– Вы слишком много смотрели телевизор, аналитик Смит… Я хотела сказать, что тебе не надо забивать этим голову, есть вещи поважнее. – Она пододвинула к нему другую папку, потолще. – Немного истории – это то, что Льюис должен знать по роду деятельности. В конце есть глоссарий. Заучи его.
– Как я найду этого Торговца?
– Он сам тебя найдет. – И Ван Страатен объяснила, что информация о произведениях искусства, которые якобы продает Льюис, уже заброшена на черный рынок через даркнет.
– Информация зашифрована таким образом, чтобы поняли только люди, которые имеют дело с таким товаром, – вставил технический специалист Яагер. – Вполне вероятно, что еще несколько покупателей вступят в контакт.
– Но пока мы сосредоточимся на Торговце, – произнесла Ван Страатен. – Вполне возможно, что это крупнейший торговец ворованными шедеврами в Европе.
– Если он такой крупный, у него уже должны быть контакты в Штатах, – заметил Смит.
– Так и есть. Многие из которых были недавно задержаны или арестованы. Как я уже сказала, Торговец ищет кого-нибудь нового и менее известного. Такого, как Льюис. Мы полагаем, что у него был давний негласный партнер в Соединенных Штатах, некто, кого мы не знаем, хотя у нас есть список возможных подозреваемых, и мы надеемся найти этого человека. Но это не главное. Сейчас наша цель – Торговец. – Ван Страатен помолчала, не сводя глаз со Штайнера, который печатал на своем айпаде. – Нам не нужен секретарь, мистер Штайнер.
– Это мои личные записи, – пробормотал тот. – Чтобы ничего не за..
Ван Страатен, перебив его, заговорила о недавно найденных произведениях искусства, которые Смит, то есть Льюис, будет предлагать.
– Фотографии отправлены на твой мобильный телефон.
– Зашифрованы, – добавил Яагер. – Только для вашего доступа, когда вам нужно будет показать их Торговцу.
Ван Страатен вручила Смиту одноразовый телефон.
– Только для использования в самых крайних обстоятельствах, – сказала она, затем повторила то, что он уже слышал от агента Интерпола в Нью-Йорке: официальные структуры будут держаться в стороне от этого дела. На этот раз Смит не стал отпускать шуточек. – Полицейский Конер будет следовать за вами повсюду, но не будет вмешиваться, если только вашей жизни не будет угрожать опасность.
– Надеюсь, в чем-нибудь менее заметном, чем этот наряд в цветочек, – пошутил Смит, и Конер задрал подбородок. – Извини, я не над тобой смеялся, просто форма у вас забавная.
– Форма – это символ, – вмешалась Ван Страатен. – Ты в курсе, что ваш дизайнер, Хуго Босс, шил нацистскую форму, используя рабский труд евреев?
– Это не мой дизайнер, – сказал Смит, одергивая свою простенькую рубашку.
– Люди уже не помнят, что Босс был активным членом нацистской партии и что пережившие Холокост люди подавали в суд на его компанию, и все же его компания продолжает процветать. – Она стала дальше рассказывать о военных преступниках и о том, что многие из них спокойно продолжили свой бизнес после войны. – …Переквалифицировавшись из «членов партии» в «сторонников». Перед судом предстали только самые крупные военные преступники, но было так много других, что… – она резко замолчала, как будто сказала что-то лишнее, затем попросила остальных оставить их со Смитом наедине. Недовольство выразил только Штайнер, но и ему пришлось уйти.
– Боюсь, нам не избавиться от мистера Штайнера, – задумчиво произнесла Ван Страатен и, помолчав, продолжила. – Не сомневаюсь, что вы наводили обо мне справки, так что позволь заверить: я действительно работала на Veilinghuis AAG, Амстердамский аукционный дом, а мое нынешнее место работы – аукционный дом в Нижнем Ист-Сайде. Это мои действительные, легальные должности.
– А сейчас?
– А сейчас я здесь. И это все, что тебе нужно знать.
Смит вспомнил сотрудника Интерпола: он, несомненно, говорил о Ван Страатен.
– Вы, конечно, тоже ознакомились с моей биографией, – сказал он. – Нашли что-нибудь интересное?
– Да. – Она припомнила тот факт, что он нарушил должностные обязанности в погоне за неким знаменитым дневником, и что из-за этого его чуть не убили, а потом чуть не уволили. – Тебе нравится рисковать, ты не боишься опасности, и это одна из причин, по которой тебя выбрали для этой работы.
– Вообще-то, я не в восторге от опасности. А ты?
– Я не люблю опасность. Но тоже не боюсь рисковать. Как и ты.
– Меня больше интересует продвижение по службе.
– Да? Ничего не осталось от того аналитика, который очертя голову полез в авантюру? Ладно, давай поговорим о картине, за которой охотились твои друзья-клиенты.
Она достала из папки какую-то бумагу и протянула ему. Это была купчая от парижского арт-дилера, датированная 1933 годом.
– Обрати внимание, картина идентифицирована только как автопортрет Ван Гога, датированный 1890 годом. Человек, который купил ее, богатый французский банкир. Менее чем через десять лет картина исчезла.
– Банкир ее продал?
– В некотором роде. Принудительная продажа, с пистолетом у виска. А после этого он и его семья были перевезены в Освенцим, где и погибли.
– Ты так спокойно об этом говоришь…
– Они так спокойно это делали. – Ван Страатен замолчала, прикуривая, и Смит заметил, что у нее немного дрожат руки. – Семья банкира была католической. Жестокая ирония судьбы: многие богатые французские евреи дистанцировались от своего народа или были евреями лишь на четверть или одну восьмую, и все же заплатили своей жизнью за это еврейство. – Она затянулась, и когда заговорила снова, рука уже не дрожала, а голос звучал решительно. – Многие картины в Париже к концу войны были спрятаны, чтобы они не попали в руки нацистов. Бойцы Сопротивления тайком вывозили их из музея Же-де-Пом, где нацисты хранили украденные произведения искусства. Некоторые картины были закрашены и вывезены контрабандой под видом дешевых работ.
Смит остановил ее, достал свой сотовый телефон и показал Ван Страатен снимки, полученные у Перроне и Верде.
– Это картина, которую обнаружили мои клиенты. Она тоже была спрятана под другой картиной, закрашена.
– Это и есть та картина, которую мы все искали, – подтвердила она и попросила его переслать ей фотографии и удалить их со своего телефона, что он и сделал, сказав, что картина была у Перроне и Верде всего один день, прежде чем ее у них украли.
Ван Страатен кивнула: эта информация не была для нее неожиданностью.
– Дело не только в деньгах, – негромко произнесла она. – Эта картина – символ, знаменитая драгоценность, за которую люди заплатили своими жизнями. За этим портретом Ван Гога охотились многие, но мы совершенно уверены, что она сейчас у Торговца или скоро у него будет. Суть всего дела состоит в том, чтобы она оказалась у нас. Это смысл твоего задания. – Она посмотрела Смиту в глаза. – Я занимаюсь этим уже много лет. Теперь это и твоя работа. Эта картина была однажды похищена. Больше этого нельзя допустить, понимаешь?
– Сделаю все, что в моих силах.
– Плохо вы меня поняли, аналитик Смит. Все, что в ваших силах – это недостаточно. Неудачи быть не должно.
– Ясно, – произнес Смит и поинтересовался, как могла картина сохраниться и оказаться в Америке.
– Не могу сказать наверняка, но многие похищенные картины были перепроданы после войны сотрудничавшими с Гитлером арт-дилерами.
– Как им это сошло с рук?
– Арт-дилеры не были привлечены к ответственности за свои действия. Те, кто поумнее, заранее готовились к любому исходу войны, к победе или поражению, передавая произведения искусства родственникам для сокрытия и сохранности. Многие из таких произведений искусства, как это, сегодня всплывают на поверхность. Подробнее об этом написано здесь. – Она постучала по той папке, что потолще. – Ван Гог, возможно, никогда бы сюда не попал, если бы его не спрятали. Картины такого качества часто предназначались для музея, который Гитлер собирался построить в своем родном городе Линце, Музея фюрера. Другие были проданы для финансирования Третьего рейха. Третьи были отобраны высокопоставленными приспешниками Гитлера, Геббельсом и Герингом, для их частных коллекций. Возможно, эта картина была перевезена в замок Геринга Каринхалль и хранилась там вместе с другими произведениями искусства. Может быть, он и не знал, что это за картина… Важно то, что она сохранилась, и мы получим ее обратно. Похищенные произведения искусства больше не будут прятать в фашистских замках! – Ван Страатен затушила сигарету. – Они должны быть возвращены их законным владельцам, которые заплатили за них своими жизнями. Ты понимаешь?
– Да. Я все понял.
– Хорошо. Тогда – за работу.
45
Германия, лес Шорфхайде, Каринхалль
20 апреля 1945 года
Рейхсмаршал Герман Геринг расхаживал по комнате и, поглаживая крашеные ногти, отдавал приказы людям, заворачивавшим произведения искусства. Его массивный живот едва помещался в голубую форму, украшенную вышитыми золотом орлами, свастиками, медалями и крестами.
Обладая тонким чутьем, позволявшим ему определять, когда дела идут хорошо, когда плохо, он менее чем за шесть лет прошел путь от военного офицера до президента рейхстага и рейхсмаршала, маршала империи, став человеком номер два у Гитлера. Но теперь он знал, что дела идут не очень хорошо; стало ясно, что ход войны повернулся против гитлеровцев. Через несколько месяцев все будет кончено.
Но и на этот случай у него имелся план.
Здесь, в Каринхалле, большом особняке, который он построил в лесу Шорфхайде, в часе езды от Берлина, уединенном и скрытом от посторонних глаз, он собрал более четырех тысяч произведений искусства, добытых у еврейских коллекционеров из Германии и других стран. Их владельцев, обобрав до нитки, отправляли в концентрационные лагеря, которые сам Геринг и создавал. Он начал перевозить произведения искусства еще два года назад, часть из них – в переоборудованную соляную шахту в Австрии, а теперь, с приближением Красной Армии, он перевозил оставшееся в бункеры и туннели или закапывал в саду. Но часть работ была отобрана для отправки за рубеж. По всей стране его люди собирали ящики для арт-дилеров и галерей в Америке; несколько самых крупных предназначались для галереи Бухгольца, ее директор был другом рейха – еврей, который променял выживание на прибыль. Когда война закончится, произведения искусства будут проданы и рассеяны по всему миру, а солидные комиссионные осядут в кармане Геринга, который к тому времени переберется в Южную Америку.