Сардат заметил блеск и кивнул.
— Там — река. Перед ней скалы сужаются и…
— Не надо, — оборвал ее Сардат. — Забыли, все.
Минута, заполненная только грохотом воды. Потом Сардат расслышал вздох:
— Забыли…
Еще немного полюбовавшись горной панорамой, Сардат отвернулся и вздрогнул. Стоя на берегу священного озерца, Сиера раздевалась. Поймав взгляд Сардата, она покраснела, но не сделала и попытки прикрыться.
— Омовение, — угадал Сардат по ее губам, а в глазах прочитал, что и от него она ждет того же.
Сбросив одежду, Сардат привлек к себе Сиеру, коснулся губами ее губ. Она поначалу ответила, но тут же отстранилась.
— Не сейчас. Не здесь.
Он кивнул. Вместе, держась за руки, шагнули в ледяную воду. Мурашки пробежали по коже, но Сардат заставил себя двигаться дальше. Северная гордость не позволила отступить.
Водопад валил с ног. Под сплошной стеной воды с трудом получалось урывать кусочки воздуха. Сардат посмотрел на Сиеру, превратившуюся в бледное пятно. Как она такое выдерживала раньше?
И словно коснулся ее памяти, понял: никак. Ощутил то немое отчаяние, с которым она боролась каждый раз, как возвращалась из города с лекарством для матери. Будто ее глазами смотрел. Как она падает на колени под гнетом водопада, как мечется в поисках глотка свежего воздуха, а обретя его, оказывается над бездной, в полушаге от края…
Сардат дернул Сиеру за руку, и она вновь охотно к нему прильнула. Тела привыкли к холоду, но вздрогнули, ощутив тепло друг друга. Священные воды не только смывали с них грязь мира, сегодня они делали нечто большее. Соединяли, создавали союз.
До тех пор Сардат не размыкал объятий, пока в голове прочно не обосновалась мысль: «Моя». И по тому, как расслабилось тело Сиеры, он понял: в этот же миг такая же простая мысль посетила и ее.
Вместе они вышли из источника и, остановившись, позволили солнцу и ветру осушить кожу. Вопросов Сардат не задавал — понял, что и это часть традиции, нарушить которой Сиера не посмеет.
— Что теперь?
Они натянули одежду, кажущуюся теперь грязной и отвратительной.
— Дом, — отозвалась Сиера. — Только дом. И все.
Она опять шла впереди, но шаг все замедлялся и замедлялся. Сиера останавливалась у каждого домика, что-то вспоминала, и плечи ее поникали. Не выдержав, Сардат взял ее под руку.
— Здесь нет твоей вины, — сказал, подкрепив слова твердым взглядом. — Они даже не надеялись на тебя. Вспомни! Все, как один, отвернулись.
— Я помню, — шепнула Сиера. — Просто… Уже скоро.
Какой-то из этих одинаковых домиков — не такой как все. И чем он ближе, тем труднее давался каждый шаг Сиере. Сардат просто поддерживал ее, терпеливо дожидаясь окончания каждой остановки.
— Вот здесь разжигали костер, — задрожал голос посреди заросшей бурьяном площадки. — В честь весны. Пели и танцевали. Я… Я лучше всех танцевала у огня. Меня всегда выкрикивали. Девушки, кто из верхних, зло так смотрели, но…
Будто переломив что-то внутри себя, она закричала:
— Знаешь, как гордо я на них глядела, когда пришла сюда с Модором? А они тряслись от страха. А я — смеялась. Я называла себя спасительницей деревни. Как думаешь, они вспоминали мой смех, когда умирали?
И снова Сардат не смог сделать ничего иного, кроме как прижать плачущую девушку к груди, провести рукой по влажным волосам. «Слезы — это хорошо, — вспомнил он не то от матери, не то еще от кого-то слышаную фразу. — Плачет — значит, справится. Плохо, когда человек уже не плачет».
— Вряд ли. — Спокойствию своего голоса Сардат искренне удивился. — Когда умираешь — другое вспоминается. Чего не сделал в жизни, чего не сказал, не успел. В такие минуты не до злости, не до мести.
Она подняла на него колючий взгляд:
— Тебе-то откуда знать?
— Умирал.
Сардат глядел в южные глаза девушки, которая и представить себе не могла, наверное, что это такое — лежать в санях посреди бесконечных снегов и чувствовать, как холод высасывает из тебя тепло. Для нее смерть — это вспышка пламени. Быстрая и яростная, как удар мечом.
И вновь — шаг за шагом по траве, щекочущей кончики пальцев рук. Взгляды на раззявленные рты и пустые глазницы домов. Смерть танцевала здесь, настоящая Смерть, — и ни одному человеку не удалось победить ее.
И вот то, чего боялся Сардат, свершилось: один из домиков оказался особенным, тем самым. По-особенному рос мох в расселинах между камнями, иначе смотрели окна, необычного оттенка доски забора…
Сиера опустилась на колени возле крыльца. Не то молила потерянную судьбу вернуться, не то просто лишилась сил. Ее пальцы медленно подобрались к лежащей на верхней ступеньке тростинке, переломленной пополам.
Свирель. Старая свирель, которую сломала чья-то злая — или последняя? — воля. Обломки, пережившие снега и дожди, палящее солнце и холод. Сиера сложила две части, поднесла к губам. Звук родился страшный, будто стонали мертвецы, лишенные покоя. И когда он смолк, когда задрожали плечи девушки, Сардат снова оказался рядом, глотая вспышки гнева. О, как бы он хотел встретить сейчас всех тех трусливых ублюдков, что явились в деревню! Любители показать силу тем, кто сопротивляться неспособен!
Изувеченный инструмент упал на камень. Сардат рывком поднял Сиеру, заставил повернуться к себе.
— Я держусь, — сказал он. — Помнишь, что обещала?
Она кивнула. Она помнила.
Минул первый день, почти прошла первая ночь, и Сардат лежал в холодном поту, глядя в темные глаза Сиеры.
— Нам ведь придется уйти, — прошептал он.
Кивнула. Здесь, под носом у вампиров, долго жить не получится. Придется искать место поспокойнее. Скрываться… Все существо Сардата поднялось против унизительной мысли, но он смолчал. Было бы ради чего — а вынести можно все, что угодно.
— Как только они пройдут, — сказала Сиера. — Должно быть, около полудня все закончится. А ночью мы улетим. На север? На восток?
Север — мертв. Единственное, что осталось о нем в памяти Сардата — тлеющие останки поселка и глядящие в небо мертвецы. Восток — место, где Левмир продолжал борьбу. Этот никогда не сдастся и не захочет видеть друга — таким. Мир внезапно сделался крохотным — и шагнуть-то некуда. Весь будто плющится между молотом и наковальней. Люди, вампиры… Кровь, еда… Кем же стать теперь? Что означает — «улетим»?
— О чем ты думаешь? — Вопрос застал его врасплох, но сдвинул что-то очень важное в душе. Сардат отстранился от теплого тела девушки, сел в постели, глядя через окно в звездное небо.
— Тот мост, о котором ты говорила… — начал он.
— Значит, все? — перебила она.
Тишина. И в этой тишине он боится повернуть голову. Почему каждый выбор дается с таким трудом? Почему здесь, в этом проклятом мире, жизнь не может просто толкнуть вперед, как делала всегда?
— Я только хочу разобрать мост, — шепотом сказал Сардат. — Они еще далеко. Аммит тоже — как бы ни кривлялся, людей он не оставит. Сойдутся одновременно. Если мы…
— Значит, все.
Сиера выбралась из постели, потянулась, будто с наслаждением стряхивала с себя неприятный сон, и принялась одеваться.
— Летим, — сказала, бросив взгляд на замершего Сардата. — Иначе скоро рассветет — не успеем превратиться.
— Я не отступился!
Боль заставила Сардата вздрогнуть — левая рука сжалась в кулак, ногти вонзились в кожу, и капельки крови упали на серые простыни. Тихий смех наполнил маленькую комнатушку. Сиера стояла спиной к Сардату, но он не сомневался — смех лишь скрывает слезы.
Как будто сама смерть на грудь уселась, смотрит молча и ждет. Вынырнув в очередной раз из кошмара с летучей мышью, Айри застонала. Каждый вдох дается с борьбой, каждый удар сердца — словно молотом по наковальне.
В окошко брызжут первые лучи рассвета, странная серая птичка сидит на подоконнике. То так головку наклонит, то эдак. Айри улыбнулась ей, и птичка раскрыла клювик. Сквозь стекло донесся тихий щебет. Пять лет назад точно так же прилетала птичка за мамой. Каждый день, одна и та же. Айри прогоняла ее, но птичка никогда не улетала далеко, каждое утро садилась на подоконник и смотрела, чирикала.
Голоса в коридоре. Щелкает замок. Треща без умолку, в комнату влетает Рикеси. Лицо перепуганное, грязное. Одежда… Айри узнала свой плащ, но с трудом — Рикеси превратила его в тряпку.
— Живая, смотрит! — Рикеси машет кому-то рукой. Звуки будто с другого конца города доносятся.
На кровать опустился незнакомый мужчина. Лысый, худой, один глаз закрывает повязка, второй смотрит пристально. Айри заметила у него за спиной двух возмущенных служанок. Кажется, Рикеси на них кричит. Уходят.
Грубые руки ощупали лицо, отбросили одеяло. Айри не шелохнулась. На миг все скрыла темная пелена, а потом свет вернулся. Левую руку пронзила острая боль, на лоб опустилось что-то мокрое и холодное.
— Вы очнулись, госпожа? — Лицо Рикеси, все такое же грязное, даже хуже — слезы размазала. — Вам сейчас кровь отворяют, лучше станет. И вот еще, выпейте.
В губы ткнулся краешек стакана. Айри отхлебнула горькой жидкости, сколько смогла. Слабость, слишком похожая на облегчение, расползлась по телу, а вместе с ней пришла ясность. Айри огляделась.
Заплаканная чумазая Рикеси гладит ее правую руку, лысый мужчина, видимо, полагающий себя лекарем, держит левую. Из разреза сочится черная кровь. Течет в серебряную миску на полу.
— Что это? — прошептала Айри.
Лекарь поднял голову и невесело усмехнулся. Хотя, «невесело» — не то слово. На бледном лице Айри увидела ужас, почти перешедший в истерику. Понадеялся оказать услугу княжескому дому, не знал, что тут увидит.
— Беги, дурак, — шепнула ему Айри. — Перевяжи и беги.
Сознание снова помутилось. Кажется, вопила Рикеси, еще чей-то голос мерзко скрежетал. Стало душно.
— Окно, — хрипло сказала Айри, приоткрыв глаза.
В комнате осталась одна Рикеси. Она бросилась к окну, распахнула створки. Айри вытянула левую руку, с повязкой, по направлению к птичке. Та чирикнула, перепрыгнула внутрь. Маленькая головка наклонилась влево, вправо, опять влево. Будто пичуга за что-то укоряла Айри.