– Вы насмехаетесь надо мной! – вспылила Миранда.
– Вовсе нет, моя маленькая пуританка. Я не смеюсь, а плачу! Да, я оплакиваю тебя, ибо ты живешь в мире, мораль которого заставляет страдать невинную жертву. – Принц снова перешел на «ты», как уже делал неоднократно. – Скажи, неужели твой муж и в самом деле настолько жесток, что может отказаться от тебя после всего, что тебе довелось пережить? – Миранда села поудобнее и, тяжело вздохнув, положила голову на плечо Эддин-хана. А тот, обнимая ее за плечи, продолжил: – Эх, дорогая, если все сказанное тобой – правда, то уж лучше я отправлю в Англию письмо, в котором сообщу, что ты умерла от лихорадки. Позволь мне сделать это, ведь жизнь, которую ты для себя выбрала, попросту убьет тебя. Лучше оставайся со мной. Я люблю тебя и всегда буду любить! Ислам добр к человеческим чувствам. Мусульманину разрешается иметь четырех жен. Но я еще никогда не привязывался к женщине настолько, чтобы сделать ее своей женой. С тобой же я готов не расставаться никогда, и я женюсь на тебе.
Почувствовав, что худенькие плечи Миранды вздрогнули от рыданий, принц еще крепче прижал ее к себе и принялся поглаживать по волосам, словно успокаивал плакавшего ребенка. Каик чуть покачивался на волнах, сверкающих и серебристых в лунном свете, и тишину нарушали только тихие всплески погружаемых в воду весел и всхлипывания Миранды.
– Но даже если ты не останешься со мной, – продолжил Мирза, – я хочу вернуть тебе умение любить, и я не вижу в этом ничего постыдного для тебя. Поверь, радость моя, лед обязательно растает, и твои чувства возродятся. Я не хочу, чтобы ты жила так, будто и не живешь вовсе…
– Нет-нет, – прошептала Миранда. – Я не могу так поступить. Это было бы неправильно.
– Напротив, это единственно возможный для тебя выход из создавшегося положения. – Принц Мирза подал знак гребцу, чтобы поворачивал к берегу. – Но даже если вернувшись домой, ты обнаружишь, что твоя жизнь похожа на холодный ад, лишенный любви… Что ж, в таком случае у тебя хотя бы останутся воспоминания. Я подарю тебе сладчайшие ночи любви, о которых ты сможешь вспоминать долгими одинокими ночами, которые тебя, вероятно, ждут. К тому же… Пойми, только страсть и любовь смогут притупить остроту воспоминаний о тех ужасах, которые пришлось пережить в России.
– Но мой муж… – пробормотала Миранда и тут же, смутившись, умолкла.
А принц Мирза взял ее лицо в ладони и тихо сказал:
– Взгляни мне в глаза и скажи, что не желаешь вновь испытать сладость подлинной страсти. Скажи так, если сможешь.
Миранда молчала, но принц увидел ответ в бирюзовой глубине ее чудесных глаз. Его губы расплылись в улыбке, и он опять ее поцеловал. Принц Мирза целовал ее долго и страстно, и в какой-то момент Миранда вдруг почувствовала, что и впрямь начинает оттаивать в объятиях Мирзы. Она попыталась высвободиться, чтобы осмыслить происходившее, однако Эддин-хан продолжал ласкать ее, целовать, и его мягкие усы приятно щекотали щеки и губы Миранды.
А потом с ней вдруг произошло то же самое, что и год назад, в доме свиданий. Тело начало уступать порывам страсти, хотя рассудок продолжал сопротивляться. «Я по-прежнему люблю своего мужа, но сейчас мне ужасно хочется, чтобы этот мужчина взял меня», – промелькнуло у Миранды.
И рассудок, конечно же, проиграл: губы Миранды наконец-то ответили на поцелуи принца, а руки, скользнув по его плечам, обвили шею. Внезапно почувствовав, как по телу ее волнами разливается приятное и возбуждающее тепло, Миранда тихо застонала, и тотчас же послышался хрипловатый шепот принца:
– Я обожаю тебя, доверься мне, любовь моя, и я подарю тебе море удовольствий.
И Миранду уже поглощало это море, покачивая на своих сладостных волнах. О, как же хорошо ей было в объятиях этого сильного и нежного мужчины…
Каик причалил к пристани, и принц Мирза с явной неохотой разжал объятия. Сложив пальцы «лодочкой», он приподнял подбородок Миранды и, заглянув ей в глаза, прошептал:
– Только удовольствие, моя дорогая, только удовольствие…
Поднявшись с сиденья, Мирза спрыгнул на берег, затем подхватил Миранду на руки и понес в сторону виллы. Увидевшие это рабы тотчас распахнули все двери, через которые надо было пройти, чтобы попасть в спальню. Принц нес свою драгоценную ношу, ни на секунду не останавливаясь, и руки рабов бесшумно закрывали за ним двери. Миранде навсегда запомнилась царившая в доме тишина, лишь временами нарушаемая шелестом ночного ветерка за окнами.
Висевшие под потолком хрустальные масляные светильники освещали спальню принца мягким золотистым светом, а едва уловимый запах горевшего в них масла делал обстановку по-домашнему приятной. Стены комнаты были декорированы шелком цвета слоновой кости, такого же цвета был лежавший на полу толстый ковер, а огромную кровать закрывали занавески из зеленого шелка, довольно тяжелые на вид.
Помимо мебели из орехового дерева с позолотой в стиле Людовика XV, в комнате находились несколько редкой красоты китайских фарфоровых ваз, посуда и статуэтки из венецианского хрусталя, а также множество самых разнообразных золотых и серебряных безделушек. Миранда впервые видела столько дорогих вещиц, собранных в одном сравнительно небольшом помещении.
В углу спальни стояло высокое венецианское зеркало в золоченой барочной раме, и Эддин-хан, усадив Миранду прямо напротив него, начал неторопливо раздевать. Она же смотрела в зеркало как зачарованная. Вот красивые мужские руки сняли с ее плеч длинный бурнус, расшитый жемчугом… А вот уже снимают с ее бедер пояс, затем изящные пальцы принца ловко расстегнули жемчужные пуговицы розовой туники, и теперь на ней оставались только бледно-розовые шаровары и такого же цвета легкая шемизетка из газа.
Чуть помедлив, Эддин-хан начал стаскивать шемизетку, но Миранда, перехватив его руку, крепко сжала ее. Тут их взгляды встретились в зеркале, и ей показалось, что даже принц слышит гулкие удары ее сердца. А он стоял неподвижно, не пытаясь что-либо предпринять, и стало ясно, что он готов был подчиниться ее воле. Наконец Миранда разжала пальцы, а ее руки медленно опустились. И тогда принц обнажил ее груди и приподнял их ладонями. Соски тотчас набухли и сделались похожими на бутоны роз. Тут Мирза пристально посмотрел на ее отражение в зеркале и тихо проговорил:
– «О, ты прекрасна возлюбленная моя, ты прекрасна, и два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями». – Услышав этот глубокий грудной голос, столь страстный и проникновенный, Миранда невольно прослезилась, а Эддин-хан с улыбкой пояснил: – Это строки из «Песни песней» царя Соломона. Знаешь такую? Правда, я цитирую выборочно – то, что приходит на ум именно сейчас. «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино», – прошептал он, щекоча губами ее шею и одновременно снимая с нее шаровары. – «Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями». – Пальцы его коснулись выпуклости между ее ног. – Эти слова написаны в вашей священной книге, но едва ли о ней рассказывают маленьким пуританским девочкам. Песни, собранные в ней, приписываются великому иудейскому царю Соломону, сыну Давида. В них рассказывается о радостях и удовольствиях, которые дарят друг другу жених и невеста, становясь супругами.
Эддин-хан потянул ее за руки, осторожно поднимая со свертка шелковой материи, на котором она сидела, и теперь они оба отражались в зеркале в полный рост. Чуть помедлив, Миранда стала освобождать принца от одежды. Сняв белый шелковый халат, она обнажила бронзовую от загара мускулистую грудь и, прижав к ней ладони, посмотрела в глаза Мирзы.
– Ты цитировал слова жениха о невесте, Эддин-хан. А сама невеста что-то говорит в этой песне?
– Конечно, – ответил принц. – «Возлюбленный мой бел и румян, кудри его волнистые, черные как ворон, губы его – лилии, что источают текучую мирру, живот его – как изваяние из слоновой кости, уста его – сладость, и весь он – любезность. Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой», – процитировал он немного нараспев, и от этих произнесенных мягким грудным голосом слов Миранда ощутила внутреннюю дрожь. И она даже не сразу заметила, как принц скинул с себя шаровары, так что теперь тоже был полностью обнажен.
– А дальше? – спросила Миранда. – Что они еще говорили?
Тут сильные руки принца обвили ее, их обнаженные тела соприкоснулись, и она ощутила грудью его грудь, а бедрами его бедра. Склонив голову, он прильнул губами к ее губам, затем, немного отстранившись, продолжил цитировать «Песнь песней», чередуя слова с поцелуями.
– «Да лобзает он меня лобзанием уст своих… Ибо ласки его лучше вина… Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его».
В следующую секунду их губы слились в страстном поцелуе, и Миранда, обвивая руками шею Эддин-хана, прижималась к нему все сильнее. Внезапно он подхватил ее на руки, медленно пронес через комнату и осторожно опустил на кровать. Серебристые волосы Миранды мерцающим нимбом рассыпались по подушке, а принц, чуть приподняв ее узкую ступню, продолжил:
– «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая». – Он поцеловал ее лодыжку, затем губы его заскользили выше, покрывая поцелуями ногу Миранды. – Округление бедер твоих – ожерелье, дело рук искусного художника…»
Теперь принц покрывал поцелуями ее живот и бедра, а ее тонкие пальчики неспешно перебирали его черные вьющиеся волосы. Мирза не делал ничего против ее воли, а ей казалось, что она позволяла ему слишком мало, и потому очень хотелось дать ему как можно больше – странное и обескураживающее ощущение. При этом его волшебный голос проникал в самое сердце, растапливая накопившийся в нем лед и пробуждая дремавшие желания.
– «Возлюбленный мой начал говорить мне, встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал. Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей… Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!»
Эддин-хан коснулся губами самого интимного места Миранды, и ее ноги словно сами собой раздвинулись. Тут принц начал ласкать ее, дотронулся языком до бугорка блаженства, и Миранда громко вскрикнула, по телу же ее прокатилась дрожь. А принц продолжал ее ласкать, все сильнее распаляя страстное желание, заполнявшее тело Миранды словно расплавленное золото. Наконец дыхание ее сделалось хрипловатым и прерывистым, и теперь из горла раз за разом вырывались стоны. О боже, она еще никогда не испытывала ничего подобного! Никогда, никогда, никогда!..