Ирабиль осмотрела площадь. Должно быть, в дни расцвета Варготоса здесь и помимо тира было много интересного. Остались следы других павильонов, очевидно разобранных на топливо или для постройки домов. Теперь же лишь несколько торговцев, не поместившихся на рынке, предлагали купить рыбу, яйца, пучки подвядшей зелени. Да еще одна старуха сидит прямо на земле, скрестив ноги. Если и продает что-то — ничего не видно.
К старухе подошла не снискавшая счастья в стрельбе парочка. Заговорили о чем-то неслышно. Звякнула, покатилась монетка, и старуха быстро накрыла ее ладонью. Девушка протянула руку, и принцессу передернуло. Казалось немыслимым позволить прикоснуться к себе этим сухим, сморщенным рукам. Старуха, улыбающаяся беззубым ртом, с белесыми волосами, выбивающимися из-под грязного серо-зеленого платка, превратилась для принцессы Ирабиль в саму Смерть. «И я такой же буду!» — подумала она. В глазах потемнело.
— Ну, почти, почти попал! — воскликнул хозяин. — Эх, дорогая, да поцелуй ты его покрепше, видишь, у парня руки ходуном ходят от твоего равнодушия!
Ирабиль бросило в жар. Это что, ей тоже придется Роткира целовать? Она покосилась на спутника — тот в задумчивости смотрит куда-то в пустоту. Может, для того и привел сюда, знал обычаи хозяина?
— Кто это? — спросила И, указав взглядом на старуху.
Роткир посмотрел.
— Гадалка. По руке гадает. Хочешь попробовать?
— Хочу!
— Держи тогда, далеко не убегай.
В ладонь высыпалось несколько медных монеток. Не веря своему счастью, И вышла из очереди. Она-то думала, что Роткир заупрямится, или, в лучшем случае, они пойдут к старухе вместе. А тут все так просто…
Ирабиль споткнулась. А если он надеется, что она успеет вернуться? Всего одна пара в очереди, и парень уже приноравливается к самострелу.
«Нет, не успею!» — твердо решила принцесса и медленно, изображая светскую прогулку, двинулась к старушке. Разумеется, она уже не увидела, как побледнел хозяин тира, встретившись взглядом с Роткиром, не услышала их быстрого и тихого разговора, в котором явственно прозвучали слова «старый жулик» и «снова сядешь». Уж подавно не видела и не слышала, как Роткир взял, наконец, самострел и сказал хозяину, заставив вытянувшуюся за ним очередь расхохотаться: «Ну, поцелуй, что ли, на удачу, добрый человек?»
В принцессу Ирабиль впились страшные белые глаза. Когда-то они имели цвет, но теперь сливались с белками. Старуха будто была вампиром наоборот. Белизна вместо черноты. Вечная смерть вместо вечной жизни.
— Здравствуйте, — дрожащим голосом произнесла И, остановившись перед гадалкой. — Это, кажется, вам, — протянула монетки.
Старуха подставила ладони и приняла плату. Улыбнулась, показав редкие желтые зубы. Принцессе захотелось убежать, но что-то не пускало. Разве можно убежать от смерти?
— Щедро наградила! — Ирабиль с трудом разобрала шамканье старухи. — Жа это фшу правду рашкажу! Дай-ка ладошку!
Прежде чем И успела возразить, сморщенные руки схватили ее ладонь. Палец старухи заскользил по линиям. Хотелось закричать, но горло сдавило. В ушах грохочет, в глазах темнеет. Но слова старухи доносятся, каждое слышно:
— Вижу, красавица, большую любовь и дальнюю дорогу. Много друзей на пути, а еще больше — врагов. Вольной птичкой ты была, да только теперь, глянь, судьбу твою черный человек на кулак наматывает, и полетишь ты к нему, на смерть верную.
Кажется, голос старухи задрожал, уверенности в нем поубавилось.
— Смерть твою вижу. Смерть. Смерть. Смерть. — Палец ткнул в три разных места на ладони, и принцесса заметила, что гадалка дрожит. — Ничего, кроме смерти. И куда ни шагнешь, везде, вкруг тебя, внутри тебя, лишь тлен и разрушение. Тысячи и десятки тысяч падут вкруг тебя, а ты будешь жить…
Закричала.
Все, кто был на площади, повернулись к старой гадалке, что, тряся головой, отползала от перепуганной рыжей девушки. Рассыпались монеты, но старуха лишь продолжала голосить:
— Кто ты? Зачем ты сюда пришла? Уходи! Уходи! Уходи прочь! Проклята…
Крик оборвался, перешел в бульканье. Ноги у принцессы подкосились, и она упала бы, не поддержи кто-то под локоть. Вокруг собралась толпа, все смотрели на нее и на бьющуюся на земле старуху, на губах которой выступила кровавая пена.
Костлявая рука в последний раз вытянулась к принцессе. Тонкие губы шепнули:
— Уходи…
А потом будто кто-то вырвал душу из тела. Сухая, не похожая на человека кукла замерла посреди круга.
Что-то мягкое касается рук, что-то говорят на ухо. Ирабиль повернула голову и увидела стоящего рядом Роткира. Прислушалась.
— …гада давно знаю, у него там педаль, он мишени двигает. Но я его припугнул, с третьей попытки вышиб. Держи, подгон тебе.
Ирабиль позволила втиснуть себе в руки плюшевого зайца с глупой улыбкой. Посмотрела на него, на Роткира, на старуху.
— Она…
— Что она? — Роткир бросил на гадалку равнодушный взгляд. — Она — все. Айда перекусим?
И потащил принцессу за руку прочь от изумленных и перепуганных взглядов. Лишь свернув раза четыре, оставив позади всех, кто видел произошедшее, Роткир усмехнулся и покачал головой:
— Ну ты, рыжая, даешь! Зачем старуху ушатала? Сидела себе да сидела, квашня беззубая, никому не мешала.
— Я ничего не сделала, — прошептала Ирабиль. — Она взяла руку, а потом… Потом закричала. Сказала, что я умру…
— Ага, и тут же сдохла, — кивнул Роткир. — Слышал я. Смешно получилось.
— Смешно? — Ирабиль вырвалась, остановилась, даже не думая, как смешно выглядит сейчас сама — злая, перепуганная, с огромным зайцем в руках. — Она же умерла! Что тут смешного? Ничего в смерти смешного нет.
— Да, знаешь, в пореве тоже веселого мало, однако все шутят, — с серьезным видом сказал Роткир. — Будешь такой серьезной — скоро состаришься. Идем или нет?
— Куда? — спросила принцесса, отчаянно пытаясь понять только что услышанную фразу.
— В баню пиво пить, — огрызнулся Роткир. — Перекусим, говорю же. С утра не ел, живот уж крутит. Тут рядом неплохой кабачок есть. Пить не буду, клянусь, а то опять смертью стращать начнешь. Старуха, кстати, говорят, прикладывалась изрядно, так что, может, ты права. Не пила бы — еще б лет двести продюжила.
Ирабиль посмотрела на солнце, все еще стоящее достаточно высоко. Ничего ведь не изменилось после этой ужасной сцены на площади. Все так же сидит в гостинице Кастилос, к которому не хочется возвращаться…
— Может, куда-то еще? — спросила Ирабиль. Представила кабак, полный пьяных людей, которые будут на нее таращиться, шепча друг другу на ухо пошлые шутки.
— Можно ко мне домой, — подумав, предложил Роткир. — Тут рядом. Да не бойся, я один живу. Готовить-то умеешь?
Она сказала «нет».
Сейчас, сидя в крошечной замызганной кухонке и наблюдая, как Роткир режет овощи, И пыталась понять, зачем солгала. Она продолжала обнимать плюшевого зайца, в котором вдруг почувствовала родственную душу. Такое же бесполезное создание, которым все зачем-то стремятся обладать.
— Мой тебе бесплатный совет, — говорил Роткир, помахивая ножом. — Если хочешь парня отшить — не наводи туману. Тайны — они, знаешь, притягивают. Особливо тех, у кого ум пытливый. А я на тюрьме знаешь, как загадки разгадывал? Был там один мужик, он их сам выдумывал, а я — тут же, как орехи. Правда, у него все загадки — то про задницу, то про причиндалы.
Роткир высыпал картошку в котелок и принялся за лук. Ирабиль еле сдержалась, чтобы не поправить. Сначала ведь лук обжаривают, а потом уже… Впрочем, пусть делает как знает, она ведь есть не собирается.
— Никакого тумана я не навожу.
— Ну да. Вот скажи, каким чудом деревенская девчонка умудрилась готовить не научиться? Тайна, как ни крути. Или, например, такой вопрос: отчего в гостиницу не торопишься? Поссорилась бы с брательником — так бы и сказала, а тут другое что-то. Скажи, не туман? Самый, что ни на есть, туманище! А то вот еще: почему у тебя одна прядь светлее, другая темнее? Сколько рыжих видел на своем веку — такой расцветки не припомню. Будто специально выхорашивалась, только к чему — не ясно. Пока не присмотришься, и не понять ведь ничего. Кругом одни загадки, вот от тебя старухи замертво и хлопаются. Научись еще смотреть таинственно, ресницами взмахивать, как эти курвы, что по ночам зарабатывать выходят — вообще весь Варготос к твоим ногам свалится, не шучу.
— Я умею готовить, — буркнула И, пряча покрасневшее лицо в мягкую макушку зайца.
— Само собой, умеешь, — ничуть не удивился Роткир. — Просто не хочешь, чтобы я на тебя как на хозяйку дома смотрел. И помирать страшно, и жить по-людски неприятно. Тебя как будто вырвали откуда-то, не спросясь, да пересадили. Опять-таки — туман. Не расскажешь ведь, вижу. А то меня еще знаешь, что царапнуло? Куда это твой разлюбезный из самострела стрелял? Охотник, что ль?
— В вампиров, — сказала И, прежде чем успела задуматься.
Рука Роткира дрогнула, на оранжевую морковку брызнула красная кровь.
— От зараза! — Роткир отдернул руку. — Сейчас заживет…
Что в этот момент случилось у нее в голове, принцесса и сама не знала. Не то вдруг память сыграла злую шутку, не то желание быть хоть кем-то, кроме красивой игрушки, на мгновение перевесило здравый смысл. Жест вышел непринужденным, будто само собой так разумелось. Она схватила Роткира за руку и положила в рот его окровавленный палец.
Впервые за весь день Роткир не нашел, что сказать. Он чувствовал, как язык девушки коснулся ранки, остановился. В зеленых глазах, будто затянутых пеленой, вспыхнул ужас.
Ирия отшатнулась с криком. Ножки табурета подломились, она упала, бледная, прижимая ладонь ко рту. Роткир дернулся было к ней, но передумал. С детства обладающий хорошим чутьем, сейчас он понял, что лучшим вариантом было бы исчезнуть вовсе.
Первые несколько секунд казалось, Ирию вырвет. Но она справилась. Встала. Роткир молча смотрел ей в глаза, пока она боком двигалась вдоль стены, огибала печь. У самой двери хотела что-то сказать, но лишь невнятно пискнула и вылетела прочь.