– Какое великолепие! – прошептал я. – Ты хотел привести меня сюда?
– Не совсем так. Я не знал, куда нас занесет.
– То есть?
Он встал, готовясь уйти.
– Я шагаю, чтобы узнать, куда я двигаюсь.
По мере наших блужданий я стал понимать, что Барак не кривит душой. Он не намечал, куда ноги его заведут, шел вперед в охотку, радуясь мускульной нагрузке и открытиям.
– Когда идешь в определенное место, ничего вокруг себя не видишь. Путь становится нудным.
Он приглашал меня отдаться удивлению и принять то, что приносило наше блуждание.
– Тут главное – смаковать. Когда ты знаешь, куда идешь, ты лишь проходишь мимо и оставляешь позади.
Проживать мгновение. Переставить цель на задний план. Уроки Барака были полной противоположностью урокам Панноама.
День угасал.
– Вернемся, дядя. Куда нам двигаться?
– Это ты мне скажи!
– Но…
– Если я укажу тебе путь, ты вряд ли заблудишься.
Он попросил меня идти впереди. Я растерялся, но, не желая выглядеть дурачком или рохлей, решительно двинулся вперед, не заботясь о направлении.
Настала ночь.
Он остановил меня.
– Я… кажется, сбился с пути.
– Нестрашно, – отозвался он.
Он взял дело в свои руки, мы быстро разожгли костер и подкрепились. Он выровнял землю и устроил два спальных места.
Я забеспокоился:
– Ты найдешь дорогу?
– Я ее совершенно не помню.
– Что же нам делать?
Он улегся.
– Мы посмотрим вверх.
И указал пальцем на небосвод, усеянный звездами.
– Небесные Боги помогут нам.
Смотрящему на небо звезды давали ориентиры: созвездья Малого Головастика и Большого Головастика, у Большого – хвост оканчивался самой яркой звездой[11].
– Она указывает на верхнюю часть Озера.
И заключил:
– Завтра двинемся в том направлении.
Барак был прав. Прав вдвойне.
Во-первых, интуиция привела его к дому. Во-вторых, нацеленность на конечный пункт делает путешествие пресным; сегодня было совсем не то, что вчера, я сосредоточился на возвращении и уже не наслаждался подробностями пути.
К хижине мы вернулись вечером. Пока я смазывал жиром свои ноги, горевшие от ссадин и волдырей, Барак бесцельно шатался нагишом. Напевая громким хриплым голосом, он растирал меченое рубцами тело и массировал свои внушительные ядра.
И тут мне в голову закралось сомнение. Не он ли это? То чудовище?
Вспомнилась его недавняя фраза: «Тебе нужна женщина? Хочешь, я тебе это устрою?»
У Озерных жителей бытовало поверье, будто в лесах живет медведь, который ворует юных девушек и с ними спаривается. Будто он заточает их в берлоге и сходится с ними. А те будто производят на свет младенцев, полулюдей-полумедведей, поросших шерстью двуногих существ невиданной силы.
Его подозрительные рассуждения заставили меня задуматься, не скрывается ли за этими исчезновениями Барак. Не он ли ночами похищает девушек? Издалека, при лунном свете, можно было и ошибиться, принять его силуэт за медвежий…
– Дядя, а ты слышал о медведе, который похищает девушек с Озера?
Он пробормотал, не глядя в мою сторону:
– Да.
– И что ты об этом думаешь?
– Я?
Он перестал почесываться и посмотрел на меня:
– Я слышал этот вздор с детства.
И, усмехнувшись, добавил:
– Хотел бы повстречать того, кто первым увидел медведя.
Я не понял его и спросил:
– Почему?
– Этот голубчик совершил злое дело и решил его скрыть, выдумав виновника, который держит сельчан в страхе. Потом негодяи того же пошиба стали повторять его выдумку. Эти россказни я слышал от своей бабки.
Он захрустел пальцами.
– Медведи не зарятся на наших женщин, я за ними следил. Медведь соединяется только с медведицей, да и то раз в два года, не чаще. Так что мне ясно: эти бредни про медведя выдумали похитители и насильники из Озерных жителей. Какая гнусная чушь!
Он убедил меня, но мне хотелось окончательно разрешить свои сомнения.
– Дядя, случалось ли тебе овладевать женщиной без ее согласия?
– Что?
– Ну, если у тебя желание…
– Ноам, если мне надо, я облегчаюсь! Самостоятельно! Я думал, что ты это заметил, ведь по утрам ты смотришь на меня с обиженным видом. Природа дала нам руки, мой мальчик, и как ты думаешь зачем? Впрочем, хватит и одной.
– Но если б ты желал… не вообще… а одну определенную женщину…
– Да…
– Взял бы ты ее силой, если бы она тебе отказала?
– Такое случалось.
– Что?
– Видеть ужас в глазах женщины. И это убивало во мне желание.
– А-а…
– Хуже того, убивало надолго! Мне передавалось ее отношение ко мне: я чувствовал себя чудовищем.
– Дядя, ты… можешь нравиться.
Он заморгал, потянул носом, прокашлялся.
– Знаю… Я нравился твоей матери… Мне хватило бы этого на всю жизнь.
Он встряхнулся и ткнул в меня пальцем:
– Знаю, почему ты задаешь мне эти вопросы… Потому что я предложил тебе «устроить женщину»?
Я сконфуженно кивнул. Он рассмеялся и хлопнул себя по ляжкам:
– Ах, племянничек… Я имел в виду «показать тебе женщину», которой ты мог бы понравиться. Я знаю, где искать.
– То есть?
– Я знаю Охотниц, которые…
Я в ужасе отшатнулся. Мне послышалось? Дядя предлагает мне сойтись с Охотницей?
Он решил, что мои округлившиеся глаза выражают желание.
– Мы сходим. Однако придется раздобыть лань или кабана, приличный подарок, поскольку…
– Но, дядя, ведь Охотницы не женщины!
– Да ну! И кто же они?
– Животные.
– Ну и мы с тобой животные.
– Есть породы высшие и низшие.
– Где ты этого набрался, мой мальчик? За последние годы я что-то понял: предрассудки Оседлых людей в отношении Охотников – это сказки для ребят. Кому-то это на руку. К подобным басням прибегают, когда кое-кому хочется опутать людей невидимыми веревками. Высшие, низшие! Люди, нелюди! Цивилизованные, варвары! Чушь собачья… Шарлатан считается ученым, простаки ловятся на удочку, да еще и благодарят. Если б твой отец не пользовался человеческими страхами и ненавистью к Охотникам, неужели ему удалось бы… – Он прикусил язык. – Нет, лучше промолчу.
– Странно… Молчишь ты нечасто.
– Промолчу ради твоего блага. Вернее, ради заблуждений, с которыми ты еще не расстался.
Несмотря на словоохотливость, дядя хранил свои тайны. Видя мою настойчивость, он пообещал мне поведать об этом позднее.
– Но почему не сейчас? – упрямился я.
– Скажу, когда ты сможешь это услышать.
– Или когда ты сможешь это сказать…
Он замолчал: я попал в точку.
Я очень дорожу памятью о нескольких месяцах, прожитых с Бараком. Он выбрал светлую сторону жизни. Он был меланхоликом, но исповедовал радость, а потому ему была свойственна легкость. То деятельный, то ленивый, он культивировал свою праздность. Этот замечательный попутчик, полный жизненных сил, не был обделен чувством юмора. Когда я подшучивал над его привычками – онанировать, уставившись в озерную даль, с оленьим ревом кидаться поутру в холодную воду, старательно заметать следы, указывающие путь к хижине, – он на меня не дулся и парировал:
– Поуважительней, мой мальчик! Не забывай, что ты имеешь дело с покойником.
Сам приметливый, он хотел быть невидимкой. Даже спустя двадцать пять лет он старательно поддерживал миф о своей гибели.
– Но почему бы тебе не перебраться подальше, Барак? Тебе не пришлось бы скрываться.
Он вздохнул, раздосадованный вопросом, но и с облегчением, что я его задал.
– Я пытался…
Он рассказал о своей попытке. После его ухода в лес прошло два года, и Барак счел, что траур по любви к Елене можно закончить. Он шел несколько месяцев на яркую звезду, далеко за те горизонты, которые нам видны отсюда.
– Я остановился в какой-то деревне. Меня приняли. Как ни странно, отнеслись ко мне неплохо. Моя мощь впечатляла людей. Выставлять напоказ своего великана казалось им разумной защитной мерой. Я ничего там не делал, только разгуливал по деревне. Однажды тамошний вождь объявил, что отдает мне свою дочь. Я отказался.
– Из верности Елене?
Он удивленно посмотрел на меня: об этом он не задумывался. И вернулся к своей излюбленной мысли:
– Я пришел в новое место, но принес с собой свою деревню: новая казалась мне хуже старой. Я пришел и принес с собой свою невесту: новая ей в подметки не годилась. Все казалось хуже. Если я соединюсь с другой женщиной, я буду думать о Елене. Если я буду жить в другой деревне, я буду думать о своей. Слишком много напоминаний. Жизнь с привкусом горечи. И я пришел к выводу, что в жены мне суждена… дикая лесная жизнь.
Он просеивал песок сквозь покореженные пальцы.
– Ноам, если я предложу тебе уйти в другое место, далеко отсюда, ты пойдешь со мной?
– Я… я не знаю.
– Пойдем прямо сейчас! Идешь?
Во мне тотчас возник ответ. Он меня изумил. Он настолько разочаровал меня, что я копнул себя поглубже, чтобы отыскать в себе желание неведомого. Увы, по-прежнему я слышал в ответ упрямое, безоговорочное «нет», и мне пришлось с ним смириться. Дядя поник – впрочем, не слишком удивленный.
– Ты испытываешь потребность остаться при них.
– При ком?
– Мы не покидаем того, от чего бежим. Лишь отходим на какое-то расстояние. Не более того.
Барак брал меня с собой в лес почти ежедневно; мы охотились, собирали грибы и плоды. Ему нравилось все, кроме предусмотрительности.
– Какая глупость – брать с собой еду! Таким манером Панноам сделал сельчан зависимыми. Производить, копить, сохранять, сторожить, распределять и предусматривать – вот путь превращения в рабов. Они думают, что владеют вещами, но это вещи владеют ими. Раньше было не так.
– Раньше?
– Панноам сделал с нами то же, что сделал с баранами, козами, зубрами и собаками, – превратил нас в послушное стадо. Он изобрел не только домашнее животное, но и домашнего человека. Покорность укрепляет позиции. Больше никто не живет свободно. Дитя рождается в путах законов, правил и обязанностей, которым оно должно подчиняться. Где выход, Ноам? Уйти, стереть все, чему он нас учил. Я не люблю предусмотрительность и никогда не полюблю: так велит мне дикая жизнь.