С этими словами он забрался в карету и уселся у окна, спиной к передней стенке.
«Садитесь рядом с ним», — шепнул на ухо Белозерскому граф. Лицо его по-прежнему светилось улыбкой, зато в голосе слышалась скрытая угроза.
«Вот бестия! — выругался про себя Илья Романович. — Как пить дать, обдерут!» Он паниковал все сильнее, хотя карточная игра еще не началась.
Проехали несколько верст, поддерживая пустой разговор. Внезапно Обольянинов спросил Гольца:
— А расскажите-ка нам, дорогой барон, как вам все же удалось отыскать князя?
— Это оказалось не так сложно, — усмехнулся тот. — В Липецке, на водах, я всех расспрашивал о князе, и какая-то всезнающая старушенция рассказала мне, что князь завел здесь новое знакомство. Она же, кстати, сообщила ваш петербургский адрес. Вернувшись в Москву, я узнал, что князь отбыл в столицу, и поспешил за ним. Я догадался, что, будучи на водах, вы пригласили князя в гости, и он наверняка остановился у вас…
— Так вы следили за моим домом? — между прочим поинтересовался Обольянинов.
— С этой целью я снял номер в гостинице, напротив вашего дома, — признался Гольц, — и обзавелся вот этой штуковиной…
Барон достал из кармана плаща несколько цилиндров и быстро скрутил их вместе, так что получилась маленькая подзорная труба. Он протянул ее графу. Тот повертел трубу в руках и, посмотрев через нее на Белозерского, спросил:
— Наверное, при помощи этой штуковины вы не только следили за князем, но и узнавали обо всем, что творится в моем доме?
— Уверяю вас, кроме князя меня ничто не интересовало, — заверил барон, положа руку на сердце.
Когда Обольянинов вернул ему подзорную трубу, он так же быстро раскрутил ее и спрятал.
— Князь провел в моем доме почти неделю. Почему вы так долго выжидали? — продолжал расспрашивать граф.
— Дело в том, что наш драгоценный Илья Романович никогда не оставался один. Я же хотел получить свои деньги без свидетелей.
— А каким образом вы узнали про бал-маскарад? — допытывался Обольянинов.
— Это было просто, — фыркнул Гольц. — Я заметил, что вы с князем зачастили в некий магазин безделушек и редкостей, и как-то заглянул туда после вашего ухода. Сеньор Тоньяцио, старик-хозяин, оказался весьма словоохотлив. Он даже показал мне эскизы костюмов, которые вы заказали в его магазине для бала-маскарада, и поведал трогательную историю о том, как вы обвенчались с его дочерью, восстановив против себя весь Петербург. Оказывается, благодаря вам он из шарманщика превратился в преуспевающего торговца.
— Старый осел! — в сердцах выругался Обольянинов.
— Зря вы сердитесь, граф, — снисходительно заметил Гольц. — Тесть вас боготворит. От него я узнал, когда и где состоится бал. Оставалось только нанять извозчика и последовать за вами в Павловск.
— Что ж, поздравляю! — неожиданно весело воскликнул граф. — Вы могли бы сделать блестящую карьеру сыщика, но, увы, это вам не суждено…
В руках у Обольянинова неизвестно откуда возник длинный обоюдоострый нож. Не медля ни секунды, он ударил Гольца в грудь. Раздался страшный крик. Кричал, однако, не барон, а Илья Романович, который до этого тихо сидел, нервно теребя в руках маску Прозерпины. Из груди барона вырвался только тихий хрип. Он заерзал, пытаясь, очевидно, встать, его правая рука упала на колени Белозерского. Левой он проделал в воздухе несколько хватательных движений, словно хотел дотянуться до горла Обольянинова и задушить его. Но рука, не найдя цели, безжизненно упала. Барон испустил дух.
Обольянинов что-то крикнул кучеру по-итальянски и стукнул в переднюю стенку. Карета остановилась. Он приоткрыл дверцу и позвал слуг. Обернувшись, граф заметил, что правая рука мертвого барона все еще лежит на коленях Белозерского, сжимая маску Прозерпины. Илья Романович не смел шелохнуться, чтобы отодвинуться от своего страшного соседа.
— Да заберите вы у него маску, князь! — приказал Обольянинов и с улыбкой добавил: — Теперь он узрит эту подземную богиню воочию.
Слуги проворно вытащили из кареты тело барона и понесли его в лес.
— Я обещал прийти на помощь в трудную минуту, — напомнил граф, вытирая нож носовым платком с собственными инициалами. — Что ж, больше у вас нет кредитора.
— Можно было… как-то… иначе… — пробормотал Илья Романович, слабо шевеля бледными губами.
— Неужели вам жаль этого мерзавца? — рассмеялся Обольянинов. — А он бы вас не пожалел, раздел бы до нитки.
Граф убрал нож под диванчик, на котором сидел. Там имелся тайник, которым он, судя по непринужденности движений, пользовался не впервые.
— Для вас все складывается как нельзя лучше, — подытожил Обольянинов. — Но помните — и вы теперь должны помочь мне, если понадобится…
Илья Романович почувствовал, что у него оледенели внутренности. «Гольц был куда лучше, чем этот!» — с ужасом подумал он.
Глава одиннадцатая
Гусар и разбойник на государственной службе
Двоюродный дядюшка Савельева был еще бодрым, деятельным старичком, больше всего на свете любящим читать нравоучения и оказывать благодеяния. Он, как и следовало ожидать, встретил любимого племянника с распростертыми объятьями. «Давненько ждал тебя в гости, Митенька, — признался со слезами на глазах Родион Михайлович, — а ты не едешь да не едешь…» «Были неотложные дела», — скупо оправдывался Савельев. В сущности, он уже не понимал, зачем приехал к старику. Исчезла надежда, которой он жил прежде — выпросить денег и вернуться в Савельевку «докучивать». Усадьба потеряна, податься некуда. Поэтому, когда за обеденным столом дядюшка вдруг произнес нараспев: «Зна-а-ю я, голубчик, твои неотло-о-жные дела. Мне губернатор ваш костромской Пасынков Николай Федорович все геройства твои подробно расписал…» — Дмитрий неожиданно почувствовал облегчение. Не нужно врать, изворачиваться, все кончено, еще не начавшись. Он никак не предполагал, что дядюшка водит знакомство с губернатором и даже состоит с ним в переписке. «Денег старик мне теперь точно не даст! Пойду я по миру с сумой», — заключил про себя Савельев.
Дядюшка, встав на благодатную почву для нравоучений, принялся отчитывать племянника за распущенность и пьянство. Нотации лились рекой, и потому кулебяки со стерлядками не лезли Дмитрию в горло, как ни расхваливала их смущенная тетушка. Он комкал салфетку, гадая, отчего ему до сих пор не показали на дверь.
Но дело было в том, что старый екатерининский генерал, бравший с великим Румянцевым Измаил и Аккерман, Хотин и Вендоры, разменявший уже седьмой десяток лет, не имел собственных детей. Оттого он присматривался к многочисленным племянникам. Митеньку дядюшка отличал с малых лет и позже, когда тот воевал на Кавказе и с турками, несказанно им гордился. Однако разгульная жизнь Савельева его не на шутку огорчила. Излив на гостя весь свой запас нотаций, Родион Михайлович отложил вилку и внушительно произнес:
— Пора тебе остепениться, голубчик. Пора стать солидным человеком.
— Пора, дядюшка, — согласился Савельев, продолжая терзать салфетку.
— Коль не можешь нынче из-за хромоты бить в полную силу врага, надобно продолжить службу в статском звании. Конечно, из-за худородности твоей да необразованности больших чинов тебе пока не видать, как собственных ушей. Да и в армии ты до генеральских погон не дослужился… — Дядюшка сделал паузу, как бы давая племяннику время осознать свою ничтожность. — Начинать придется с малого. Снимешь скромный домик на Петербургской стороне, как все мелкие чиновники, и заживешь потихоньку. А там, глядишь, женишься, детишек заведешь. Коли захочешь по службе преуспеть, поступишь в университет — какие твои годы! Университетское образование ох как нынче ценится! Без него теперь до статского советника не допрыгнешь!
Дмитрию становилось все тошнее. Карьера мелкого чиновника, впрочем, как и крупного, его совсем не прельщала, поступать в университет он тоже не собирался. Однако племянник молча слушал дядюшкины речи, считая любые возражения бесполезными.
— Где бы ты хотел служить, к примеру? По какой части? — наконец прямо спросил его Родион Михайлович.
— Разве я волен выбирать? — ответил, смутившись, Савельев. — Куда скажете, туда и пойду.
— Это ты верно заметил, голубчик, — самодовольно рассмеялся дядюшка, — не такие твои заслуги, чтобы выбирать… А я тебе плохого не посоветую!
Настроение у Родиона Михайловича заметно улучшилось. Пообещав на досуге подумать над дальнейшей судьбой Дмитрия, он отпустил его отдыхать, на прощание спросив:
— Где ты раздобыл такого денщика? В лесу, что ли, подобрал? Уж больно на разбойника похож.
— Он усердный слуга, дядя, — отрекомендовал Иллариона племянник. — Я им доволен.
— Смотри, как бы не украл чего…
Савельев застал Иллариона за чисткой сапог. Вещи уже были аккуратно уложены в платяной шкаф. Впрочем, пожитков у бывшего гусара имелось немного. Две смены нижнего белья да штатское платье, купленное ему в Костроме Глафирой, ни разу не надеванное, — вот и весь багаж.
Войдя в комнату, Дмитрий рухнул в кресло и обхватил голову руками. Если бы не присутствие слуги, он бы в голос завыл.
— Что уж так убиваться, барин, — фамильярно заметил Илларион. — Старики всегда ворчат. Однако дядя вас любит и желает облагодетельствовать. Мне его камердинер так прямо и сказал…
— Какой я тебе, к черту, барин?! — раздраженно воскликнул Дмитрий. — Ты вот что, братец! Хотел добраться до Петербурга? Добрался? Ну так и ступай на все четыре стороны. Я тебя не держу.
Удивительно, но это была первая стычка за пять дней пути, который они проделали вместе. Савельеву, человеку взрывному и неуравновешенному, было о чем поразмыслить в дороге, и потому он вел себя необычайно тихо. Что касается Иллариона, то приключения в Касьяновом лесу произвели коренной переворот в его душе. Он едва не отправился на тот свет после драки с раскольником, потом был брошен на верную погибель людьми, которых считал товарищами… Илларион впервые задумался о Боге и о Божьем промысле, хотя прежде был почти атеистом. Он словно состарился и, оглядываясь на прожитые годы, понял, что жил скверно и не может вспомнить ничего хорошего. Совесть, наличия которой он в себе даже не предполагал, вдруг пробудилась от вековой спячки и принялась сосать его душу, подобно невидимому паразиту. Раньше, если он крал коня утром, то забывал об этом уже вечером. Теперь же Илларион всю дорогу до Петербурга придумывал, каким способом вернет попу украденную кобылу. Савельев посмеивался над совестливым разбойником: «Да кобыла-то, гляди, какая попалась кусачая! Все колени тебе изжевала! Может, поп еще и не обрадуется, когда получит ее обратно!»