приучить к чтению, будто предвидела скорую кончину». Она едва опять не всплакнула, вспомнив о своей любимице, но Глеб вдруг заносчиво заявил:
— А латынь и греческий я сам учу, не в пример Бориске!
— За что ты так сердит на брата? — удивилась нянька.
— Он ябеда и предатель!
— Послушай, Глебушка, ты же умный мальчик, — ласково начала Евлампия, и в ее маленьких серых глазках загорелись озорные огоньки, — тебе никак нельзя ссориться с братом, а, напротив, если ты так силен в языках, надо помочь ему. Вам надо вместе заниматься, и тогда папенька, узнав о твоем прилежании, наймет и для тебя учителей…
Она рассуждала просто: «Если князь поймет, что его младший сын не по годам умен и талантлив, то его отношение к Глебушке тотчас переменится. Ведь он всегда говорил, что хотел бы гордиться сыновьями, а немого, да к тому же хворого не отдашь в учение…» Но при упоминании об отце Глеб заметно вздрогнул.
— Не выдавай меня, нянечка! — жалобно попросил он. — Папенька не должен знать, что я умею читать… И говорить тоже…
— Что за чепуха! — в сердцах воскликнула Евлампия. — Он безумно обрадуется и, вот увидишь, наймет для тебя лучших учителей!
— Не хочу учителей, сам выучусь, не говори ему! — отчаянно закричал Глеб, и в его панически расширенных глазах она прочитала такой ужас, что не стала настаивать.
В это время с кухни прислали завтрак, состоящий из пшеничной каши с вишневым вареньем, стакана простокваши, чая и булочки с марципаном. Всему этому было суждено вернуться на кухню почти в целости — после смерти матери Глебушка страдал отсутствием аппетита. В последнее время у него появилась странная привычка — прежде чем прикоснуться к еде, он заставлял старого слугу Архипа, отданного князем ему в услужение, пробовать каждое блюдо и напиток, словно какой-нибудь римский цезарь, подозревающий придворных в злом умысле. Нянька смотрела на это как на игру, на единственное развлечение хворого мальчика. Но даже после того, как покорный Архип отведывал всего понемногу, Глебушка ел неохотно. Не изменил он традиции и сегодня, жестом показав Архипу, чтобы тот попробовал еду. Старый слуга не без удовольствия отпил простокваши, съел большую ложку каши, поморщившись, глотнул чаю, которого не любил, и отщипнул от булочки изрядный кусок.
— Ох, и вкусно, княжич! Кушайте, поправляйтесь! — Архип поклонился мальчугану, и тот, шустро спрыгнув с коленей няньки, уселся за стол.
К удивлению карлицы, Глебушка с аппетитом принялся за еду. Она отметила про себя, что мальчик явно идет на поправку, хотя доктор, приходивший два дня назад, почему-то этого не заметил и выписал новое лекарство.
— Я гляжу, ты скоро в двери не пройдешь, Архип, — подшутила она над стариком, доедавшим кусочек булки. Со времени своего знаменитого путешествия из погорелой Москвы в Тихие Заводи тот заметно раздобрел.
— С таким славным господином, пожалуй, что и не пройду. — Архип с удовольствием наблюдал за тем, как жадно ест малыш, и даже подмигнул Евлампии с таким гордым видом, словно в этом необыкновенном аппетите была его личная заслуга.
— Ступай-ка к себе, — приказала ему карлица, — посуду я потом сама снесу на кухню.
Ей не терпелось продолжить объяснение с Глебушкой, а при старом слуге он явно не желал обнаруживать свое умение разговаривать.
Архип знал, что спорить с шутихой себе дороже, и, как ни хотелось ему еще полюбоваться маленьким господином, он все же поспешил поскорее убраться. Евлампия еле дождалась, когда Глебушка закончит завтракать.
— Твой отец не изверг какой-нибудь, чтобы его так бояться, — укорила она мальчика, едва тот поставил на блюдце пустой стакан из-под чая. — К тому же ты не смог бы долго лгать всему дому.
— Да, я знаю, — обреченно произнес мальчик, опустив голову.
— Отдай мне, пожалуйста, второй учебник, — строго попросила нянька, — и обещай, что сегодня же сядешь заниматься с Борисушкой. Вместе вы горы свернете, а по отдельности… — Она вдруг замолчала, увидев, что Глеб еще ниже опустил голову и заплакал. — Что с тобой, миленький? — прижала она его к груди, но Глебушка резко вырвался, вытер слезы, а потом достал из-под перины учебник и протянул его няньке:
— Вот увидишь, ОН не обрадуется, а только пуще рассердится!
Евлампия поняла, что ребенок имеет в виду князя. Она прекрасно знала, какие чувства движут мальчиком, который с первых лет жизни ощутил на себе отцовскую нелюбовь, но также понимала и то, что Глебушка судит предвзято. Каким бы злодеем ему ни казался отец, но все же он не враг собственным детям. Она твердо решила сегодня же поговорить с князем о Глебе.
— Поживем — увидим, — ласково ответила она и погладила ребенка по худенькому плечу, — а пока что прими лекарство!
Нянька поставила пузырек на столик, рядом с кроватью. Лицо Глебушки исказилось, едва он увидел склянку, в глазах метнулся страх.
— Не буду пить! — решительно заявил он. — От лекарств мне только хуже!
— Вот новости! — возмутилась Евлампия. Она знала детей и не удивлялась такой реакции при виде микстуры. — Надо обязательно выпить, доктора знают, от чего тебе будет лучше.
— Не буду это пить! — еще более решительно заявил Глеб. — Хватит с меня лекарств! Я здоров!
Она и сама видела, что он совсем не похож на больного ребенка и уже не напоминает прежнего чахлого Глебушку на краю могилы. Но, возможно, это произошло благодаря докторам, которых призвал для него в Москве отец, и их чудесным снадобьям. Как бы князь ни относился к сыну, а денег на докторов и лекарства не жалел — Евлампия знала, какие внушительные ему присылают счета.
— Ну хорошо, — пошла на уступки нянька, озадаченная этим агрессивным сопротивлением. — Сейчас можешь не пить, но тогда ты примешь лекарство на ночь, после ужина. Есть из-за чего упрямиться, милый! Тебе прописали всего одну ложечку в день.
Глеб с облегчением вздохнул и вдруг совсем иным, детским голосом попросил:
— Евлампиюшка, расскажи мне то, что вчера рассказывала гостям!
Оба мальчика, и Борисушка, и Глебушка, обожали, когда нянька «изображала голоса». Этот талант у нее обнаружился очень давно, в молодости. Однажды после болезни она осталась без средств к существованию, а ближайшие ее родственники жили в соседней губернии. Денег у девушки совсем не было, и ей грозила попросту голодная смерть. Здраво рассудив, что любой труд почетнее нищенства, Евлампия примкнула к бродячей цирковой труппе лилипутов под руководством Якова Цейца, маленького бессарабского еврея. Он-то и обнаружил в ней талант к подражанию разным голосам и уговорил выступить на ярмарке. Евлампия произвела впечатление на публику и несколько лет путешествовала с бродячим цирком. Однако карьера циркачки мало привлекала девушку дворянского происхождения, и она предпочла навек остаться в приживалках. Яков Цейц со своей труппой часто наезжал в Москву, время от времени они видались и вспоминали прошлое. Евлампия всегда с нетерпением ждала приезда цирка и водила на представления маленьких Белозерских. Можно было предположить, что карлица тешит больное самолюбие, забывая о своем уродстве среди собратьев по несчастью. Только Наталичке она призналась в том, что Яков Цейц был единственным мужчиной в ее жизни и, если бы не различие вероисповеданий, они наверняка были бы вместе.
Нянька с удовольствием взялась за дело, а Глебушка смеялся и хлопал в ладоши, вмиг превратившись в обычного шестилетнего ребенка. Евлампия так увлеклась представлением, что не заметила, как исчез с тумбочки пузырек с лекарством. Более того, мальчик был так ловок, что незаметно для нее выплеснул содержимое пузырька за окно, чуть приотворенное им и тут же крепко прикрытое. Рамы в его комнате на зиму не замазывали, так как доктора велели проветривать спальню больного как можно чаще. Под окном же стояло корыто, из которого в этот миг как раз хлебал воду любимый пес хозяина Измаилка. Пронзительный скулеж прервал выступление шутихи.
— Что это с Измаилкой? — сунулась она в окно.
Пес бегал по двору кругами, шатаясь, будто пьяный, и продолжал жалобно скулить. Дворовые люди поначалу шутили над «угоревшей псиной», но переполошились, когда увидели, что задние лапы у Измаилки отнялись, и он еле волочит их за собой. Если князь решит, что Измаилку опоили, всем несдобровать! Один из мужиков снял овчинный тулуп, завернул в него Измаилку и понес его на задворки, с глаз долой. Прежде лютый, а теперь беспомощный пес с благодарностью смотрел на мужика, которого не раз гонял по двору в надежде поймать и подрать на клочья.
Глаза мальчугана округлились от ужаса. Он один догадывался, отчего собаку внезапно парализовало. Евлампия, испугавшись, что у малыша может случиться нервный срыв, закрыла и зашторила окно, а его самого уложила в постель. Глебушка дрожал всем телом, зубы у него заметно стучали.
— Холодно, — прошептал он, — пусть принесут горячего чая с медом.
— Сейчас, миленький! — засуетилась нянька и выбежала вон.
Как только она исчезла, Глеб достал спрятанный под подушкой пузырек, снял пробку и понюхал ее.
— Анис и еще какая-то сладкая трава, — тихо произнес он, нахмурив брови и недоверчиво поводя носом, что в этот миг делало его очень похожим на отца. Дрожь прошла, он как будто успокоился. — И вовсе это не новое лекарство! Такое уже было.
Глеб спрятал склянку в тумбочку, где уже обреталась целая армия самых разнообразных по форме пустых пузырьков из-под лекарств.
У князя Ильи Романовича камень упал с души. Весь день он гулял по своим роскошным апартаментам в самом приподнятом настроении, полагая, что избавился от племянницы раз и навсегда. Отходя ко сну после сытного обеда, он представлял, как раскаявшаяся Елена врывается в его кабинет, бросается в ноги, лобызает их и просит прощения. На лице князя даже возникло подобие улыбки, настолько эта картина была приятна. Разумеется, в своих мечтах он отпихивал струсившую грубиянку ногой и указывал ей на дверь. «Я же вчера сказал дурехе, что другого выхода у нас нет, — рассуждал Илья Романович, нежась в сладкой дремоте, — а она ответила, что у нее выход есть. Наверно, сиганула в прорубь!» Дядюшка сомкнул отяжелевшие веки и погрузился в тихий, безмятежный сон. Впрочем, сны ему никогда не снились, если не считать, что несколько раз за всю свою жизнь Белозерский видел во сне огромного налима. Жирная рыба беззвучно шевелила губами, как рыбе и положено, и ничего путного, а тем более вещего ему не сообщала. После этих глупых грез князь долго еще чувствовал раздражение и даже тревогу, так что предпочитал не видеть снов вовсе, чем сносить подобные неудобства.