го немца, гробовых дел мастера, не внушали доверия даже самому Афанасию. Ну какой из него немец-гробовщик? Первый же будочник заподозрит неладное и потащит его в участок.
Отыскав наконец свою новую квартиру, он забросил в комнату узел с вещами и отправился купить что-нибудь себе на ужин. Под крышей у сестры он за день не сделал ни глотка воды, как и обещал, и теперь его терзал сильный голод. В Гавани многие лавочки со съестными припасами были открыты по ночам, так что затруднений Афанасий не встретил. Ночь выдалась удивительно теплой, домой идти не хотелось, и парень, глубоко задумавшись, блуждал по улицам, жуя на ходу хлеб с жареной колбасой. Наконец он решил вернуться. До флигелька было рукой подать, когда его окружила банда головорезов из восьми человек. Двое здоровенных парней с дубинками пошли прямо на него, по двое подступали с обоих боков, еще двое приближались сзади. Афанасий напрасно вглядывался в их лица, скрытые темнотой.
— Ну, здравствуй, что ли, Афоня! — вдруг раздался у него за спиной знакомый хрипловатый голос. — Не чаял небось уже встретиться со мной?
— Зря ты так думаешь, Касьяныч, — усмехнулся Афанасий, не оборачиваясь. — Разве в аду нам не вместе гореть?
— Ну, я покамест на тот свет не собираюсь, — отвечал ему разбойник. — А вот тебя мы как раз туда отправим…
— Как-то это не по-людски, Касьяныч, восемь на одного, — спокойно возразил парень. — Выходи и бейся честно, если знаешь, что такое честь.
— Ишь, заговорил по-благородному! — засмеялся тот. — Можно подумать, ты дворянин, а не я.
— Какой ты дворянин! — не смутился Афанасий. — Посмотри на себя! Ты уже вроде зверя стал. Бродишь по лесам, людей боишься, падалью питаешься…
— Ну и дурак же ты, Афоня! Вместо того чтобы на коленях просить меня о пощаде, изображаешь из себя храбреца. Иль помучиться хочешь? У вас ведь, у раскольников, это, кажется, поощряемо?
— Я в святые не мечу и драться с вами буду насмерть. — Афанасий говорил хладнокровно и не скрывал презрения.
— Скажи, зачем ты деревню мою спалил, умник? — раздраженно спросил Касьяныч, видя, что угрозы на парня не действуют. — Я ведь отдал тебе девку, хотя не поверил, что она твоя сестра.
— Отдать-то ты ее отдал, а ночью подослал ко мне своего товарища с ножом.
— Никого я к тебе не подсылал, — бросил тот. — Кремень сам за девкой пошел, по своей прихоти…
— И что я, по-твоему, должен был делать? Отдать ему сестру на поругание?
— Да зачем тебе понадобилось избу жечь? — стоял на своем разбойник.
— А это товарищ твой во время драки угодил ногой в топку. Валенок загорелся, а он, дурья башка, вместо того чтобы высунуть его в окошко да остудить, сунул ногу в солому… — Афанасий произносил эту издевательскую речь, не моргнув глазом.
Парни, внимательно слушавшие их перепалку, так и грохнули. Раскольник не замедлил этим воспользоваться. Он резко развернулся и со всего размаху дал Касьянычу кулаком под дых, так что тот, не издав ни звука, повалился на руки своему ошеломленному товарищу. Началась свалка. Все разом бросились на Афанасия, но больше мешали друг другу, чем били его. На узкой дорожке, ведущей к флигельку, образовалась живая куча. Афанасий пустился было наутек, но тут же остановился и повернул обратно.
Он надеялся, воспользовавшись темнотой и всеобщим замешательством, проскользнуть в свое жилище и захватить документы и деньги. Без них он не решился бы показаться в городе. Парень уже почти достиг крыльца, когда кто-то из головорезов схватил его за ногу. Он кубарем полетел наземь, но тут же вскочил и выбросил вперед руку с ножом. Первый же разбойник, кинувшийся к Афанасию, наткнулся на лезвие. Его крик эхом отразился во всех закоулках Гавани. Дальнейшие события развивались молниеносно. Шестеро парней разом набросились на Афанасия с дубинками. Страшные удары сыпались на парня со всех сторон. Он размахивал ножом, сумел задеть еще одного или двоих, прежде чем удар по голове повалил его на землю. Разбойники с минуту продолжали его избивать, потом раздался протяжный свист, говорящий о приближении полиции, и удаляющийся топот многих ног.
Какое-то время парень лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к собственному телу, которого совершенно не чувствовал. Не было боли, только смертное онемение. «Должно быть, они меня все же убили, — подумал Афанасий. — Вот и пожил, нечего сказать… Вся жизнь, как сон прошла…»
Когда он открыл глаза, или ему показалось, что он их открыл, парень увидел себя лежащим на узкой дорожке, возле деревянного домика с покосившейся крышей. «Что это за дом? Кто там живет? Почему никто не выбежал на крики?» В тот же миг одно из окошек дома слабо осветилось свечой и в нем показалось лицо безобразной старухи. Она шевелила губами, но взгляд ее был неподвижен. Вдруг старуха нахмурилась и что-то крикнула. Он не расслышал, что именно кричала эта ведьма, потому что почувствовал ужасную боль во всем теле. Потом наступило затмение.
В другой раз, придя в сознание, Афанасий обнаружил себя уже в доме старухи. Он лежал на полу, совсем голый, а ведьма натирала его тело вонючей мазью. Ей помогала здоровенная дебелая девка с опухшим лицом.
— Вот, Забава, полюбуйся, — обращалась старуха к девке, — все-то кости у него целёшеньки, только одно ребро сломано, да голова опухла. А били его нешуточно, какие молодцы, да какими дубинами!
«Стало быть, я все-таки жив!» — Афанасий больше не сомневался в реальности происходящего.
— Но главное, чтобы внутренности были целы, — продолжала свою медицинскую лекцию ведьма. — Если, к примеру, селезенка лопнула или печень порвана, то напрасны все наши старания. День промучается, либо два, и окочурится.
— Смотри, Федора, он глаза открывает! — закричала вдруг девка, тыча пальцем прямо в лицо Афанасию.
Так он узнал имя своей спасительницы. Старуха целые сутки отпаивала непрошеного гостя травами, не давая ему никакой еды. Впрочем, он не испытывал голода. Афанасий тихо стонал от боли, не произнося ни слова. К вечеру у него поднялся сильный жар, вновь наступило затмение. Он очнулся глубокой ночью, весь мокрый от пота, и увидел рядом Федору. Та сидела за столом и гадала на картах. Из соседней комнаты доносился громкий храп служанки.
— Пить, — беззвучно прошептал он разбухшими губами. Федора вскочила и тотчас поднесла к его рту железную кружку с отваром.
— Можешь говорить? — спросила она, присев рядом.
— Могу, — каждое слово доставляло ему нестерпимую боль.
— Сдается мне, ты помираешь, — запросто сообщила старуха. — А почему — не знаю. Ребро твое срастется, и голова у тебя крепкая, уцелела. Синяки и ссадины — дело наживное, заживут. Все бы хорошо, да одно плохо — кто-то тянет тебя вниз, в преисподнюю. Ангел-хранитель отвернулся… Знаешь, почему?
Афанасий молчал.
— Потому что на тебе лежит тяжкий грех.
Старуха смотрела на него красными, воспаленными от бессонных ночей глазами и, казалось, хотела прочесть его мысли.
— Признайся во всем, тебе станет легче, — советовала она, — даст Бог, выкарабкаешься. Не держи на сердце черный груз…
Он сделал отрицательный жест и закрыл глаза. Старуха поднялась с постели и ушла.
«Ведьма! — пронеслось в голове у Афанасия. — Чтобы я перед ней каялся? Не бывать этому!»
И все же старуха была права. Вот уже полгода он нес тяжкую ношу. Преступление, которое совершил Афанасий, не давало ему покоя, каждодневно терзая душу. Оттого-то он и рвался к «федосеевцам», чтобы покаяться перед братьями. «Федосеевцы» отпустят ему грех, примут в свою общину. Он вдруг увидел, как в комнату входят братья со светящимися нимбами над головами, с сияющими улыбками на лицах, а старуха ворчит на них, ведьма недовольна. Братья берутся за руки и начинают водить хоровод. Поют незнакомую песню, вроде русскую, а слов не разобрать. Старуха же, оказавшись внутри хоровода, вращается в обратную сторону. Братья медленно водят хоровод, а ведьма крутится быстрее и быстрее, словно невидимая сила ее вращает. Вдруг остановилась и задыхающимся голосом говорит: «Черный груз на тебе. Сбрось его к черту! К черту! К черту!»
Весь остаток ночи Афанасий бредил. На рассвете открыл глаза, увидел, что Федора опять сидит рядом, разглядывая его.
— Помираю? — спросил он старуху.
— Худо твое дело, милый, — ласково ответила она.
«Откуда у нее сила такая? — думал Афанасий. — Ведь совсем не спит. На то и ведьма!» И снова вокруг него завертелся, закружился хоровод. Только теперь Федора была не внутри круга, а снаружи, «федосеевцы» больше не пели, старуха же мурлыкала себе под нос. Вдруг один из братьев вскрикнул: «Сбрось ей свой черный груз, Афанасий!» «Не бойся!» — подхватил второй. «Она его отдаст нам», — сказал третий. «А уж мы знаем, что с ним делать», — заверил четвертый.
Когда он в очередной раз очнулся, в окно светило солнце. Федоры рядом не было, дебелая девка мыла полы. Вода в деревянной лохани качалась красная, мутная. «Это моя кровь!» — понял парень.
— Эй! — окликнул он служанку. — Позови старуху!
Та бросилась в соседнюю комнату. Вскоре старуха появилась и, наклонившись над постелью, спросила:
— Зачем звал?
— Хочу… покаяться, — вымолвил он, тяжело дыша. Его тело снова начинало гореть. Сейчас поднимется жар и опять начнется бред. Нужно успеть, а то ведь он может больше не очнуться.
Старуха мигнула девке, и та исчезла.
— В Москве, во время пожара, я тоже поджигал дома, — начал Афанасий, — таков был приказ губернатора. В одном из домов оставались люди…
— Ты об этом знал? — перебила старуха.
Он облизал сухие губы.
— Света в окнах не было. Я решил, что дом пуст…
Он закрыл глаза и, перед тем как впасть в забытье, успел прошептать: «Там все сгорели заживо…»
И ему снова привиделись братья. Теперь они не водили хороводов и не пели, а сидели смирнехонько на полу, в разных углах комнаты, поджав под себя ноги, и о чем-то говорили на непонятном птичьем языке. Чирикали и свистели, подражая птицам.
Когда он открыл глаза, то увидел в распахнутом окне красногрудого снегиря. Тот сидел на карнизе, смотрел прямо на него и выводил трели. Афанасий не понимал, происходит ли это наяву, или продолжается бред. С трудом нашел в себе силы приподняться на локте. За окном, на дереве, сидели еще шесть снегирей, трое огненногрудых, как солист, и три сизогрудые самки.