В гостиной со звоном разбился бокал.
– Не сейчас! – услышал Цыбин нарочито громкий шепот Анны. – Я позвоню тебе завтра!
Она знала, что «завтра» для НЕГО никогда не наступит. Цыбин знал немного больше.
– Дорогой!
– Иду!
Он, извинясь, погладил Людмилу по плечу.
В гостиной хозяин неловко одергивал рубаху. Анна грациозно соскользнула с дивана и обняла Цыбина за шею.
– Дорогой, может, ты почитаешь что-нибудь. Я обещала ребятам.
– Конечно, пора, – поддержал ее хозяин, хотя было видно, что ему хочется совсем другого. – Людочка, иди скорее сюда.
– Ну раз просите. – Цыбин посмотрел глубокоглубоко Анне в глаза и поцеловал ее крепко-крепко с тем значением, которое знал только он.
Людмила погасила свет и зажгла свечу. Ветер снаружи завыл, как тоскующий пес.
– Я вообще-то как испанист стараюсь писать в стиле латинской поэзии, но сегодня хочется прочитать юношеское посвящение любимой в стиле городской романтической лирики.
Анна улыбнулась. Жестко и зловеще. Хозяин пожирал глазами ее ноги.
«Как она спокойно ждет того, что должно произойти, – подумал Цыбин. – Потому что не все знает. А если все? Она догадалась и ждет. Сможет ли он…»
– Просим, просим, – захлопала в ладоши Людмила.
Цыбин вдохнул.
Унылое серое небо,
холодная клетка дождя.
Меж двух мокрых машин из-под хлеба
ты целовала меня.
Это врезалось в память четко,
словно было еще вчера:
бесконечная капель чечетка,
мокрой парадной дыра.
Хозяин подавил зевок и потянулся к бутылке коньяку. Людмила с глупой, отсутствующей улыбкой прижимала ладони к груди. Анна привычно облизала губы кончиком языка.
Какой-то смешной прохожий замер, разинув рот.
На ящиках молча щурился рыжий, облезлый кот.
Стылое утро тихо подкрадывалось к нам.
Я глотал дождевые капли, с дыханием твоим пополам.
Цыбин протянул дамам руки. Они синхронно поднялись с кресел и взялись за них. Тени плясали на потолке в свете свечи.
И не смея поверить в счастье,
в эту безумную ночь,
я благословлял ненастье,
отсылал все печали прочь.
Он привлек их к себе и полуобнял за плечи. Людмила возбужденно подрагивала. Анна улыбалась неуловимо и непонятно. Запахи тел и парфюмов смешались.
Ты дрожала в моих объятьях,
уткнувшись лицом мне в грудь.
Я целовал тебя, как распятие
перед отправлением в дальний путь.
Круговым движением правой руки себе за спину он мгновенно сломал Людмиле шейные позвонки, одновременно костяшками левой нанеся Анне резкий удар в область сердца. Не дав им упасть, подхватил обеих за талию и бережно опустил на ковер, боковым зрением фиксируя неподвижную фигуру хозяина за столом. Голова Людмилы болталась как тряпичная. Тело Анны вздрогнуло, губы шевельнулись. Непроизвольно он склонился к ней.
– Браво, Цыбин, – еле слышно прошелестело в воздухе.
Последний выдох теплым язычком коснулся его лица. Глаза остекленели.
Подавив поднимающееся от живота и груди горлом в мозг желание крушить, уняв коверкающую пальцы судорогу, загнав в подкорку все эмоции до единой, он распрямился для того, чтобы посмотреть в глаза тому, о встрече с кем не мечтал, но на встречу с кем надеялся бы до гроба. Тому, кто отнял у него сны, тому, кто отнял у него любовь, тому, который должен за все ответить. Он хотел рассказать ему, кто он. Хотел рассказать про московскую метель. Хотел рассказать про женщину, которой пожертвовал, чтобы добраться сюда. Хотел спросить, что он должен теперь с ним сделать? Хотел, очень хотел, но вместо этого бросился вперед, пощупал шею, приподнял веки и молча опустился рядом на диван. Сердечный приступ, вызванный шоком от увиденного минуту назад, был мгновенным. Юрий Ловчий умер, так и не узнав, за что умирает, не испытав страха, не пережив боли. Ушел. Убежал. Скрылся за недостижимыми границами.
В бокалах на столе плясало пламя свечи. Где-то в соседней комнате звонко и переливчато раздался часовой бой. Цыбин подошел к окну и раскрыл его. Холодный, злой ветер наполнил комнату звуками гремящих железных крыш и шуршания низвергающейся потоками воды. Где-то внизу хлопнула дверь. Зацокали каблучки. Кто-то засмеялся.
– Не прижимайся!
– Так я под зонтик…
– Хитренький какой…
Несколько минут он курил. Лицо и сорочка стали влажным от дождя. Выбросив окурок, по привычке прислушался к себе. Голова была предельно ясной. Боли, страдания, разочарования – все осталось позади. Он посмотрел на часы. Пять минут девятого. До отлета самолета оставался двадцать один час. Он подумал, что глупо держать себя под контролем почти одиннадцать лет, чтобы позволить эмоциям сгубить себя за сутки. В камине лежали аккуратные, подобранные одно к одному полешки, напиленные на какой-нибудь финской лесопилке. Он разложил их на полу. Принес из библиотеки книг и газет. Открыв бар, откупорил несколько бутылок виски, вылив их содержимое на пол. Затем взял стоящую у камина бутылочку с жидкостью для розжига дров и углей и начал поливать все сверху.
Первый раз этот звук побеспокоил его, когда он ходил в библиотеку. Второй раз, когда доставал спиртное. Словно кто-то, всхлипывая и покашливая, елозил чем-то липким по начищенному паркету. Бросив бутылочку из-под жидкости, Цыбин прислушался. Звук не исчезал. Он вышел в коридор. Вид закрытой комнаты в конце коридора неприятно кольнул его. Забывать о таких вещах было нельзя при любых обстоятельствах. Мягко и бесшумно он добрался до двери. Звук определенно доносился из-за нее. Теперь к нему добавилось непонятное попискивание. Цыбин полностью расслабил мышцы и взялся за дверную ручку. Неожиданно его осенило. Он улыбнулся и отошел от двери. Там была собака. Собака, запертая перед приходом гостей. «Маленький семейный секрет». В принципе можно было и не открывать, но привычка во всем убеждаться победила. Цыбин прошел на кухню, выбрал широкий «золингеновский» нож и намотал на руку покрывало с одного из диванов. Дверь подалась легко и тихо. Он сделал шаг и остановился на пороге, ожидая нападения.
Это была детская. Голубые обои с крылатыми слониками, ярко-красный манеж с плюшевым динозавром, мячи, шары, медвежата, машинки… Прямо напротив дверей стояла затейливая импортная кроватка, в которой сидел белоголовый малыш в розовой рубашечке и сосредоточенно сжимал в ручках резинового ежика, издающего самые разнообразные звуки.
«Ежик резиновый с дырочкой в правом боку…»
Цыбин опустил руки. Покрывало соскользнуло на пол. Нож глухо стукнулся о паркет. Малыш поднял головку и, увидев его, неожиданно широко улыбнулся, показав три зуба. Было по-прежнему очень тихо. Цыбин подвинул к себе стул и сел. Первая растерянность прошла. Мозг привычно быстро разбирал ситуацию.
«Детей у Юрия и Людмилы нет: Людмила жаловалась Анне на женские проблемы, Юрий за столом говорил о том, как хочется иметь сына. Оба не из тех, кто предложит услуги няньки друзьям. Впрочем, это не главное. Главное, что с ним делать? Оставить здесь… Но если… Нет. Хватит. Этого даже дьявол не простит…»
Малыш снова засмеялся и протянул Цыбину ежика. Окно в комнате было плотно закрыто. Снаружи бесновался и бился о стекло ветер. Цыбин встал и взял с подоконника черную кожаную папку, кажущуюся в этой комнате инородным телом.
«Так… Брошюра детского приюта „Святая Мария”. Дальше… Заявление на усыновление. Понятно… Список необходимых для комиссии документов. Ага… Вот: разрешение взять ребенка на несколько дней в семью. Даже сроки стоят. Медицинские справки. Все. Остальное не важно».
Он положил папку на пол. Ребенок продолжал тянуть к нему ручки, радостно гукая. Цыбин встал со стула и присел перед кроваткой. Надо было принимать решение. Розовый пальчик уткнулся ему в щеку. Вышивка на рубашонке попалась на глаза. Он на мгновение зажмурился, отгоняя наваждение. «Ярославушка». Ребенок потрогал его за кончик носа. Цыбин резко отпрянул, развернулся, достал из папки брошюру, пролистал и сунул в карман пиджака. Быстрым шагом прошелся по комнатам, нашел большую дорожную сумку, оделся и вернулся в детскую. Искать одежду не стал. Завернул малыша в одеяло и положил на дно сумки. Тот недовольно захныкал. Цыбин выругался и, подавив желание ударить его, сунул в сумку какие-то игрушки. Словно чувствуя исходящую от него угрозу, ребенок испуганно замолк. Ему хотелось верить, что надолго. Несколько кварталов не стоило показываться с ним на руках. Любой дурак запомнит. Хотя когда разберутся, он будет уже далеко. Он чувствовал, что поступает против всех своих правил. Неприятно и тревожно саднило в груди. Аккуратно подняв сумку с живым грузом, Цыбин приоткрыл входную дверь и прислушался. Никого. Дежа вю. Все это уже когда-то было: пустая лестница, мертвая квартира за спиной, вой ветра под крышей. Противно щелкала на площадке перегоревшая лампа дневного света. Оставив сумку у дверей, он вернулся в гостиную, достал из кармана уже обмякшего тела Юрия «Ронсон», высек огонь. Прежде чем бросить зажигалку на пол, наклонился и закрыл большие насмешливые глаза Анны.
Выйдя на улицу, он постоял несколько минут в арке напротив и, только разглядев за темными стеклами квартиры весело гарцующие языки пламени, пошел прочь проходным двором. Ветер, смеясь, сбивал с ног. Дождь превратился в цунами. Все вокруг стонало, ревело, звенело, трещало и рычало. Людей почти не было. Редкие машины поднимали фонтаны брызг. Ноябрьская буря уверенно шла по вечерним питерским улицам. Приближалась ночь.
– Все! Хана! – Максаков упал на водительское сиденье. Его насквозь промокшее пальто обиженно хлюпнуло. – Стартер «по звезде» пошел.
Антон попытался разглядеть что-нибудь через облепленные темнотой, залитые дождем стекла. Уже почти час, как они заглохли при въезде на Большеохтинский мост.