[45].
И тогда я решил покончить с этим и пошел на крайнюю меру.
Среднего роста, слегка сутулый, с толстым загривком, Керк обладал такими здоровенными конечностями, что всегда казалось, будто одежда тесна ему в ногах и руках. На его выпяченной груди всегда болталось множество амулетов из костей, зубов и бронзы, они сообщали о его появлении позвякиванием и являли собой выставку его славы и суеверий. Керка слышали, даже когда он молчал, что было, впрочем, явлением нечастым, потому что он непрестанно орал своим резким гортанным голосом. Но Керка можно было бы охарактеризовать и такими двумя деталями: пот и шейные вены. Когда у него из-под мышек и по ляжкам текло, с его слипшихся волос, от испещренного морщинами лба, от крыльев приплюснутого носа, покрывая обветренную и жирную кожу его лица, сочился какой-то влажный пар. Я никогда не видел Керка сухим.
Обильное потоотделение свидетельствовало о его крайнем возбуждении, неистовом стремлении к действию и о его тревоге, вызванной службой непредсказуемому тирану. А шейные вены, рельефные, фиолетовые, напряженные, трепещущие и извилистые, свидетельствовали о его искавшей выхода бешеной энергии.
С первых шагов я угодил Керку, выказав себя грозным воином. Он оценил меня. Я заслужил его доверие, и, когда представился случай, он передал мне некоторые подзадачи командования. Целиком преданный Зебоиму, он пожертвовал семейной жизнью. Не имея жены и детей, он грезил о жене и детях Зебоима и говорил о них с волнением, словно речь шла о его близких. У Зебоима было три сына и три дочери, уже взрослых; овдовев, он сочетался браком со второй супругой, роскошной женщиной. «К чему закрывать золотом ее личико – она сияет, как солнце, – твердил Керк. – Я никогда не видал такой красотки». Она не пряталась под маской, но выходила крайне редко.
Я выслушивал Керка: он испытывал необходимость говорить, а я – подтверждать наши товарищеские отношения.
Наконец пришел черед битвы за Летоми. Зебоим зарился на эту скромную деревню. Там протекала бегущая с гор речка, что позволяло в дальнейшем продолжать экспансию на пирогах в сторону востока.
Силы в сражении оказались столь неравными, что я посочувствовал обитателям Летоми. Нас, профессионалов, оснащенных шлемами, мечами и щитами, они пытались остановить обыкновенными палками и камнями. В мгновение ока они дрогнули под нашими ударами. Едва пал последний житель деревни, я реализовал задуманный план.
Над усеянным трупами полем я повернулся к Керку. Залитый кровью, он мне улыбнулся и, потрясая в воздухе кулаком, крикнул:
– Летоми принадлежит Зебоиму!
Можно было подумать, что он одержал эту победу ради собственной выгоды.
Я громко перебил его:
– Ты скоро сдохнешь, Керк.
Уверенный, что я шучу, он расхохотался во весь голос:
– Конечно сдохну. Но не сразу. Нынче вечером всем по кувшину вина!
– Ты сдохнешь, Керк. Прямо сейчас.
И я молниеносно всадил меч ему в брюхо. Его мутные глаза округлились от изумления. Он покачнулся.
Я выдернул меч. Керк зашатался. Резким ударом клинка я перерезал ему горло. Волнами хлынула кровь. Он рухнул на землю.
Наемники не успели вмешаться. Они ошеломленно смотрели на лежащий у их ног труп командира.
– Что на тебя нашло, Ноам?
Они ненавидели Керка и все же подчинялись ему. Они не только жили по его приказу, но по его приказу и умирали. Мой поступок их не огорчил, но они оцепенели.
– Арестуйте меня! – выкрикнул я.
– Чего?
Теперь они понимали еще меньше.
– Арестуйте меня, иначе вас заподозрят в пособничестве. А так вина падет на меня, а не на вас. Зебоим покарает одного наемника, а не всех вас.
Наименее тупой среди них в конце концов отреагировал. Меня связали.
Как я и рассчитывал, все произошло быстро. Зебоим не тратил времени на то, чтобы играть в правосудие. Он отказался меня выслушать и объявил, что казнь состоится незамедлительно на деревенской площади.
И вот глашатай уже созвал толпу, палач установил плаху, забили барабаны, и меня, связанного, толкнули к моей погибели.
Вечерело, однако дневной свет расточительно оставил столько отблесков, что, лишь слегка порыжев, задержался повсюду: на стенах, на лицах и на земле, с которой я не сводил глаз.
Шагая в ритме барабанной дроби, я испытывал необыкновенное облегчение. Я возрождался. Погибнуть для меня означало стать самим собой. Я обретал изначального Ноама со всеми его убеждениями: того Ноама, которого любили Мама и Барак, Ноама, которого желала Нура, которого боготворил мой сын Хам; того Ноама, что пришел на землю, чтобы заботиться и беречь жизнь. Приближаясь к палачу, я неожиданно вспомнил, как во время потопа мы с Тибором на нашем судне склонились над умирающим от голода малышом Проком. И Тибор возмутился: «Я стал целителем не для того, чтобы смотреть, как умирает ребенок!» – а я добавил: «А я что, стал вождем, чтобы видеть, как умирает ребенок?» Я был тем прежним Ноамом, вождем, отцом, возлюбленным, лекарем. События последних лет, ничего мне не дав, кроме привычки убивать, отдалили меня от самого себя. Можно ли отринуть прошлое, не опасаясь, что оно за себя отомстит? Ответный шаг Ноама оказался привлекательным: умереть самим собой, потому что жить самим собой я уже не мог.
Чтобы я упал, палач нанес мне удар сзади под колени. Я опередил дальнейшие события, добровольно подкатившись к пню, который использовался для обезглавливания. Там я скрючился и положил голову на деревянную поверхность.
Передо мной на подмостках, надменно скрестив на груди руки, возвышался украшенный своей золотой маской Зебоим, возле которого выстроились в ряд сыновья и дочери.
Палач поднял огромный бронзовый топор, барабанная дробь смолкла.
Какая-то женщина, быстрая и легкая, бросилась к Зебоиму и просунула свою ладонь под его локоть. По ее любовной покорной повадке я понял, что это его вторая супруга.
У меня вырвался крик:
– Нура?
Женщина с удивлением поискала, откуда прозвучало ее имя, и увидела меня.
– Ноам? – пробормотала она.
На меня обрушился топор палача.
Эпилог
Ноам поднял голову.
Он только что понял: книга кладет конец загадке, которая тысячелетиями беспокоила его… Черное море.
У него стучало в висках; он с шумом захлопнул книгу, распрямился, стал хватать ртом воздух. Он задыхался. Быстро, походить, помахать руками, встряхнуться, привести в порядок это полыхающее тело! Он распахнул окно.
Сильный запах окружавших дом сосен успокоил его легкие. На него благотворной волной обрушилось стрекотание кузнечиков. Над головой мирно раскинулось чистое, умытое голубое небо, и, глядя на него, Ноам черпал оттуда силу принять то, что обнаружил. Черное море…
Вот уже долгие недели библиотека Ковчега предоставляла ему убежище в убежище. Чтобы отвлечься от скуки, которую наводили его товарищи, Мармуд, Шарли, Юго и апатичный Джеймс, Ноам старался проводить как можно больше времени в этом заставленном книгами помещении. Сидя за просторным столом красного дерева, он продолжал работать над своей рукописью, затем, когда усталость рассеивала слова, делая фразу трудной для понимания, когда изнурение приводило к тому, что его работа начинала напоминать заботы пастуха, тщетно пытающегося собрать в стадо разбредшихся баранов, он отступался, отодвигал тетрадь, откидывался на диванчик и принимался за чтение.
Переданная по завещанию утонченного и просвещенного человека библиотека представляла собой собрание сурвивалистской литературы. Оно включало в себя практические руководства по способам охоты, туризма и кулинарии, а также предлагало художественные произведения, посвященные катастрофам, от «Илиады» Гомера до «Чумы» Камю. Заинтересовавшись, Ноам пролистал сотни современных романов, в которых описывались бедствия, смерчи, цунами, сейсмические толчки, пандемии, постъядерное общество, остывшая Природа, обугленная Природа, инопланетное изгнание и космос, где машины освободились от своих создателей. Тем утром на самом верху деревянной лестницы он обнаружил полку с научными трудами. Заметив исследование о потопе, он недоверчиво ухватил его кончиками пальцев.
Вот уже долгие века он интересовался тем, что ученые пишут о потопе, но не вынес из этого никаких сведений. Точнее, он многое узнал об авторах – но ничего о потопе.
Люди все соотносят с собой. События не происходят – они случаются с ними. Даже лучше сказать, они с ними не случаются, они им уготованы. Катастрофа, сколь бы тяжело они ее ни пережили, оказывается посланием для них. Не важно, что животные мрут, что растения подыхают, что бесплодные пустыни заполоняют поля и леса, – бедствие адресовано им, и только им одним. Кто говорит с ними через тайфуны и стихийные бедствия? Боги – когда их было в изобилии, Бог – когда он остался в одиночестве, теперь, когда Бог отлучился, – Природа. Всегда некая мыслящая сущность дает им урок. Боги, Бог, Природа мстят за их чванство и принуждают их к скромности. Что за парадокс! Самонадеянные существа утверждают, будто Высшая сила побуждает их к смирению, но при этом им его явно недостает, ибо они мнят себя центром и венцом творения!
В то утро Ноам приступил к этому очерку о потопе с нерешительностью, поскольку опасался, что столкнется лишь с современной формулировкой извечной глупости.
Спустя час он был ошеломлен: сборник вручал ему ключи к тому, что он пережил тысячелетия назад.
Ноам оторвался от окна. И принялся возбужденно вышагивать вокруг стола. Черное море…
В 1993 году, исследуя подводные глубины Черного моря, морские геологи Уильям Райан и Уолтер Питмен[46] обнаружили необъяснимые отложения: они должны были находиться в пресноводном озере, а не в соленом море. Шесть лет спустя океанограф Боб Баллард нашел пляж на глубине ста пятидесяти метров. Что?! Морское побережье на дне моря? Именно это и свидетельствовало о значительном подъеме воды. Впрочем, пляж явил еще большую странность: сохранившиеся там окаменелые животные и ракушки относились к видам, живущим в пресной воде. При помощи углерода-14 определили их возраст – семь тысяч восемьсот лет. Зато окаменелости, что неподалеку от них требовали соленой среды, показывали возраст семь тысяч триста лет. Выходит, море пришло на место озера!