Маленький золотистый светлячок кружил у его головы, пока он изливал на нас свою ярость. А потом он стремительно улетел, оставив нас на берегу.
Кивок был полон ярости и гордости.
– Я ему отплатил. Он меня ранил, но я с ним поквитался.
– И ты спас Чарли, – добавил я.
И тут я рухнул на песок: все вокруг качалось – и Чарли выкатился у меня из рук.
Кивок бросился ко мне и толкнул так, чтобы я упал не ничком, а на спину. Меня трясло: каждая жилка дрожала от перенапряжения и шока.
Я бежал, бежал не переставая – казалось, много дней, – пытаясь помешать неизбежному, пытаясь не дать Питеру всех поубивать.
Я с трудом глотал воздух. Кивок и Чарли наклонились надо мной с одинаковым выражением тревоги на их лицах.
– Джейми? – спросил Чарли.
Я махнул ему рукой. Больше ни на что сил не было.
– Я в порядке.
– Нет, не в порядке, – возразил Кивок. – Под песком и кровью ты белый, словно кости.
Я попытался мотнуть головой, сказать, что со мной все хорошо. Наверное, я потерял сознание, потому что в следующий миг звезд уже не стало, а небо над головой было бледно-голубым, как на рассвете.
Чарли стискивал мои пальцы своей ручонкой. У него по лицу текли слезы. Левой рукой я по-прежнему сжимал кинжал.
– Чарли? А где Кивок?
– Хоронит Сэлли, – ответил Чарли, указывая мне за спину.
Тут я сразу сел. Я забыл: забыл про длинный кровавый след на песке, забыл про то нечто, что видел краем глаза, когда несся по берегу спасать Чарли от крокодила.
Забыл про девочку, которая хотела вырасти вместе со мной.
Теперь она никогда не вырастет.
Мне удалось встать – очень медленно. Все тело у меня одеревенело и болело. Крокодилья кровь засохла у меня на пальцах и руках, и теперь отваливалась хлопьями.
– Ты плохо выглядишь, Джейми, – сказал Чарли. – Вид у тебя больной. Наверное, тебе лучше снова сесть.
Я замотал головой: говорить я не мог. Я пошел медленно, прихрамывая (левая лодыжка у меня опухла). Не помню, как и почему это могло случиться. Чарли семенил рядом со мной, протягивая ко мне руки, когда ему казалось, что я могу упасть – словно он мог бы меня удержать.
Кивок оказался под той пальмой, где я похоронил остальных в тот день, когда их убило пушечным ядром. У него в руках была широкая плоская палка, которой он копал в песке яму.
На земле рядом с ямой лежало то, что от нее осталось.
Кивок сделал короткую передышку – и увидел меня. Он вылез из ямы и побежал ко мне, размахивая руками и мотая головой: «нет».
С прошлой ночи Кивок вытянулся. Он стал почти таким же высоким, как я, хотя пока мы оставались детьми, он был намного ниже. Его светлая борода оказалась гуще моей. Он казался почти взрослым, а не серединка наполовинку, как я. В нем не осталось ничего от мальчишки.
Он приложил ладонь к моей груди, чтобы не дать идти дальше. Кисть у него оказалась большой, с узловатыми пальцами и завитками светлых волос.
– Нет! – сказал он. Голос у него тоже оказался совсем взрослый, низкий и раскатистый. – Не хочу, чтобы ты ее видел.
– Мне надо ее видеть! – возразил я.
– Не надо, – возразил Кивок. – Я и сам хотел бы не видеть.
– Крокодил ее съел, – еле слышно пролепетал Чарли, повесив голову. – Прости, Джейми. Он съел ее только потому, что она заботилась обо мне, как и обещала.
Я взъерошил ему волосы – его желтые пушистые волосы утеночка – и полюбовался тем, как они стоят дыбом в лучах солнца. Чарли оставался маленьким мальчиком, потому что не пробыл на острове достаточно долго, чтобы перестать расти как обычно, а потом начать снова, как мы с Кивком. Теперь по сравнению с нами он был совсем крошкой.
– В этом не ты виноват, Чарли, – сказал я. – Это Питер.
Чарли ковырнул ногой песок и сжал кулаки.
– Питер всегда виноват. Всегда, всегда! Это из-за него Сэлли не стало!
Сдерживающая рука Кивка все так же прижималась к моей груди. Я молча посмотрел ему в глаза, а он – мне, и, наконец, дал мне пройти.
От нее мало осталось, на самом-то деле. Крокодил почти целиком откусил одну ногу – остались только обрывки кожи и срезанный кусок кости. Рука с другой стороны осталась без мяса, и из живота был вырван большой кусок. Всюду видны были следы зубов и когтей: на руках, на лице, на груди.
Она сражалась. Чарли мог и не говорить мне, что она заступила крокодилу дорогу и велела ему убегать. Такая уж она была. Я бы тоже так сделал, а для Чарли наши сердца бились одинаково.
Ее синие глаза стали белесыми и пустыми. Ее веселые синие глаза, глаза, обещавшие мне, что мы всегда будем вместе, глаза, обещавшие мне то, чего я толком и не понимал. В них уже не было Сэлли, той отчаянной, веселой девочки, которую я любил.
Я заплакал бы, но у меня уже не осталось слез. Горе не могло меня затопить, потому что навсегда стало частью меня: все имена и все лица мальчишек, которых я не защитил от Питера.
Всех мальчишек – и одной девочки.
Мы с Чарли вдвоем помогли Кивку вырыть яму, а потом я бережно уложил Сэлли туда, и мы засыпали ее лицо песком.
А потом мы сидели на земле у ее могилы, словно, оставаясь там, могли задержать ее рядом. Словно если бы мы смотрели достаточно долго, она смогла бы выбраться из песка, целая, новая и юная: мы ведь знали, что остров мог бы это сделать, если бы ему захотелось.
Я посмотрел в сторону шлюпки, которая так неожиданно оказалась на месте.
Я так устал! Я толком не спал уже двое суток, и нога у меня разболелась даже от короткого пути до пальмы. Голова у меня свесилась на грудь.
Я встряхнулся, заставляя себя проснуться. Мне нельзя засыпать. Нам надо уплывать. Питер сейчас залечивает рану – первую в своей жизни, – так что потрясение может на какое-то время заставить его держаться от нас подальше, а значит, сейчас у нас есть шанс. Если мы помедлим, то Питер вернется, и на этот раз он не станет играть с крокодилами. Он просто зарежет Чарли, и все.
Посмотрев на Кивка, я подумал, что его Питеру убить не удастся. Кивок и мальчишкой был крепким, а сейчас стал почти мужчиной. Ему уже удалось сквитаться с Питером и ранить его, а Питер не смог завалить Кивка, даже когда они были одного роста.
Я изумленно уставился на руки Кивка. Я только теперь вспомнил, что Питер пытался отрезать Кивку руку, так что накануне ночью у него было серьезно повреждено запястье.
Сейчас кожа на нем была целая, розовая, свежая и новая.
Он заметил мой взгляд и начал поворачивать свои запястья под солнцем.
– Так получилось, пока я рос, – объяснил он. – Все зажило так быстро, что я даже не заметил. Но не думаю, что такое снова повторится.
– Ты рос настолько быстро, что все твое тело делалось новым, – откликнулся я, кивая. – Как только ты окончательно вырастешь, то станешь выздоравливать только по-нормальному.
Кивок прищурился, словно тщательно что-то обдумывая.
– Как ты думаешь, я скоро перестану расти? Или так и продолжится, пока я не стану старым, седым и хромым, а потом умру?
Такое мне даже в голову не приходило. Кажется, я решил, что мы просто быстро станем взрослыми, а потом остановимся. Но ведь мы с Кивком были старше, чем даже могли посчитать. Что если волшебство острова, перестав работать, начнет разматываться, пока не доберется до конца нитки? Что если Кивок прав, и мы просто будем становиться все старше и старше с каждым часом, пока не умрем?
– Нет, – заявил я. У меня не было объяснения, почему я так сказал. Это было просто чувство. Мне показалось, что если мы вырастем, острову хватит и того, что мы будем всем телом ощущать, как к нам подкрадывается старость. – Мы ведь с тобой даже растем не одинаково. Ты уже старше меня, хоть я и жил здесь дольше.
– По-моему, – сказал Кивок, – дело в том, что у нас на сердце. Мое сердце перестало быть детским с тех пор, как Туман умер.
– Не так уж и чудесно быть ребенком, – отметил я. – Это бессердечно и эгоистично.
– О, но так свободно! – печально отозвался Кивок. – Так свободно, когда нет ни тревог, ни забот.
Я снова посмотрел в сторону шлюпки.
– Ты сможешь найти те припасы, которые я уронил вчера ночью? – спросил я у Кивка.
Он проследил за моим взглядом.
– Помогу тебе дойти до шлюпки, а потом пойду их сок.
– Если не найдешь, можно будет набрать кокосов и все-таки отплыть. В море можно будет пить их сок.
Мне не хотелось задумываться о том, как далеко до ближайшей земли, или что будет, если в океане начнется шторм. Даже океанский шторм казался лучше, чем еще один день на острове, где нам надо не попасться сумасшедшему ребенку, который хочет нас убить.
Он помог мне встать. Лодыжка у меня болела сильнее, чем раньше. Кивок подпер меня плечом, став костылем, чтобы я смог волочить поврежденную ногу по песку.
Чарли быстро надоело тащиться с моей скоростью, но я не разрешил ему убегать вперед. Я не собирался больше отпускать его дальше, чем на шаг.
Я был уверен, что иначе Питер упадет с неба и утащит его, а мне останется только смотреть, потому что я не могу бегать и не могу летать.
Мы дошли до шлюпки и все трое уставились внутрь.
Шлюпка была вся разбита – на месте дна оказалась громадная дыра. Выглядела она так, словно ее прорубили топором.
Питер снова оказался быстрее нас, как и у дерева.
У нас нет способа бежать с острова.
Часть IVПитер и Джейми
Глава 18
У нас остался только один план – тот, который мы с Сэлли придумали первым: подплыть к пиратскому кораблю и взять одну из их шлюпок.
– Или, – добавил Кивок, когда я это предложил, – мы можем присоединиться к пиратам, и пусть они увозят нас отсюда на своем корабле.
Мы жарили рыбу над костерком на берегу. Чарли спал рядом со мной, свернувшись калачиком.
Мы решили оставаться на месте, пока не решим, что делать дальше. Я был уверен, что наше дерево занял Питер, и не хотел рисковать, бродя по острову с больной лодыжкой в поисках хорошего укрытия.