Он отрезал Грачу кисть правой руки.
Это была моя метка – то, что я делал с пиратами. Питер хотел дать мне знать, что тут дело во мне, а не в Граче. Грач умер из-за меня.
Сэлли закрыла Чарли глаза ладонью, притянула к себе, но она опоздала. Мальчуган все видел. Вот только он не заплакал. Он только сказал:
– Так много крови!
– Да, – отозвался я.
Да, крови было очень много. Именно это Питер и приносил. Он не приносил волшебство, веселье и вечную юность. Он приносил страх, безумие и смерть, оставлял за собой след из крови, след из трупов мальчишек.
И однако это не прибивало его к земле. Каждая капля пролитой крови делала его только легче, давала свободу летать.
– Надо найти Кивка, – сказал я. – И бежать как можно скорее.
– А что если он уже убил Кивка? – спросила Сэлли.
– Все равно нам надо узнать, – ответил я.
– За шлюпкой можем не успеть, – сказала она. – За ней ведь идти через весь остров.
– А как насчет другой? – спросил Чарли.
– Какой другой?
– Той, которую ты оставил на берегу в тот день, когда поубивал столько пиратов, – напомнил мне Чарли.
– Той шлюпки наверное уже нет, – ответил я. – Я ее не закреплял, так что ее должно было унести приливом.
– А разве не стоит проверить? – возразила Сэлли. – Скала Череп гораздо ближе пиратского лагеря. Мы с Чарли сходим и проверим, а ты пока найди Кивка. И вообще один ты пойдешь быстрее.
Она была права. До пиратского лагеря было гораздо дальше, хотя теперь, когда Многоглазов не стало, дорога туда станет в разы безопаснее. Однако надо еще будет в темноте пройти через лагерь, а потом плыть к кораблю. Если вдруг та шлюпка окажется на месте…
– Не думаю, чтобы ее не унесло, – проговорил я. – По-моему, все-таки безопаснее было бы идти к русалочьей лагуне, как мы и планировали.
Был еще маленький шанс, что бдительные взгляды русалок помешают Питеру подстроить Сэлли и Чарли какую-нибудь гадость. У русалок были свои правила, и я надеялся, что они не позволят Питеру убивать кого-то у них на глазах.
– Прекрати говорить мне про безопасность! – потребовала Сэлли. – Здесь все в опасности. Опасность никуда не денется, пока жив Питер. Буду ли я у скалы Череп или в русалочьей лагуне, в безопасности я не буду. Питер утащил Чарли у нас из-под носа, пока мы спали. Никакой безопасности нет.
У меня внутри все больно сжалось, потому что она была права, а мне не хотелось, чтобы это было правдой. Мне только хотелось сделать так, чтобы она была жива, когда я вернусь, вот только этого уже никак нельзя было обеспечить.
– Ладно! – сдался я.
Мне хотелось снова ее обнять, или дотронуться до ее волос, или просто встать близко и вдыхать их аромат. Я ничего этого не сделал. Не знал, как это делается. Я был всего лишь мальчишкой, хоть и начал внешне походить на мужчину.
И времени не было.
Сэлли с Чарли пошли на юг, чтобы пройти через лес, а потом через дюны на берег. Я направился к дереву, потому что решил, что именно туда пойдет Кивок, если нас не найдет. Так мы всегда делали. Мы всегда возвращались к дереву.
Я побежал, потому что хотел найти Кивка раньше, чем его найдет Питер. Я хотел вернуться к Сэлли и Чарли раньше Питера. Я бежал, потому что у меня снова и снова отнимали все, что я люблю – и мне надоело, что Питер все время все забирает.
Я уже не знал, какой сегодня день или как давно солнце встало. Казалось, я не переставал бежать с той минуты, как Питер забрал Чарли, но при этом я не устал. Страх и гнев подгоняли меня, делали прыжки длиннее, так что мои ноги едва касались земли. Где-то я потерял мои мокасины, хоть и не мог сообразить, когда это могло случиться. Возможно, мои ступни из них выросли, а я и не заметил.
Моя красная куртка цеплялась за ветки и сучки, и я содрал ее с себя и забросил в лес. Я больше о ней не думал. Питер всегда хотел получить эту куртку. Вот и пусть берет.
Я бежал, гологрудый и босой, только в штанах из оленьей шкуры и с ножом. Я наконец стал похож на того маленького дикаря, каким Питеру хотелось меня сделать, вот только маленьким я уже не буду.
Питер хотел, чтобы я оставался мальчишкой, но именно Питер наконец превратил меня в мужчину.
А потом я оказался у дерева – и Кивок сидел там на земле, спиной к стволу, зажимая левой рукой кровоточащее запястье правой.
Когда я подбежал, Кивок устало мне улыбнулся. Это была очень взрослая улыбка, совсем не та, какой он улыбался, когда был мальчишкой.
– Питер не ожидал, что меня будет так трудно убить.
– Казалось бы, должен был знать, ведь за эти годы он столько раз видел тебя на Битве.
Я осмотрел рану. Питеру его задумка не удалась. Он раскроил Кивку внутреннюю сторону запястья, но отсечь всю кисть не сумел. На груди и руках видны были порезы и царапины, но хуже всего пришлось запястью.
Я принес бинты и воду и туго перевязал Кивку запястье, чтобы кровь остановилась.
– А где Сэлли и Чарли? – спросил он и, присмотревшись, добавил: – Джейми, у тебя борода.
– А у тебя тоже, – ответил я, проведя рукой по его челюсти.
Похоже, его это изумило: он потрогал свое лицо. Там было несколько жидких волосков, но раньше их не было.
Кивок засмеялся, и я был поражен тем, как изменился у него смех, насколько более взросло он звучит.
– Мы растем, Джейми, – сказал он. – Интересно, почему – спустя столько лет.
– Потому что мы больше не любим Питера, – объяснил я. Я это понял только сейчас, увидев лицо Кивка. – Потому что нам больше не хочется быть мальчишками и вечно развлекаться, как мальчишки. Этот остров оставляет тебя ребенком, если ты этого хочешь, а Питер мужчиной стать не желает. А вот нам этого больше не хочется.
– Да, – согласился Кивок. – Мне разонравилось быть мальчишкой, когда Туман умер.
Я закончил перевязывать Кивка и побежал собирать все то, что, как мне казалось, нам понадобится в шлюпке: воду, еду, веревки, оружие. Я позаботился захватить одну из пиратских сабель и топор, а еще несколько небольших кинжалов.
Ноша получилась немаленькая, но без припасов не было смысла уходить в море: тогда мы просто сменим смерть от Питера на медленную смерть от голода.
Я дал Кивку отдохнуть, пока собирался. Он хотел нести часть припасов, но я ему не позволил. Он потерял слишком много крови, и я боялся, что он не сможет добраться до скалы Череп даже налегке.
Как это ни странно, снова настала ночь. Как это дни проходят так быстро? Мне казалось, что я только что побежал искать Чарли, спасать его от Многоглазов. И еще мне казалось, что я на этом острове уже вечно, бегаю кругами, пытаюсь избежать приготовленной Питером ловушки.
Один раз – очень давно – я нашел в одной из наших веревочных ловушек волчью лапу. Только лапу, без всего волка. Она была пожеванная и порванная, и страшная: волк отгрыз себе лапу, чтобы не оставаться пойманным.
Мне давно надо было отгрызть лапу себе, вот только я не догадывался, что я в ловушке. Питер улыбался, заставляя меня думать, что тут только радость. Даже когда была кровь, он заставлял меня думать, что это просто игра – пока наконец крови не стало так много, что даже Питер больше не мог притворяться.
Светлячки разгоняли темноту в лесу. Когда-то я ужасно любил смотреть, как они загораются, сверкают, как звезды, которые оказались так близко, что их можно потрогать, но теперь я давил всех, которые оказывались близко. Я теперь уже не был уверен в том, что это светлячки. Это могли быть замаскированные феи, шпионящие для Питера и ябедничающие ему.
А если это и правда феи, то им не с чего меня любить, ведь я выжег прерию, на которой они жили.
Стал бы я все равно выжигать прерию, чтобы избавиться от Многоглазов и спасти Чарли? Да. Стал бы. Но я бы предупредил фей, если бы знал, что они там. И в этом тоже виноват был Питер.
Если бы он не делал из фей тайны, их можно было бы спасти. Питер хотел, чтобы они были только у него, чтобы их волшебство больше никому не доставалось.
Питер хотел летать, но хотел, чтобы все остальные были прикованы к земле.
Я пытался торопить Кивка, но он был усталый, обескровленный – и его не подгонял такой же страх, какой гнал меня. Он был привязан к Сэлли и Чарли, но по-другому.
По крайней мере, мне так казалось.
Мы почти не разговаривали по дороге от дерева. Я мог думать только о Сэлли, Чарли и Питере – и о том, что могло случиться в мое отсутствие.
Сэлли хотела, чтобы я на нее полагался, чтобы верил, что она может о себе позаботиться, потому что она это делала уже несколько лет, пока меня не встретила. Вот только Сэлли не знала Питера – не так, как знал я. Питер был не такой, как мальчишки, с которыми Сэлли дралась из-за еды на городских улицах.
Мы уже попали в дюны, и над нами распахнулось небо. Так много звезд кружили над головой, что их трудно было вообразить. В ту ночь они были ярче обычного, и словно кричали мне: «Скорее, скорее, скорее!»
– Я знаю, что она тебя любит, – вдруг сказал Кивок.
Он меня изумил. Я не думал о любви. Я думал о том, как увезти Сэлли и Чарли с острова, подальше от Питера.
– Что?
– Сэлли, – пояснил Кивок.
Мне показалось, он покраснел.
– И что? – спросил я.
Я толком не понимал, почему мы сейчас вдруг об этом заговорили.
– Я надеялся, что это буду я, а это стал ты. А я просто хотел тебе сказать, что все нормально.
У меня появилось странное чувство, будто он дает нам благословение, и я почувствовал себя с ним неловко, чего раньше не бывало.
– Ладно, – сказал я.
Мне больше не хотелось об этом говорить.
– Ты всегда был лучшим из нас, – сказал Кивок, и голос у него дрогнул. – Мы с Туманом, мы всегда на тебя равнялись. Нам всегда хотелось стать такими, как ты, только никогда не получалось.
Если он и заплакал, мне на это смотреть не хотелось. Мне хотелось только добраться до берега. Ночь уходила, и Питер уже мог их найти.
– Не такой уж я был хороший, как тебе кажется, – проворчал я.