В беспамятстве я бежал и бежал. Иногда оскальзывался на мокрой глинистой почве. Я был в грязи с ног до головы. Я дрожал от холода, сырости и страха. Зубы стучали. Я метался из стороны в сторону, не находя пристанища, надсаживался от неудержимого крика.
Потоки воды осаждали меня, а их трепал ветер. Меня поливало, кололо, хлестало, секло, пронизывало, отрывало от земли и погружало под воду.
Я выскочил к скалам и заметил в них темную расселину. Пещера!
Войдя в нее, я почувствовал, что спасен. Двигаясь в темноте вдоль стенки, я наткнулся на что-то теплое.
Раздалось ворчание.
Ворчание переросло в хрип, потом в раскатистый рык.
Медведь! Здесь жил медведь. Я разбудил его…
Я отступил назад.
Медведь привстал и огляделся. Он был очень удивлен, когда сообразил, что к нему кто-то вторгся. Вот-вот он на меня кинется…
Я в ужасе бросился наутек и из последних сил помчался вдоль скал.
Зацепившись ногой за корень, я обессиленно рухнул на землю. Было ясно, что пришел мой последний час.
Но, обернувшись, я увидел лишь сплошную завесу дождя. Медведя не было. Может, он тоже дрожал от страха в своей пещере?
Я поднялся и продолжил свой путь вдоль скал. Вскоре я набрел на узкую расселину, куда медведю было не протиснуться. Я осторожно в нее проник и дождался, когда глаза привыкнут к темноте; когда я убедился, что новое мое убежище необитаемо, я с облегчением вытянулся на камне.
Я оставался в этом гроте два дня и две ночи. Выбегал лишь для того, чтобы попить или облегчиться. Дождь все шел и шел, упорный, плотный и неуемный. За два дня его пролилось столько, сколько не выпадает и за месяцы. Во влажных сумерках грота монотонный и унылый шелест воды нагонял плотную беспросветную тоску.
Продолжать путь было бы безрассудно. Я понятия не имел, где нахожусь, притом почва сделалась зыбкой, пейзаж – неразличимым. Все тонуло в неопределенности. Мир превратился в сплошную жижу. Я с тревогой думал о своих вещах, луке, колчане и особенно о мешке, в котором лежали мои пожитки: кремневые ножи, веревки, шкуры и рог с углями. Мне не терпелось вернуть все это.
На третье утро дождь перестал.
Совсем изголодавшись, я высунулся наружу, убедился, что медведя поблизости нет, и покинул свое логово.
Куда меня занесло?
Я попытался собрать воедино свои воспоминания о бегстве, чтобы определить нужное направление. Увы, сделать этого мне не удалось. Что было причиной – провалы в памяти или усталость? Носясь зигзагами средь бури, я очутился на незнакомой территории.
Тревога усугубляла мою слабость. Если быстро не отыщу свои вещи, я пропал.
Я плелся нога за ногу в поисках хоть чего-нибудь съедобного. В этой части леса росли лишь буки, дубы и клены, и ни одного фруктового дерева. О дичи без лука и стрел и мечтать не приходилось.
Ситуация казалась безнадежной.
Ноги в силу какого-то животного инстинкта сами собой продолжали движение. Они были умнее меня и вели по склону к Озеру. Может, оно в нескольких шагах отсюда, а может, мне и за день до него не дойти.
В полдень, дрожа от голода и отчаяния, я опустился под деревом.
И не поверил глазам. Перед моим носом висел заяц. Он был захвачен веревкой, привязанной к кусту, и уже испустил дух. Не задумываясь о том, кто установил ловушку, я извлек из нее зайца.
Наконец-то у меня есть пища. Сырой? Не важно! Вот сдеру шкуру и съем его!
Я ползал на четвереньках в поисках острого камня, чтобы рассечь им шкуру, когда меня накрыла тень.
Я обернулся, задрал голову: великан!
Разъяренный Охотник с палицей в руке замахнулся, чтобы прибить меня.
Я взвыл:
– Нет!
Палица медленно опускалась.
– Панноам!
Палица дернулась в сторону и опустилась на мох, рядом с моей головой.
Великан удивленно посмотрел на меня:
– Почему ты крикнул «Панноам»?
Я понял, что позвал своего отца на помощь. Он враждебно повторил вопрос:
– Почему Панноам?
Я опустил голову, стыдясь назвать причину.
Побагровев от ярости, великан вскинул дубину:
– Жалкий червь, ты взываешь к нему, потому что это твой хозяин! Так он тебя не спасет. Ты обокрал меня, и ты умрешь.
Он замахнулся, и палица уже приближалась ко мне.
– Это мой отец!
Палица чиркнула мне по щеке и раздробила камень у моих ног.
– Что? – взревел великан.
Он положил свое оружие.
– Как тебя занесло в такую даль от деревни?
– Я ее покинул.
В его зрачках вспыхнул недобрый огонек.
– Почему?
– Больше не хочу там оставаться.
Он смотрел на меня, а я тем временем понял, что в моем нынешнем состоянии я не смогу спастись бегством, а о том, чтобы драться с этой злобной горой мускулов, не может быть и речи. Его кулак был в два раза больше моего, а рука в три раза толще моей ноги. Я готовился к смерти. Он воскликнул:
– Племянник!
Великан поднял меня, прижал к груди и крепко стиснул:
– Племянник!
Мои ноги болтались в воздухе, лицо утонуло в его спутанной гриве и всклокоченной бороде, ее волосы лезли мне в рот. И запах его, и объятия были такими мощными, что я замер, боясь задохнуться.
Он поставил меня, отступил назад, озорно посмотрел на меня, и его багровые губы растянулись в улыбке.
– Славный парень!
Он шлепнул меня по спине. Я едва устоял.
Ну да! Я его узнал: передо мной стоял исполин, который мигом перебил пятерых Охотников, напавших на моего отца.
Великан так впечатлил наших сельчан, что породил легенды. Называли его по-разному: и Дух деревни, и Бог холмов, а кто-то считал его призраком Каддура, моего деда, предыдущего вождя. Старики уверяли, что он издавна бродит вокруг Озера; я-то видел его лишь однажды, во время нападения на отца. Теперь я понял, что это человек – необыкновенный, мускулистый, огромный, мощный и косматый, но человек.
Я прошептал:
– Кто ты?
– Барак, твой дядя.
– Мой дядя?
– Брат Панноама.
Отец никогда не рассказывал мне о своем брате; упоминал лишь сестер – те все до единой вышли за вождей дальних деревень, и я никогда их не видел.
Заметив мою растерянность, он усмехнулся:
– Этот негодник никогда не говорил обо мне? На него похоже… Он считает себя не только лучшим, но и единственным. Иногда мне приходит на ум, что ему хотелось бы явиться на свет без участия родителей. Ах, нечестивец!
Он говорил об отце довольно жестко, но в его голосе сквозила какая-то нежность. Он пояснил:
– Я второй. Второй мальчик… Между нами было три сестры и два выкидыша. Да-да, не смейся: я младший братишка твоего отца!
Гигант весело стукнул себя кулаком в грудь. Раздался мощный, глубокий звук.
Я неотрывно смотрел на него:
– Ведь это ты спас его от пятерых Охотников?
Он отвел глаза, не желая об этом говорить.
– Ведь ты? – настаивал я.
Он прищелкнул языком и вздохнул:
– Мне следовало прийти раньше. Они здорово его потрепали.
Он пристально на меня посмотрел:
– Да?
Я кивнул и рассказал ему, как Тибор отрезал отцу ногу, а потом соорудил новую, из оленьей кости.
Лицо великана исказилось гримасой, будто анатомические подробности операции ему претили. Он сплюнул.
– Ну а тебя как зовут?
– Ноам.
– Ты старший сын?
– Единственный.
– Его наследник?
– Да.
– Так почему ты здесь?
Я качнул головой:
– Долгая история…
– Я не тороплюсь.
В глазах у меня рябило; ноги подкашивались; желудок скрутило от голода. Я видел любопытство в глазах новоиспеченного родственника, но честно признался:
– Я умираю от голода. Три дня не ел.
Он радостно рассмеялся:
– Ну как же, воришка был голоден! Идем, мой мальчик. Мы зажарим зайца, которого ты собирался у меня стащить. А чтобы червячка заморить, у меня найдутся орехи.
Предстоящий рассказ о невзгодах казался мне унизительным; но дядина расположенность ко мне рассеивала всякое смущение.
Он поднимался по лесистому склону. Я еле тащился за ним. Его неторопливые шаги были так широки, что расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Когда он шел вперед, я торопливо семенил, нелепо подскакивая, чтобы наверстать, а стоило ему обернуться, я с достоинством выпрямлялся. Давненько не чувствовал я себя таким маленьким и ничтожным.
Мы вышли к зарослям ежевичника. Великан обошел его, пригнулся под пологом ветвей, раздвинул заросли другого кустарника, и мы очутились в укромной хижине, сооруженной из веток и звериных шкур.
– Добро пожаловать.
Он достал мешочек с сухими фруктами и орехами:
– Угощайся.
И, уже не обращая на меня внимания, схватил кремневый нож и занялся зайцем.
Я набросился на орехи.
– Жуй медленно, – проворчал он, – иначе тебя вырвет.
Пока я грыз орехи, он ободрал зайца, обезглавил его, выпотрошил и разделал. Потом каждый кусок сдавил между двух камней.
– Так он сжарится быстрее.
Он с досадой взглянул на меня:
– После трехдневной бури шутки в сторону… У тебя ведь нет углей?
Я объяснил ему, что потерял и рог с углями, и мешок, и лук со стрелами, когда молния ударила в большой дуб.
– Неужели ты прятался под большим дубом?
– Да, под огромным. Но молния расколола его!
– Ну, это неудивительно! Молнии тянутся к самым высоким вершинам.
– Я не знал!
– Если, к примеру, мы с тобой вдвоем окажемся в поле во время грозы, то молния нацелится в меня, мой милый, а не в тебя. И прощай, дядюшка Барак.
Он хохотнул и нахмурился:
– Тебе там, в деревне, об этом не говорили?
Пожав своими внушительными плечами, он стал поочередно разглядывать раскиданные по хижине мешки.
– Куда подевалось огниво?
Он перерыл сумки, рассердился, ругнулся и наконец отыскал набор для розжига.
– Однако!
Я с удивлением заметил, что этот отшельник болтает без остановки. Может, это связано с моим появлением? Или он всегда разговаривает сам с собой? Чем больше я за ним наблюдал, тем больш