишкам, – сказала Сэл. – Я подумала, что ты научился у кого-то, кто заботился о тебе.
– Я им не отец, – возразил я резко. – Я так о себе не думаю. Мы тут на острове в счастливую семейку не играем. Мы просто вместе работаем.
– Ты за ними присматриваешь. Ты о них заботишься. Именно так делает отец – по крайней мере, это ему положено делать. Мой только бил меня и мою мать, пока я не сбежала. После этого у него для побоев осталась только моя мать, – сказала Сэл.
Кажется, ее это не печалило – и она не добивалась, чтобы я ее пожалел. Это была просто констатация фактов, но мой гнев схлынул.
– А ты свою мать любила? – полюбопытствовал я.
– Когда была маленькая – любила, – ответила она. – А когда стала старше, то стала ненавидеть за то, что она позволяет ему делать мне больно.
– Может, она боялась пытаться его остановить.
Почему-то мне захотелось защитить маму Сэл.
– Я не боялась, – возразила она. – Я на него кричала. Я ему перечила. Один раз ударила его разбитой бутылкой, так что он был весь в крови. Если маленький ребенок так может, почему моя мать не могла встать между нами?
Я не знал, что на это сказать. Я сразу себе это представил: малышку Сэл с темными кудряшками и синими глазами, разъяренную и щуплую, с синяком на скуле и горлышком от бутылки в руке.
– Ты это делаешь для мальчишек, – продолжила Сэл. – Встаешь между ними и Питером. Заботишься об их безопасности. Потому что он опасный, этот остров. Он вовсе не такой, какой обещал Питер – какой я ожидала.
– А что ты ожидала?
Она пожала плечами и беспокойно дернула лежащими на коленях руками.
– Вроде рая, наверное. Счастливое место – чистое, светлое, где все друг к другу добры, и еды вдосталь. Я три года ела крыс или плесневый хлеб, который удавалось стянуть с тележки. Если у меня что-то появлялось – пенни за начищенные башмаки или яблоко, которое сгнило меньше чем наполовину – какой-нибудь мальчишка побольше приходил и старался у меня это отнять. Мне все время приходилось драться, каждый день – просто чтобы не умереть. Я дралась, когда Питер меня нашел – била мальчишку постарше, который хотел забрать мою кепку.