— Шиллинги в кармане зазвенят, Луш! Разбогатеешь!
— Да, как же! — смеялась вместе со всеми чухонка, беззаботно показывая свой беззубый рот. — Разбогатеешь от мужчин, жди! Каждый за гривенник проехаться норовит, дешевле, чем на извозчике!
— А и вправду, девки, дворяночку в трактир свести надо, — внезапно поддержала Лушкино предложение Степанида. — Пусть хоть чаю напьется. Вон как глазами водит, не понимает, на каком свете оказалась!
В трактире было тепло и неожиданно чисто. Елену поразили выскобленные до белизны столы, тщательно промытые маленькие окна, начищенный до яростного блеска самовар, венчавший стойку с закусками. Проворный мальчик с остриженными в кружок волосами принес за их стол бутылку сладкого вина и чайник, поставил блюдце с колотым сахаром, плетеную корзинку с сухарями. Когда девицы, выпив по рюмочке, схлынули, снова отправившись искать клиентов, с Еленой за столом остались только Лукерья и Степанида.
— Ты вроде бы брата искала? — напомнила Лушка. — Правду сказала иль нет?
Ошеломленная новостью о своей беременности, юная графиня совсем позабыла об Афанасии. Она поторопилась кивнуть.
— А что случилось с твоим братом? — заинтересовалась Стешка.
— Пропал третьего дня и вестей о себе не подает, — призналась Елена.
— В Гавани пропал?
— Кто знает, — пожала плечами девушка.
— Он из местных? Наш, с острова?
— Нет, приезжий. Снял здесь флигель…
— Опиши-ка мне его, — попросила Степанида.
Елена не только описала Афанасия, но и назвала адрес, по которому он должен был обитать.
— А есть у него примета какая-нибудь? Может, шрам или родимое пятно? — продолжала допрашивать Стешка. — Девицы такие штуки запоминают лучше, чем лица.
Этот вопрос неожиданно вогнал Елену в краску.
— Ты что, никогда не видела своего брата голым? — расширила от удивления глаза чухонка, которой такое предположение явно показалось невероятным.
Елена неопределенно покачала головой. Она вдруг вспомнила рассказ Афанасия о каторге. «Он целых пять лет ходил в колодках…»
— У него на щиколотках, должно быть, есть шрамы, — неуверенно сказала она.
— От колодок, что ль? — сразу догадалась Лукерья.
— Твой брат был на каторге? — шепотом спросила окончательно заинтригованная Стешка.
Елена смущенно кивнула в ответ.
— Вот это дело! — почему-то обрадовалась Степанида. — Колодника мы быстро отыщем.
Девушка встала из-за стола и едва не бегом поспешила на улицу.
— Куда это она? — тревожно посмотрела ей вслед Елена.
— Сейчас расскажет нашим девицам о твоем брате, те передадут другим, и так дальше, по цепочке, пока не найдем его! — пояснила Лушка. — У нас тут свой сыск, почище, чем в полиции.
— Как Стеша оказалась здесь, такая молодая и красивая? — вырвался у Елены вопрос, адресованный скорее самой себе, нежели собеседнице.
— Все мы здесь молодые да красивые, — проворчала чухонка. — И у Стешки судьба самая обыкновенная. Увлеклась офицером, забрюхатела. Он, известно, в кусты. Родители узнали, вышвырнули ее из дома, подальше от позора.
— А ребенок? — испуганно спросила Елена.
— А что ребенок? Ребеночек помер, недолго промучился. Какая тут может быть жизнь для него? Оттого мы все и бегаем к старухе Федоре, к ведьме проклятой, оставляем у нее наших ребятишек.
— То есть как оставляете?
— Выкидываем, милая. Я уже двенадцать или тринадцать выкинула, сбилась считать… — Лукерья налила полный стакан вина и залпом его опорожнила. Язык у нее стал сильно заплетаться, глаза осоловели. — Порой лежишь ночью в какой-нибудь дыре. Рядом упырь пьяный храпит. И вдруг в окошко тихохонько-тихохонько, едва слышно — тук-тук, тук-тук. Выглянешь — а там мои деточки мертвенькие стоят, все двенадцать или тринадцать… стоят и песенку поют, жалобную такую: «Маменька, маменька, дайте нам хлебушка, дайте хотя бы черственького, кусочек…» И эдак становится жутко, что хоть иди в нужник да удавись… Да я уж и вешалась два раза, меня подруги снимали! — По ярко нарумяненным щекам чухонки катились крупные слезы, нижняя губа дрожала, глаза помутнели. Неожиданно она уронила голову на стол и громко захрапела. Хозяин трактира, толстый рыжий мужик с хитрой кошачьей физиономией, неодобрительно взглянул на Лушку из-за кипящего самовара, но выгонять ее не стал. Его, по-видимому, озадачивала сидевшая рядом Елена, он чутьем угадывал в ней госпожу.
Уже перевалило за полночь, когда знакомые девицы с громким хохотом ввалились в кабак в компании разудалых английских матросов. Моряки громко переговаривались на своем языке, галантно держа за талии временных подруг. Половые забегали, как ошпаренные кипятком тараканы, хозяин засуетился, все заходило ходуном. На столах в мгновение ока явились джин и водка, свежие закуски, зазвенели кружки, наполненные пивом. С улицы на шум забрели цыгане с гитарами и скрипками. Они запели нечто заунывное дурными голосами, невзыскательные матросы захлопали в ладоши, издавая одобрительные возгласы.
К Елене подсела Тереза со своим клиентом, и с ними плешивый мужичонка лет пятидесяти, с окладистой бородой и бельмом на глазу. Ему, видимо, не досталось девицы, и он сразу же придвинулся к Елене, попытавшись обнять ее за талию.
— Ноу! Ноу, сэр! — закричала ему Тереза и тут же принялась расталкивать спящую Лукерью.
Графиня вскочила и собралась было уйти, но полька схватила ее за руку.
— Погоди, не спеши! — ласково сказала она. — Никто тебя не тронет. Стешка просила, чтобы ты ее дождалась.
— А где она сама?
— По твоему делу бегает. Видишь, заработка сегодня лишилась, а до нее всегда много охотников, не то что до этой коровы, — кивнула она на чухонку и принялась ее хлестать по щекам: — Вставай, холера, стерва, шкура! Кавалер заждался!
В конце концов ей удалось привести Лукерью в чувства и вручить ее плешивому мужичонке. Тот был несказанно рад, что наконец заполучил девицу, и сразу принялся тискать Лушку за бока, что-то одобрительно приговаривая по-английски.
— Ишь, какой прыткий! — вяло удивлялась та. — С виду сморчок сморчком, а туда же! Помню, у меня такой датский шкипер был — ох и мужик, просто яд! Он даже жениться на мне хотел и женился бы, если бы ему в драке голову крюком не пробили. Кажись, в Индии где-то. Поперек горла мне с тех пор эта Индия… Слышать не могу о ней!
После двух кружек пива она взбодрилась, забыла о датском шкипере, Индии и повисла на своем плешивом кавалере, как тряпка. Вскоре он увел ее. Тереза же еще долго кокетничала со своим клиентом и щебетала с ним на чудовищном ломаном английском, диалекте портовых грузчиков и проституток.
Елена поймала себя на шокирующей мысли, что ей почти уютно в этом трактире, среди девиц, которые отнеслись к ней так сердечно. Даже пьяные матросы оказались вполне миролюбивы. Они от души веселились со своими подругами и больше не приставали к ней. Незнакомый мир подонков общества, считавшийся в ее среде низким и презренным, оказался куда более дружелюбным, чем ее прежнее окружение.
Девушку разморило от густого трактирного тепла и выпитого чая. Прижавшись в углу к стене, она незаметно задремала.
Разбудил ее знакомый Стешкин голос:
— Эй, дворяночка, проснись! Слышь, проснись!
Елена открыла глаза и увидела, что трактир опустел. В зале уже не было ни девиц, ни матросов, из-за стойки с потухшим самоваром исчез хозяин. В окошки светило поднимающееся солнце, двое мальчишек лет двенадцати, живописно освещенные его косыми лучами, мыли полы, обсуждая достоинства и недостатки английских фрегатов в сравнении с русскими. Окна были раскрыты настежь, и хмельной дух совершенно выветрился из зала. Утренняя свежесть с залива необычайно бодрила. Сидевшая рядом Степанида смотрела на Елену с сочувствием.
— Стеша, — девушка сонно улыбнулась проститутке, как старой хорошей знакомой, — а я тебя жду-жду! Неужели ты все искала Афанасия?
— Ох, и задала же ты мне работу, дворяночка, — со вздохом пожаловалась та.
Лицо ее было очень печально, и Елена, окончательно придя в себя, заволновалась:
— Ты его нашла? Узнала, что с ним?
— Не знаю, как сказать… — замешкалась Степанида.
— Боже мой!
У юной графини в этот миг так сжалось сердце, словно Афанасий и впрямь был ее родным братом.
— Да говори же! — вскричала она, так что мальчишки разом обернулись в их сторону.
— Узнать-то я узнала, где он, — наконец выдавила Стеша, — но не знаю, жив ли еще…
Глава восьмая
Молодой разбойник на пороге смерти. — Покаяние. — Чем не стоит клясться мужчине, когда он влюблен
Три дня тому назад, едва успокоив свою подопечную после ее неудачного визита к Протасовой и оставив Елену в доме Зинаиды, Афанасий отправился в Гавань уже в сумерках. Свернув на указанную в записке улицу, Афанасий искал взглядом свой флигелек и невольно думал, как, должно быть, хорошо жить в собственном доме. Не в разбойничьей избушке, не в землянке, в которой он хоронился два года после побега с каторги. Еще лучше, когда в своем доме тебя кто-нибудь ждет и встречает радостным возгласом: «Наконец-то пришел, я так соскучилась!» Ему уже двадцать пять, а любовь свою он так и не встретил. До любви ли ему было все эти годы? Хорошо бы найти добрую, честную девушку… Ни за красотой, ни за деньгами он не погонится, счастья они не приносят. Что касается юной графини, в отношении нее Афанасий давно уже все решил. Как только она выиграет дело, получит наследство своих родителей, он расстанется с Еленой навсегда и не возьмет от нее ни копейки. Довезет ее до Москвы, а там подастся к «федосеевцам». К ним-то он и пробирался из Сибири, да вот угодил в тюрьму. Братья примут его, как родного. С одним из «федосеевцев» он бежал с каторги, но тот захворал в тайге, помер у него на руках. «Федосеевцы» были одной из самых суровых раскольничьих сект, умерщвлявших плоть упорным самоистязанием, но это — удел праведников, «кормчих», а простым членам общества разрешено даже вступать в брак. Братья найдут ему подходящую невесту, жизнь пойдет на лад. Но это все потом, а сейчас ему надо бы справить документы понадежнее. Те, что какими-то темными путями достала Зинаида на имя некое