Барак вознес над головой свой топор и, взревев, вонзил его в свою правую ногу.
Толпа ахнула, Мама упала в обморок.
Рухнув на землю, Барак уже терял сознание, но из последних сил пытался остановить кровь; он был бледен как полотно. Руки плохо его слушались, он крикнул Панноаму:
– Вот мы и сравнялись, брат мой. Когда целитель соорудит мне новую ногу, мы сразимся.
Мои воспоминания о последующих событиях несколько сумбурны. Несомненно, причиной тому было смятение, царившее среди нас.
После ампутации я устроил дядю в своем доме. Едва мы его туда перенесли, на пороге появилась Мама с объемистым узлом:
– Поживу у тебя, Ноам.
– Конечно, я не против. А Панноам…
– Плевала я на Панноама! Я буду жить здесь и ухаживать за Бараком. Когда твой отец попытался меня удержать, я послала его к Озерной нечисти!
Она подошла к Бараку; тот спал под действием Тиборовых снадобий. Мама поправила ему волосы, огладила лицо, коснулась губ, подоткнула одеяло, высвободила его руки и уложила их ему на грудь. Она занималась им с нежным вниманием, как новорожденным, если только этого великана можно было представить младенцем. Сон Барака помог моей матери восстановить связь с любимым: она без стеснения смотрела на него и осмеливалась на робкие прикосновения. Мама казалась мне совсем юной.
– Он так же прекрасен, как и прежде.
Она вглядывалась в его черты, потеряв голову от любви. Вдруг она вздрогнула и с тревогой спросила меня:
– Он тебе рассказал нашу историю?
– Да.
Она покраснела, гордая своим волнением. Я нежно обнял ее за плечи:
– Он все еще любит тебя, Мама. За всю свою жизнь он не любил никого, кроме тебя.
По щекам ее покатились слезы, и она взволнованно запротестовала:
– Я была уверена, что он погиб!
– Он хотел, чтобы ты в это верила…
Она горестно склонила голову, потом с любопытством на меня взглянула:
– Ты знаешь об этом больше меня…
Я улыбнулся:
– Вам придется многое наверстать. Располагайся и обустрой дом на свой вкус.
Тут на пороге возникла тень. Опершись о дверной косяк, в проеме стояла Нура: она принесла перевязочный материал и снадобья, присланные Тибором. Эта сцена напомнила мне ее приход к Панноаму во время его выздоровления – тревожное событие, с которого начались все несчастья. Я испугался: Мама на Нуру сердилась, и, зная вспыльчивость обеих женщин, я опасался скандала.
Мама взглянула на Нуру, пригласила ее войти и миролюбиво попросила:
– Покажи мне, как за ним ухаживать, Нура. Я этим займусь сама.
Нура согласилась. Любезно, терпеливо и старательно она объясняла Маме суть лечения.
– Если хочешь, я буду заглядывать иногда, – добавила она.
– Спасибо, Нура, но лучше держись подальше. Чтобы прошлый подвох не повторился.
Нура не удержалась от улыбки:
– Это нам не грозит! С тех пор как я встретила Барака, он меня замучил рассказами о тебе.
Мама приняла замечание Нуры по-девичьи: восторженно и недоверчиво. Сможет ли Барак по-прежнему любить ее? Мы с Нурой это подтвердили, хотя сам он об этом до сих пор ничего ей не сказал, ведь они и словом не успели перемолвиться.
– Папа хочет с тобой поговорить, – шепнула мне Нура.
Я пошел с ней в дом Тибора. Уйдя от Панноама, она снова поселилась с отцом.
Потягивая из чашки вино, Тибор поведал мне о недавней операции. Он выбился из сил, пиля такую-то кость, разрезая такие-то сухожилия, рассекая такие-то мышцы. Ему прежде не доводилось проводить столь сложное вмешательство, и к тому же, стоило Бараку очнуться, нужны были силы десятка молодцов и немыслимое количество успокоительных снадобий, чтобы его удержать и утихомирить.
Тибор предложил мне прогуляться. По глазам его я понял, что он не хотел посвящать Нуру в нашу беседу.
– Я с удовольствием посмотрю, что за новые растения ты нашел.
Нура театрально вздохнула и сказала, что останется дома. Мне всегда было непонятно, почему отцовские изыскания ей неинтересны.
Мы спустились к Озеру; его тихая, спокойная гладь отражала яркую синеву безоблачного неба. По берегам темной каймой тянулось отражение леса, сообщая поверхности загадочную глубину.
С радостным нетерпением я предвкушал долгожданный разговор тестя с будущим зятем. И пока Тибор разглагольствовал о достоинствах чертополоха, я ринулся вперед:
– Ты хочешь поговорить со мной о Нуре?
– Нет.
Я не скрыл своего удивления. Он улыбнулся:
– Моя дочь никогда не была мне подвластна. Возможно, как раз поэтому я так высоко ее ценю.
Он взглянул на меня:
– Что нам предстоит: Барак одолеет Панноама, ты станешь вождем, ты женишься на Нуре. Так?
– Мы все на это надеемся.
Тибор отмел эту тему как недостойную обсуждения, будто эти события были уже свершившимся фактом. Он признался, что никогда не тревожился за Нуру, даже во время ее недавней отлучки из деревни. Он знал, что она наделена незаурядной отвагой, умом и целеустремленностью.
– Если всем суждено умереть, она выживет. Я не знаю другого человека с такой жаждой жизни. На самом деле почти противоестественной.
– Тибор!
– А зачем мне стыдиться того, что я отец исключительной девочки? Я этим горжусь. И я в восторге оттого, что она во мне не нуждается.
– Не совсем так! После обморожения она звала тебя в бреду.
– Что она говорила?
– «Папа»…
Тибор прочистил горло, запрокинул голову, чтобы повнимательней разглядеть синеву неба, и поморгал. Мои слова удивили его. От озерной глади эхом отскочил птичий хохот и запрыгал по прибрежным скалам, пока не исчез вдали. Под нами на берегу худенькие подростки брызгались водой.
– Я хотел поговорить с тобой об одном сне, Ноам. Этот сон повторяется. И он меня пугает.
– Да?
– Мы стоим на этом высоком берегу, и нас захлестывают воды.
– Нас?
– Тебя, меня, Нуру, твою Маму, всю деревню. Все деревни Озера. Животных. Лес. Не остается ничего. Катастрофа.
Я бесконечно уважал Тибора, но, зная о его злоупотреблении наркотическими веществами, попытался вернуть его к насущным делам. Он прервал меня:
– Мне страшно.
– Но, Тибор, сны вовсе не предвещают будущего.
– Ты заблуждаешься! Они из него вытекают. Они нам о нем рассказывают. Сон остается единственной дверью, через которую будущее входит и открывается нам.
– Я часто видел сны, и они не сбывались.
– Ты еще мало жил на свете. Мои сны сбываются. Вот почему отсутствие Нуры меня не пугало: сны предсказали мне ее возвращение.
Солнце поднималось, становилось жарко. Мы стояли недвижно, но истекали по́том.
– Я видел, как воды затопляют наш мир.
Это заявление казалось абсурдным на фоне мирного лучезарного пейзажа. Я не мог отнестись к словам Тибора серьезно.
– Это если и случится, то не скоро. Не сегодня. За полмесяца не выпало ни капли дождя.
– В моем сне вода не падает с неба, а выходит из земли.
– Каким же это образом? – усмехнулся я.
– Не придуривайся, Ноам. Дождевая вода образует лужи, а не озера. Вода, которая расстилается перед нами, выходит из земли родниками: родники питают ручьи, ручьи впадают в реки, а реки – в Озеро.
– Согласен…
– В моем сне Озеро разгневалось. Оно разбухло. Оно плевалось. Оно изрыгало воды.
– Такое с ним уже случалось. То паводок, то спад.
– В моем сне оно не успокаивается. Оно умирает.
– Озеро умирает?
Никакие другие слова не могли прозвучать столь же абсурдно и глупо в нашем тогдашнем мире. Озеро было Жизнью, источником Жизни, незыблемым Божеством, превыше всех прочих. Как Тибору такое в голову могло прийти?
– Когда это произойдет, мы погибнем. Если не…
Он повернулся ко мне:
– Когда станешь нашим вождем, защити нас.
Я был в растерянности. Он это заметил и нахмурился:
– Я часто говорю тебе глупости, Ноам?
Я на миг задумался и с жаром заявил:
– Никогда, Тибор. Ты либо знаешь, либо молчишь. Твои слова бьют с той же точностью, что и твое молчание. Ты никогда не болтаешь попусту.
– Ну раз так, поверь мне, – с глухой дрожью в голосе проговорил он.
Я ответил – не то чтоб убежденно, а желая его успокоить:
– Я учту твое предупреждение, Тибор. Сохрани свое предчувствие в тайне, пожалуйста, и никому не рассказывай, что ты мне сообщил.
Он кивнул и указал на восток:
– Одна семья, в трех днях отсюда, делает лодки. Самые большие на Озере. Встреться с этими людьми и договорись с ними, чтоб они для нас поработали.
Я почесал в затылке. Неужели мое правление начнется с этого нелепого распоряжения?
– Ноам, ты мне веришь?
Я всматривался в его живые глаза, в его скулы, прорезанные длинными морщинами.
– Ты единственный человек, которому я склонен верить, Тибор.
Барак приходил в себя, поправлялся, его рана рубцевалась. В первый же день, когда Мама и Нура отлучились, а мы с ним остались наедине, он проговорил сдавленным голосом:
– Мой мальчик, спаси меня!
Я подошел, чтобы его успокоить, но он не дал мне сказать и слова.
– Быстро, возьми мою котомку. И достань из нее куколку.
Я сунул руку в его мешок, порылся там и обнаружил беспокоивший его предмет – костяную фигурку женщины с пышной грудью, вздернутыми сосцами и огромными ляжками и ягодицами, обрамлявшими выпуклый лобок, который едва скрывал четко прорезанную вульву с раскрытыми половыми губами. Головы не было, будто художник сохранил лишь важнейшие признаки сексуальности и позволял при желании дополнить их любыми чертами лица.
– Прошу тебя, сунь это куда-нибудь подальше. Если Елена увидит…
Я посмеялся над его страхами. Стыдливость была не слишком свойственна моему дяде.
– Мама догадывается, что за все эти годы ты должен был…
– Молчи. Никаких намеков на Малатантру и Охотниц.
– Обещаю.
– Я не могу допустить, чтоб она подумала, будто я хочу только этих… таких женщин… ведь люблю-то я ее. Выбрось-ка эту штуку в Озеро. На всякий случай произнеси заклинание: это дар Озеру, – ну ты меня понял.