Во втором часу ночи весь дом затих. Графиня Прасковья Игнатьевна уснула последней, напившись чаю и пролистав на сон грядущий последние страницы расходной книги, заменявшей ей самый увлекательный роман. Только тогда из комнат графа выскользнули две тени и стали украдкой, на цыпочках, спускаться во двор. Высокая тень слегка побрякивала шпагой, та, что поменьше, тащила под мышкой небольшой саквояж. Лишь за воротами шуваловского особняка они нарушили молчание, и высокая тень, переведя дух, спросила маленькую:
— Ну и где же твой извозчик, плутишка?
— За углом, барин, — ответила маленькая тень звенящим от радостного возбуждения мальчишеским голосом. — Я велел ему ждать там, чтобы наших не перебудить. Коней тотчас слышно…
— И откуда ума в тебе столько? — Высокая тень ласково ухватила за волосы мальчугана. — До ближайшей станции доедем на извозчике, а там уж, как Бог захочет…
Через несколько минут они уже тряслись в наемном экипаже. Вилимка глазел на ночную Москву и несказанно радовался предстоящему путешествию. Отвернувшись от него, Евгений выудил из кармана жилета записку. Он написал ее загодя, вымученно прося у матери прощения и пытаясь еще раз объяснить, почему он вынужден поступить именно так. «Она не поймет и не простит! К чему это?» Он разорвал записку на мелкие клочки и выбросил их на мостовую.
…Теперь Елена наконец вспомнила его лицо, несмотря на то что парня очень изменили отросшие буйные кудри цвета спелой ржи. В сентябре, обритый наголо, перепачканный сажей, он показался ей выходцем из ада, теперь же она увидела, что он молод и даже хорош собой.
Сломленная страхом и волнением, девушка бросилась к нему на грудь и разрыдалась, словно он и в самом деле был ей родным братом. Парень обнял ее и, утешая, стал гладить по голове. Разбойники недоуменно переглянулись, раздался глухой ропот.
— Что-то ты темнишь, Афанасий, — прищурив глаз, недоверчиво сказал атаман. — Девчонка-то из дворяночек — у меня глаз наметанный, а ты — мужичья кость. Какая она тебе сестра?
— Эк ты рассудил, Касьяныч, — нагло возразил парень, — хоть от родства отрекайся! Нет, мы с сестренкой из мещан происходим, а дворянку она из себя изображала по моей просьбе…
— Чтобы втереться к «хромому бесу»? — мгновение помешкав, догадался атаман. — Она приехала на его коне!
— Вот-вот, — подхватил Афанасий, — она украла у Савельева коня, как я велел.
— Тьфу! А мы-то думали, савельевская краля попалась!.. — в сердцах воскликнул разбойник с бельмом на глазу.
Атаман все же оставался в растерянности, он не знал, верить ли словам парня. Стоявший за его спиной Илларион мог бы легко опровергнуть эту явную ложь, но решил промолчать. Он прибился к шайке Касьяныча всего три дня назад и предпочитал не высовываться, хотя и был старым дружком атамана.
— Она будет жить в моей избе, — заявил Афанасий и повелительно добавил: — И коня отведите в мое стойло, само собой!
Разбойники долго смотрели вслед удаляющейся паре, пока тот, что с бельмом на глазу, не набрался ехидства и не обратился к Касьянычу с ядовитым вопросом:
— Что-то я не разберу, кто у нас нынче атаман, ты или Афанасий?
Атаман развернулся и со всего маху ударил вопрошающего кулаком в лоб. Разбойник не устоял на ногах и отлетел на две сажени, приземлившись спиной в сугроб.
— Ну а теперь разберешь? — наклонился над ним Касьяныч.
— Оно, пожалуй, что и разберу, — пробормотал тот, облизывая кровь, текущую с разбитой брови, — да только коня-то и девку мы везли тебе, а не ему…
Атаман лишь скрипнул зубами и обернулся, сверля взглядом Иллариона.
— Эй, Кремень! — назвал он его старым, разбойничьим именем. — Пойдем со мной в избу, покумекать надо…
Оказавшись в маленькой горнице, Афанасий первым делом зажег лучину, воткнутую в горшок с песком, и принялся растапливать покосившуюся печь, обмазанную вдоль многочисленных трещин глиной. Не чувствуя под собой ног, Елена присела на широкий топчан, покрытый попросту соломой. На этом первобытном ложе при желании могли бы уместиться пять человек, не говоря уже о клопах, блохах и других паразитах. «Кажется, у меня начинается жар», — подумала она, распахнув полушубок и оглядывая нищую избу. Низенькая горница выглядела нежилой и так заросла грязью и паутиной, что походила больше на пещеру, чем на человеческое жилье. На чердак вела лестница, и Елена предположила, что ее спаситель, скорее всего, обитает там.
— Как же это вас угораздило, барышня, оказаться одной на лесной дороге? — Афанасий наконец закончил возиться с печью и обернулся. Его лицо, освещенное отблесками прыгающего в топке огня, выглядело озабоченным и почти суровым.
Теряя последние силы, Елена вымолвила:
— Не знаю сама… Я бегу с того самого дня, как вы меня спасли от французов. Помните, вы мне тогда крикнули: «Беги!» Я все не могу остановиться… — Она закрыла глаза и уронила отяжелевшую голову на подстилку.
Было еще совсем темно, когда Елена очнулась от лихорадочного забытья. В печи, потрескивая, тлели угли, лучина давно догорела. Жар, который она чувствовала, засыпая, улетучился, и девушка ощущала прилив свежих сил. Ее спаситель спал рядом, на соломе, отвернувшись к стене и накрывшись до ушей тулупом, с такой безмятежностью, словно и в самом деле был ей братом. «Господи! Если бы мои родители увидели, что я делю ложе с разбойником!»
Первой ее мыслью было бежать. Тихонько, боясь разбудить парня, она поднялась с соломенного ложа и подошла к окну, чтобы оглядеться, но сквозь бычий пузырь, затягивающий окошко, невозможно что-либо разглядеть даже днем, не то что ночью. Елена на цыпочках направилась к двери, но замерла, услышав за спиной спокойный властный оклик:
— Не вздумайте бежать, сестрица!
Афанасий приподнялся на своей убогой постели и, опершись на локоть, глядел на нее.
— Вы не спите?.. — робко пробормотала она. — Я в сени… Очень хочется пить…
— Вокруг деревни на ночь выставляют сторожей, — зевнул он, поднимаясь и протягивая ей кружку с водой, стоявшую на полке, прибитой над изголовьем. — В темноте могут подстрелить…
Вода горчила и сильно отдавала железом, тем не менее Елена с жадностью осушила кружку до дна. Теперь она понимала, как бессмысленна и опасна была ее затея.
— Эти лес и деревня когда-то принадлежали Касьянычу, — продолжал Афанасий, — но вот уже несколько лет находятся под арестом за неуплату долгов. А бывший помещик скрывается от властей и промышляет разбоем вместе со своими дворовыми людьми да приблудившимися дезертирами. Таких, как он, тут немало…
— Но если деревня под арестом, то о ней должны знать местные представители власти, — блеснула практическими познаниями Елена.
— Да кому охота пачкаться? — отмахнулся парень. — Опять же боятся его молодцев, да и выгодно молчать. Раз в полгода эта самая власть получает с Касьяныча взятку.
— А вы? Что вы здесь делаете? — не удержалась Елена. Афанасий, на ее взгляд, не походил на своих звероватых и корыстных товарищей и казался гостем на чужом пиру. Он даже говорил иначе, чем они — чище, сдержаннее, и девушка была готова поспорить, что ее спаситель грамотен.
Не торопясь с ответом, Афанасий открыл заслонку печи и задвинул к углям горшок с гречневой кашей и гусиными шкварками.
— Вы, барышня, верно, проголодались…
— Напротив, есть не хочется, — отмахнулась она. — Да и ночь!
— А придется перекусить, — возразил парень, — ведь неизвестно, что будет завтра. Атаман вряд ли поверил, что вы моя сестра.
— Тем более что здесь есть человек, который меня хорошо знает, — разом сникнув, призналась Елена. — Не понимаю, как он оказался среди ваших товарищей!
— Эти бродяги мне не товарищи, — отрезал Афанасий. — Я пять лет ходил в кандалах, а они даже не нюхали тюремной похлебки! Сбежали в лес ради поживы и легкой жизни!
— Вы были в тюрьме? Что же вы совершили?
Елена сама поражалась, как у нее хватает смелости задавать такие вопросы. Афанасий пугал ее все меньше, да и не удивительно, ведь весь остальной мир был ей враждебен.
— Все мое преступление состояло в моей вере, — поджав губы, ответил парень.
— Вы — по старой вере? Раскольник? — догадалась она.
Елена мало и смутно знала о расколе, хотя в библиотеке отца хранились и старое рукописное Евангелие, и псалтыри времен Ивана Грозного. Денис Иванович не любил касаться этой темы, а она не слишком ею интересовалась. Староверов среди слуг в доме не было.
— Я живу здесь особо, ни с кем не дружу, — продолжал он. — Потому, что не пьянствую, не курю табака, не ем с ними из одной посуды и срамословия не терплю. Они меня за это ненавидят, чуть не колдуном считают. Атаман знает меня в деле, потому побаивается. Однако теперь придется уносить ноги. Вас они мне не простят…
Елена впервые ела из деревянной миски щербатой деревянной ложкой, впервые пробовала серую кашу с пригорелыми шкварками, но внезапно проснувшийся юный аппетит сделал ее неприхотливой. Сидевший в двух шагах, у печи, лесной разбойник вовсе ее не пугал, напротив, с ним она чувствовала себя легко и непринужденно. Даже убогая изба начинала казаться уютной и надежной. Впервые за последние месяцы у Елены появилось ощущение полной безопасности, хотя девушка прекрасно понимала, что рядом с этим убежищем таится Илларион и целая стая головорезов.
— Что же с вами такое приключилось, сестрица? Почему вы путешествуете одна? — начал расспрашивать ее Афанасий и, как она отметила про себя, не из праздного любопытства. Парень был не на шутку взволнован, словно ее судьба и впрямь касалась его лично.
Рассказ Елены он выслушал молча, ни разу не перебив, все больше мрачнея. В какой-то миг девушке начало казаться, будто рядом и в самом деле сидит кровный брат, который отныне возьмет на себя все заботы о ней. Но как только она дошла в своем повествовании до потешного венчания в церкви, Афанасий вдруг сделал знак замолчать. Елена подумала, что чем-то оскорбила его религиозные чувства, но тут же поняла, что дело в ином. Парень вытянулся в струнку и напряженно прислушивался.