«Морщины!» — ужаснулась Ирабиль. Она сразу же улыбнулась, несмотря на то, что захотелось плакать. Увидев ее гримаску. Кастилос покатился со смеху.
— Да, — воскликнул он. — Теперь я их всех понимаю.
— Кого? — снова нахмурилась Ирабиль.
— Левмира, Аммита — всех. Тебя либо сразу обожать больше жизни, либо пристукнуть с первого взгляда хочется.
Не обращая внимания на горящие щеки (не то от вина, не то от смущения), И сказала мрачным голосом:
— Не пристукнул ведь.
Из замешательства Кастилоса вывела тарелка с куриным окорочком и картофельным пюре, опустившаяся на стол. Принцесса и Кастилос подняли головы. Высокий парень лет двадцати, с благородными чертами лица, отнюдь не походил на прислугу. Темно-синие глаза посмотрели на И, на Кастилоса.
— Это что? — Кастилос кивнул на тарелку.
— Называется «еда», — приятным, чуть глухим голосом сказал парень. — Здесь много чего можно получить, если правильно спрашивать. — Не дожидаясь приглашения, он уселся за стол. — Ну? Кто из вас двоих — герцог Кастилос Вэссэлот?
— Она. — Кастилос, глазом не моргнув, указал на Ирабиль.
— Так и подумал, — кивнул парень. Повернулся к принцессе, руки легли на стол. Лицо грозное, а в глазах почему-то улыбка. Это несоответствие заворожило Ирабиль, отвести взгляд оказалось не под силу.
— Вижу, замаскироваться у тебя ума хватило, — заговорил парень. — А потом что? Головой ударился? Зачем назвался на входе? Поздравляю, почтовые голуби уже в пути.
— Голуби? — пробормотала Ирабиль.
— Ага. Те, что с когтями на крыльях. Надо бы вытащить тебя на улицу, да как следует подвыбить дурь.
Принцесса шарахнулась, чуть не упала со стула. Кастилос, перегнувшись через стол, придержал ее за плечо.
— Хватит шутки шутить, — сказал, глядя на парня. — Кто ты, и в чем твоя проблема?
— Так мне теперь с тобой разговаривать, да? — обратился к нему парень. — Ладно. Ты кушай, детка. Прости за испуг.
— Детка? — возмутилась Ирабиль. На миг показалось, сердце вот-вот остановится. Взять бы, да приложить этого наглеца рожей об стол! — У меня есть имя…
— Которое я слышать не желаю, — отрезал парень. — Меня зовут Роткир, и это нормально. А если твое имя хоть немного связано с нашим досточтимым королем — лучше назови другое.
Подумав, И сказала:
— Ирия.
— Мне нравится, — кивнул Роткир и вновь обратился к Кастилосу: — Серьезно, мужик, ты поступил очень глупо. Не мог просто перелететь через стену? Здесь постоянно шныряют туда-обратно, никто бы внимания не обратил.
— Моя сестра, — Кастилос взглядом указал на И, — не умеет летать. К тому же я посчитал невежливым проникать в дом своего друга тайком. Он не хочет меня видеть?
— Он передает привет. Утром пришлет за тобой карету. Да, вот еще. — Роткир выложил на стол увесистый кошель. — Возьмете на рынке нормальное шмотье, и можете переехать в клоповник поприличнее.
Приоткрыв кошель, Кастилос вскинул брови. Принцесса тоже попробовала сунуть нос, но кошель захлопнулся. Сердитое выражение лица Ирабиль не укрылось от Кастилоса. Он толкнул к ней кошель. Внутри оказались золотые монеты. Одну из них И вынула. Повертела между пальцами.
Роткир смотрел на девушку с умилением, даже, кажется, прослезился.
— Твоя сестра давно из сказки?
— Три дня как. — Кастилос забрал монету и закрыл кошель. — Не надо показывать всем вокруг такие вещи.
— Почему? — захлопала глазами принцесса.
— Потому что тебя за этот мешочек убьют, изнасилуют, ограбят, а потом снова изнасилуют, — пояснил Роткир. — Впрочем, возможно, в другом порядке. Ладно. — Хлопнув руками по столу, Роткир встал. — Меньше болтовни, больше внимательности. С графом говорите очень осторожно, он будет не один. На все вопросы ответит сам, позже. Я всегда неподалеку. Если что понадобится — скажите толстяку, он меня отыщет.
— А что ты умеешь? — спросил Кастилос.
— Здесь? Все. Спокойной ночи.
Роткир ушел, не оглядываясь. Принцесса проводила его взглядом.
— Похоже, Эрлот дотянулся досюда, — вздохнул Кастилос, подливая вина. — Ладно, завтра разберемся. Эй! — пощелкал пальцами перед носом Ирабиль.
Девушка встрепенулась, краска залила лицо.
— Устала, — буркнула И, пряча взгляд.
— Заметно. Дело, конечно, не мое, но ты уж постарайся себя не забыть. Шестнадцать лет — это непросто, по себе знаю. А когда они вот так падают на голову, должно быть, еще сложнее. Так что держи себя в руках.
Глядя в тарелку, Ирабиль вспомнила Левмира и улыбнулась. Сохранить себя? Да запросто! С этой мыслью она выпила вина. А потом — еще и еще, будто пыталась утопить в нем какую-то надоедливую мысль.
Вдруг все мысли исчезли. Принцесса обнаружила, что висит на плече Кастилоса, который поднимается по ступенькам.
— Ты хороший, — вздохнула она, обхватив его руками. Прежде чем провалиться в сон, услышала ответ:
— Полезешь целоваться — налысо побрею.
Глава 6
От сумасшедшего визга — звука, который не должен издавать мужчина, — заложило уши. Ладони дрогнули, но Сиера не позволила себе укрыться от кошмара. Закрыв глаза, она, чуть дыша, продолжала сидеть в своем уголке, в норке, вырытой в позабытом в углу мусоре. Вонючие слежавшиеся матрацы, гнилые доски и даже кости людей. Никто в целом мире не знал, что происходит в этом подвале. Не должна была узнать и она. Но — узнала.
— Нормально? Живой? — Сиера услышала голос мужа и тихо-тихо подалась вперед, прильнула глазом к щели между двумя досками.
Барон Модор обнимал человека, подвешенного на цепях посередине маленькой площадки. Человек уже не визжал — попискивал, как мышь с переломленным хребтом, но и это лишь выходил из легких последний воздух.
— Как же ты меня напугал, малыш, как напугал, — бормотал барон, ткнувшись лбом в лоб человека. — Я думал… Думал, ты умираешь, малыш…
Из ладони барона свешивалась плеть, с которой на каменный пол стекала кровь.
Сиера знала, что не одна смотрит. Свидетелями безумия барона стали десятки людей. Это от их немытых тел, от их испражнений стоит такой смрад, что с бьющимся сердцем здесь невозможно находиться. Большую часть времени они стонут и плачут, отбирают друг у друга скудные пайки и надеются… На что-то, наверное, надеются.
Но однажды в подвал спускается барон в сопровождении адъютанта — этот и сейчас здесь, Сиера его не видит, но слышит хихиканье. Барон лично указывает жертву, и адъютант выволакивает несчастного или несчастную из клетки, заковывает в цепи, подвешивает на крюк.
— Еще немного, малыш, — просит барон. — Еще капельку потерпишь — и все закончится. Хорошо? Да?
Сиера слышит это уже раз в пятнадцатый, не меньше, но снова к горлу подступает тошнота. Ведь разве не с нею он разговаривает так же?
«Прости, малыш, я подвел тебя. — И пронизывающий ветер, все семь пресловутых ветров рвут одежды стоящих на скале над разоренной долиной. — Я во всем виноват, знаю. — И ветер сушит слезы. — Постарайся перетерпеть это, малыш. У тебя есть вечность, а она… Она многое стирает».
— Готов? Смотри, здесь нет ничего такого, к чему мы бы уже не привыкли. Я просто поднимаю плеть…
Закрыв глаза, Сиера слышит удар, но стона мужчины уже не воспринимает. Она далеко отсюда, в том судьбоносном дне, когда…
…когда пели птицы над красивейшим садом графа, а тень от его дворца падала на другую сторону, и солнце заливало все вокруг, и тени вихрились причудливой круговертью, а от ароматов темнело в глазах.
Впрочем, не только от ароматов. Модор неделю, не меньше, поил ее какими-то отварами, от которых Сиера проваливалась в небытие, в пустоту, заполняемую лишь голосом барона:
— Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких.
— Да, — шептали ее губы, потому что это он хотел услышать. Но пустота слышала иное.
— Я все вытерплю и любую кару взвалю на себя — ради них, — говорила Сиера, заполняя ничто воспоминаниями о братике, о маме и обо всех по очереди односельчанах. Вспоминала даже, как они все плевались и отворачивались, провожая ее в последний раз. Нет, не все… Брат не плевался и глаз не отвел, хотя перед этим всю ночь умолял остаться. Он сидел на скамейке у дверей дома и играл на свирели грустную мелодию, переливы которой не раз еще оживут в сердце Сиеры.
— Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких, — настаивал голос, перебивая мелодию. — Они глупые, но ты их простишь, а я их спасу. И за это ты любишь меня.
— Да, — снова и снова шептали губы.
И горечь неведомых трав.
— Осторожней, малыш. — Он подхватывает ее, когда ноги в очередной раз не выдерживают веса тела. Прохладные руки сжимают обнаженное тело под серым шелковым балахоном. — Держись, скоро все закончится, и тебе станет так хорошо, как никогда.
Слов она не слышит, лениво думает о том, что даже это пошлое прикосновение больше не вызывает дрожи. Привыкла. Привыкла…
Потемнело в глазах. Очнулась, почти вися на руках барона. Шли мрачным коридором с черными стенами и потолком. Факел в руке спешащего впереди слуги отбрасывает блики на белый мраморный пол. Но вот алая полоса перечеркнула белизну, брякнул в замке ключ.
— Еще чуть-чуть, малыш, — колышет воздух у самого уха шепот барона.
Сиера перешагнула алую черту, и в этот миг с треском лопнули нити, которыми она еще пыталась себя с чем-то связать. Одна… Никого больше не будет рядом, кроме этого существа, что утверждает, будто она его любит. Может, и правда любит? Кто ее знает, какая она, эта любовь…
Графа она не запомнила. Он превратился для нее в громовой голос, в теплые ладони, вызывающие дрожь, и в густую и сладкую кровь. Даже его глаз она не увидела.
Церемониальный зал. Обступившие ее девушки, что сняли последнее — серый балахон — и распустили волосы. Прикосновение руки графа. Он помог ей взойти по мраморным ступеням на стол, напоминающий жертвенник. Такие складывали в деревне, когда приносили жертвы Солнцу. С каждым годом все реже, но старики еще помнили обычай.