– Как настроение? – Боев старается сказать это как можно мягче, пытливо смотрит на солдат, задерживает взгляд на Саидове.
– Нормально, – мрачно отвечает кто-то.
– Быть готовыми к бою, – произносит он уже другим тоном. – В любую минуту. В случае чего – Черняев за меня. Вперед!
…Взвод все глубже и глубже уходил в ущелье. Прохорову казалось, что каменные стены сдвигаются и скоро совсем сомкнутся, захлопнутся за ними. Но ущелье продолжалось, извивалось, тянулось, и неизвестно было, когда оно кончится. Они шли уже не в колонну, как на горной тропе, а рассредоточенными боевыми тройками. Боев шагал одним из первых, он будто сорвался с цепи и, казалось, один видел цель, остальные же безропотно следовали за ним, подчиняясь его энергии. Он время от времени останавливался, поворачивался, подгонял. Шли по мертвой долине, где не было ни реки, ни кустарника и, уж конечно, цветов. Да и долиной это место трудно назвать: просто нейтральная полоска между противостоящими хребтами-великанами…
…Боев упал первым. Он рухнул плашмя, без звука и без стона, будто внезапно потерял сознание. Прохоров бросился к нему, еще не осознав, что случилось с ротным, но откуда-то сверху громыхнула очередь, Прохоров инстинктивно упал, стащил с себя радиостанцию. Он хотел что-то крикнуть, но слова застряли в горле. Он перевернул Боева и увидел расползающееся пятно на груди. Ротный был мертв.
Вокруг железным градом зацокали пули. Горячие градинки – отрывисто и вразнобой. Прохоров отполз назад, здесь была низинка. Где-то в стороне страшным голосом кричал Черняев:
– Рассредоточиться! Всем рассредоточиться!
Но уже было ясно: духи засели на склонах ущелья. А взвод лежал открытый, как на сковородке. Горы захлопнулись. В какие-то доли секунды Прохоров осознал, что им будет туго, очень туго. Оставалось ждать наших, в худшем случае – продержаться до темноты. Вспыхнуло и исчезло давнее воспоминание: Боев выводит из окружения. Они попали в переделку, и ротный вывел всех до одного, как только стемнело. Но ротный убит, лежит, подмяв под себя руку. Никто никогда еще не видел ротного в такой неестественной позе. Убит… Черняев продолжает что-то кричать сорванным голосом, очень трудно разобрать слова, сплошной крик:
– Рассредоточиться… Не лезть… Патроны…
Прохоров осторожно выглянул из укрытия, броском подался вперед, ухватил за ремень короб радиостанции. За камнем в десяти шагах распластался Женька. А рядом на открытом месте – Птахин.
– Червяк, давай сюда, живо! – Птахин поднял голову. – Ползком, дурень!
Отчаянно виляя задом и пятясь, Птахин сполз в укрытие. На бескровном его лице отчетливо выделялась черная щетинка. Прохоров глянул в круглые глаза Птахина, прикрикнул:
– Не дрейфь! Осторожно выгляни – и наблюдай! А я свяжусь с нашими.
Он повернул короб радиостанции и охнул: в ней зияла рваная дыра. Прохоров стал лихорадочно щелкать выключателями, тумблерами, стучать по корпусу – но радиостанция молчала.
Прохоров растерянно посмотрел по сторонам.
– Капец… Сидим без связи.
– И что теперь? – прошептал Птахин. Он еще ничего не понял, лежал на дне низинки, как на донышке жизни, втянул голову в плечи, а автомат выставил далеко перед собой.
Прохоров так и не успел ответить. В следующее мгновение тупая волна обрушилась на него, перевернула, бросила с силой. Очнулся он от острой боли, показалось, что отрывают у него правую руку. Прохоров разлепил глаза. В ушах гудело и свистело, он ничего не слышал. Рядом кто-то копошился, судорожно рвал рукав его куртки. Прохоров скосил глаза, узнал Женьку, потом увидел залитую кровью руку, заскрежетал зубами.
– Потерпи, Прошечка, – шептал одними губами Женька. Он рвал зубами индивидуальный пакет. Наконец вытащил бинт и начал туго заматывать руку.
– Духи, суки, из миномета шпарят, – бормотал он сдавленным голосом. Будто подтверждая его слова, совсем близко грохнул взрыв. Женька повалился на Прохорова. Вокруг застелило пылью. Женька закашлялся. Прохоров же попытался подняться, но тело стало совсем чужим, непослушным, он только с трудом повернул голову.
– Что с Птахиным? – спросил слабым голосом и услышал себя будто издалека.
Птахин лежал в той же позе, втянув голову, одной рукой вцепившись в автомат.
– Убит…
– Женька, – прошептал Прохоров, – как же так? Как это случилось? Нам ведь домой, Женька! – продолжал бормотать он нечленораздельно.
Он горячо шептал про дембель, Союз, про дом, про все далекое, так нелепо отодвинувшееся совсем в иное измерение. И еще не осознавал, что шагнул уже в иной мир, с неестественной логикой, несправедливой и чужой… И не наваждением ли было огненное ущелье, в котором металось и дробилось дикое эхо очередей, грохота взрывов, визга пуль?
– Ротного убили… И Червяка тоже… Женя! – продолжал лихорадочно шептать Прохоров, будто пытался в этом потоке слов остановить случившуюся несправедливость.
– Молчи, Прошечка… Видишь, я и то уже не трушу. Прорвемся.
– Рацию прострелили…
– Видел.
Иванов закончил перевязку, взвалил на себя раненого, пополз по низине. Прохоров уже очухался, пытался ползти самостоятельно.
– Куда ты меня?
– Сейчас, потерпи. Вот здесь – под скалу ползи.
Прохоров протиснулся в щель. Сверху нависала огромная глыба. Потом Женька подкатил несколько валунов и полностью закрыл ими щель. Виднелась только голова Прохорова.
– Это чтобы тебя осколками или пулей не задело. – Иванов задыхался от напряжения, торопился, но продолжал пояснять, говорить необязательные, но, как ему казалось, успокаивающие, подбадривающие слова. – Вот… Спереди еще один камушек… А теперь ты как в крепости.
– Женька, мне духов не видать!
– И не надо тебе. Давай свой автомат, все равно стрелять не сможешь.
Иванов заглянул в дыру.
– Не дам. – Прохоров левой рукой вцепился в оружие.
– Ладно, гони тогда патроны. Живее…
Прохоров молча стал вытаскивать боеприпасы, себе оставил только один магазин и гранату.
– Ну, все, Прошечка, крепись. Нам только бы продержаться.
Он быстро рассовал по карманам магазины, гранаты и уполз.
Прохоров постарался устроить раненую руку. Местами через бинты просочилась кровь, он с тупым равнодушием посмотрел на нее, потом повернулся на левый бок. Так было удобней. Рука горела огнем, раскалывалась голова. «Меня контузило», – подумал он. Прохоров придвинул поближе автомат, упер его магазином в камень. Из схрона он видел только своих. Иванов укрылся за двумя валунами, да и по бокам обложился камнями. Женька – солдат бывалый, его просто так не возьмешь. Черняев распластался за камнем, отстреливался короткими очередями, берег патроны и уже ничего не кричал. Грохот очередей раскалил воздух, в этом шуме пробивались надрывные, стонущие, визжащие звуки рикошетящих пуль.
После разрыва мины Прохоров почти оглох, уши будто залепило чем-то горячим, отчетливо он слышал лишь непрерывный, на одной ноте, свист. «Только бы продержались до подхода наших», – последнее, что подумал Прохоров и провалился в темноту.
Он очнулся, с трудом открыл глаза и не сразу понял, где находится. Потом неловко повернулся, и тотчас острая боль пронзила раненую руку. Прохоров сжал зубы и сдавил стон. Когда резкая боль стихла, он вспомнил об автомате и лихорадочно стал искать его рядом с собой, наконец нащупал и успокоился. В норе было совсем темно. Прохорова поразила тишина. Исчез даже надрывный свист в ушах. «Душманы ушли?! А наших забрали "вертушки"!» Он похолодел от этой мысли и стал поспешно выбираться из норы. Камни словно вросли в землю. Он уперся ногами, напряг все силы, чтобы сдвинуть булыжник. И вдруг рядом совершенно отчетливо послышался голос. Тут же зазвучал другой – резкий и хриплый. Это случилось так неожиданно, что Прохоров содрогнулся всем телом. По полю шли двое в чалмах, серых куртках и шароварах, с автоматами наперевес.
Прохоров подтянул рукой оружие, воткнул его магазином между камней. Мушка ходила ходуном. Он вспомнил о гранате, нащупал ее холодную ребристую рубашку и положил рядом… Только сейчас он увидел Иванова. В темноте казалось, что он спал. Смутно белело лицо. Автомат валялся в стороне. Один из бородатых подошел к распростертому телу, пнул его ногой, потом поднял автомат, забросил его за плечо.
Прохоров до боли закусил губу, в горле клокотал крик, палец дрожал на спусковом крючке.
Двое между тем двинулись дальше, один из них снова склонился над телом, поднял автомат, бросил товарищу. Тот ловко поймал оружие в воздухе.
«Все убиты? Неужели все?..» – Прохоров с ужасом посмотрел, как душманы медленно и деловито собирали оружие, как переговаривались, перебрасывались короткими гортанными фразами. Прохоров стал втискиваться в свой склеп как можно глубже, со страхом вдруг подумал, что духи смогут найти его по кровавому следу. Но двое продолжали неторопливо двигаться по полю, сгибаясь под тяжестью навьюченного на себя оружия. Потом они исчезли из поля зрения Прохорова, а когда снова появились, он понял, что подошли они к Черняеву. Он лежал на боку, будто прикорнул после трудного боя. Прохоров хорошо разглядел, что это был именно Саня Черняев – длиннорукий, худой и нескладный. Бородатый опять наклонился за автоматом. И вдруг грохнуло, яркая вспышка блеснула у груди Черняева, будто сам он взорвался от переполнившей его горечи. Взрыв эхом покатился по ущелью, дробясь и медленно затихая в дальних отрогах гор. Когда рассеялась пыль, Прохоров увидел лишь разметанные взрывом тела. Дрожащей рукой он нащупал маленький горячий осколочек, который срикошетил от камня. Он отрешенно посмотрел на него и пожалел, что не убит этим кусочком металла.
Откуда-то слева или справа раздались гортанные, злые крики. Голосов было много, они словно ожили, прорвались из оцепенения. Появились люди. Их было несколько десятков, они сновали, метались у трупов, обшаривали их своими цепкими руками. Больше всего людей столпилось у тела Черняева. Один, высокий, плечистый, что-то кричал и яростно доказывал, потрясая скрюченными пальцами.