[38].
Мама и Барак казались наиболее уязвленными – наверняка потому, что были самыми пожилыми. Если бы они не уважали моей обязанности – вершить правосудие, – то своими руками вышвырнули бы Дерека за борт. Этот порочный человек не просто перешел священные границы: влияние, которое он оказывал на умы своими дивными речами и чарующим голосом, лишь усугубляло его вину. Только он мог убедить кого угодно взяться за невообразимое – однажды он уже доказал это, – что превращало его во вредного сокрушителя запретов. К внешним опасностям – шквалистому ветру, болтанке и нестерпимому зною – прибавлялась внутренняя угроза.
– Смерть! – прокричал Барак.
– Смерть! – поддержала его община.
Я зашел в каморку, где Дерек со связанными руками и ногами ждал своей казни. Хама я поручил Бараку – единственному, кто согласился принять ребенка, потому что уцелевшие с враждебностью отталкивали «сына Дерека». Едва завидев меня, тот ухмыльнулся:
– Что, пришел убить своего брата?
– Ты не оставил мне выбора.
Путаясь в своих длинных тонких ногах и нескончаемых руках, Дерек упрямо старался устроиться поудобнее. Раздраженный качкой, он, не поворачиваясь ко мне, заявил:
– Выбор всегда есть.
– Если я тебя не устраню, я им больше не вождь.
– Мой бедный Ноам, ты никогда не был их вождем: ты подчиняешься им.
Я с трудом терпел его высокомерие. Что он о себе думает? Воображает себя большой шишкой, раз иронизирует и жалеет меня? Я ответил ему в тон:
– Мой бедный Дерек, ты так и не понял, кто такой вождь.
Он задрожал, покачал головой и уставился в стену:
– Ненавижу вождей.
– А зря.
– Ты похож на своего отца! На нашего отца…
– Чем же?
– Вождь. Вождь, и больше ничего. Панноам вел себя прежде всего как вождь, а уж потом – как отец. Ты тоже! Ты ставишь вождя выше брата.
Даже если он был прав – а возможно, именно поэтому, – я запальчиво возразил:
– Брат?! Кто будет терпеть такого брата? Ты не брат, ты позор.
Он вскинул голову и ехидно спросил:
– И как же ты убьешь меня?
– Быстро.
– Каким способом?
В кармане у меня был припасен кожаный шнур, которым я намеревался придушить его. Я избрал этот способ, потому что не хотел видеть, как течет кровь Дерека, а уж тем более – отмывать ее. Удушение – быстрая и чистая казнь.
Поскольку я молчал, он перестал храбриться и с внезапным волнением пробормотал:
– Поторопись…
Слезы текли по его бледным, безволосым, как у ребенка, щекам. Губы дрожали от ужаса. Скорбь делала его моложе, смягчала его холодность, его необычность. Это мне не понравилось.
– Дерек, будь добр!
– Что?
– Умри как мужчина!
– Не хватало еще, чтобы я тебе помогал…
Я проявлял жестокость, заставляя его стать тверже, но мне было трудно убить его. Он без злобы взглянул на меня и шмыгнул носом:
– Тот, другой, тоже требовал, чтобы я ему помог… «Веди себя как мужчина», – говорил он… И я старался, чтобы он был доволен…
На сей раз я почувствовал, что он не врет, что он больше себя не контролирует; перепуганный и искренний, он перестал играть роль.
Я осторожно спросил:
– Другой… Кто этот другой?.. О ком ты говоришь?
– Панноам.
– Панноам хотел убить тебя?
Дерек оперся спиной о дощатую переборку, закрыл глаза, сделал глубокий вдох.
– Мне было девять лет. Мать думала только о себе, о своей исключительной красоте. Она страстно любила себя. И никогда не заботилась о своих детях. Ей было достаточно произвести их на свет, она отдавала свою дань самки родами и с упреком демонстрировала нам крошечные растяжки, оставленные беременностями на ее безупречном животе. Нас, Влаама, моих сестер и меня, воспитали тетки. Мой названый отец Азриэль уделял мне больше внимания. Милый рогоносец! Жена вертела им как хотела, а он был ко мне добр. Нас почтил своим визитом Панноам, этот прославленный вождь, тот, о ком так много говорили в окрестностях Озера, расхваливали его разраставшуюся деревню, его ремесленников, которые множились, его ярмарки, которые привлекали толпы народу. Он приобрел положение самого высокочтимого человека того времени. Моя мать этим хвасталась, я знал, что он мой отец. Такое родство наполняло меня самодовольством. Мой названый отец затеял пиры, чтобы явить особую любезность моему настоящему отцу. Я, изнемогая от гордости, старался как можно чаще попадаться на глаза именитому гостю. Я следил за ним: он был хорош собой, и я размышлял, стану ли таким же прекрасным, как он; он выставлял напоказ длинные волосы, великолепную бороду и обильную растительность на торсе; и я надеялся, что все это унаследую. Его голос гулко отдавался в барабане его груди, и я трепетал при мысли, что у меня будет такой же. Я ни на шаг не отходил от него. Кроме того что это был мой отец, он воплощал собой мой идеал, моего Бога, моего кумира. Панноам спокойно мирился с тем, что я так липну к нему. Он жил в отдельном доме, который Азриэль отводил особо важным гостям. Как-то вечером Панноам предложил нечто такое, что я аж затрясся от удовольствия. «Дерек может спать со мной?» Азриэль согласился – он бы собственную супругу ему отдал. Когда я к нему пришел, Панноам предложил мне искупаться вместе с ним. Служанка принесла кувшины с кипящей водой и вылила ее в дубовую бочку. А он добавил туда молоко ослицы: «Это делает кожу нежнее». А я, дурачина, с восхищением впивал его слова, точно нектар. Как только температура стала приятной, он разделся. Я еще прежде видел десятки людей без одежды, но зрелище моего обнаженного отца потрясло меня. Стать таким! Сильным, крепким, мужественным. Я был точно пьяный. Заметил ли он это? Но он и впрямь напоил меня. Панноам прихватил бурдюк, и мы вошли в парильню. От первого глотка вина я закашлялся и сплюнул. Он поморщился. «Веди себя как мужчина». Тогда я выпил. Я пил без удержу. Я доказывал ему свою силу. А пил ли Панноам? Мне показалось, да. Когда я начал путать слова, впадать в блаженное состояние, засыпать, он открыл второй бурдюк и заставил меня продолжать. «Веди себя как мужчина». Вскоре я потерял сознание. И тогда он наконец сделал то, для чего пришел.
– Что?
– В середине следующего дня я проснулся в постели. Меня разбудила острая боль. Я посмотрел на низ живота. Там были пропитанные кровью тряпки. Раздираемый болью, я завопил. Прибежал Азриэль. Увидев, в каком я состоянии, он стал звать Панноама. Служанка сообщила моему отцу, что на заре Панноам забрал свои вещи и без лишних слов покинул жилище. Азриэль склонился ко мне, поднял простыню и увидел, что произошло.
– А что произошло?
– Панноам оскопил меня.
– Что?
– В бане, воспользовавшись моим пьяным забытьем и жарой, которая размягчила мою плоть, он надрезал мне мошонку и вынул оттуда яички.
Я в ужасе отпрянул.
– Но… но зачем?
Дерек приоткрыл глаза и выдержал паузу.
– Чтобы уничтожить меня. Чтобы я был осмеян, поруган, опозорен и проклят на всю жизнь. Чтобы быть уверенным, что я буду его ненавидеть, что я вырву его из своей памяти. Кто хочет быть сыном отца, который совершил такое?
Его взгляд уперся в меня. Я опустил глаза.
Он продолжал:
– И сделал он это со мной прежде всего ради тебя.
– Что?
– Чтобы уладить проблему наследования. Чтобы ты остался его единственным сыном. Чтобы передать тебе власть. Ради тебя, Ноам, ради тебя.
Посреди ночи раздался всплеск завернутого в саван и брошенного за борт трупа Дерека.
Хотя никто как будто не испытывал желания присутствовать, этого события ждали. Едва судно избавилось от нечестивца, все уснули.
Когда я вернулся, Нура запретила мне лечь рядом с ней.
– Иди в комнату Дерека.
Не склонный затевать ссору, я повиновался.
Не знаю, задремал ли я или же пребывал в постоянном оцепенении. Под моими закрытыми веками проходили картины, которые Дерек навсегда запечатлел в моем сознании. Невинный мальчик. Безжалостный и холодный Панноам. Оскопление в бане. Окрашивающееся красным опаловое молоко ослицы. Невыносимая боль при пробуждении. Осуждение на жизнь вне жизни. Это разоблачало новую личину моего родителя: следствием его каприза стало зачатие ребенка, отцовская воля породила монстра. И снова я попытался набросать последовательный, продуманный портрет Панноама. Мне это не удалось. Я видел в нем только преступника. От которого я произошел. «Кто хочет быть сыном отца, который совершил такое?» И ему я был обязан своей властью. «Ради тебя, Ноам, ради тебя».
На рассвете я вышел на палубу.
Меня мучила жажда. Я был голоден. Я утолял жажду и голод только воздухом.
Равнодушное солнце медленно всплывало из водных глубин и постепенно начинало распространять свой свет, обещая жару.
Вокруг меня не осталось ничего, что не было бы сломано, оторвано, смещено, расшатано, разъедено коррозией, покрыто трещинами, разгромлено, уничтожено. Мы испытывали полнейшую беспомощность. Выхода не было. Не было земли, чтобы пристать к ней. Только болтающаяся на волнах скорлупка. Конечно, у меня под ногами был твердый материал, но столь ненадежный, случись волна помощней или лопни канат. Сколько дней нам оставалось до кораблекрушения? Или голодной смерти?
От моих размышлений меня отвлек какой-то неясный звук. Я обернулся.
Я не сразу заметил ее. А может, мне понадобилось время, чтобы понять, что означает ее появление.
На меня смотрела синица с веточкой в клюве.
Синица?
Синица! По тому, как она разглядывала меня, как явно ее забавляло мое замешательство, какой она была крошечной и незаметной, я узнал синицу Мину. Это была она! Это могла быть только она!
Я разглядел, что она держала – дубовую веточку, очень легкую, очень зеленую, очень нежную, только что оторванную от молодого дерева.
Послание мгновенно оформилось в моем сознании: берег где-то недалеко. Синица принесла мне доказательство.
Я радостно завопил.