Монах окаменел. На кончике замершей в воздухе кисти понемногу скопилась капелька туши и сорвалась на стол, растекшись кляксой.
– Или сюда дошли слухи о моей смерти, но не о его казни? – Голос Юкая стал выше. Казалось, он сдерживает смех, но веселья в нем не было ни капли. – Значит, я первым принес сюда эту весть? Если ты чувствовал вину – во что я не верю, то теперь можешь забыть. Мой наставник и твой бывший подчиненный, твой ученик, был лишен всего и казнен, и даже честного суда ему не даровали, а место захоронения среди безымянных могил не найти. Где-то между слугами, рабами и убитыми спьяну шлюхами – именно туда мой брат отправляет самых достойных. Он мертв, а ты жив. Тебе не смешно?
Стиснув челюсти с такой силой, что мышцы шеи напряглись и проступили под кожей, монах вытащил следующий лист и почерком резким, совсем не похожим на предыдущий, написал еще одну фразу.
«Кто ты для него»
Дописывая торопливо, мужчина пропустил знак вопроса.
– Я? – переспросил Юкай. – Ученик? Друг? Верный пес? Тот, кто готов был отдать ему все, чего бы он ни попросил? Выбирай сам. Все слова будут верными.
На самом деле он всегда был никем.
Пальцы восьмого брата дрожали так сильно, что линии выходили ломаными и лишенными четкости.
«В чем ты обвиняешь меня?»
Юкай криво усмехнулся и дернул плечом. В чем ему обвинять человека, который был его отражением? Оба они были рядом и оба причинили боль, и даже смертью за боль эту не отплатить.
Только вот этот монах, бывший когда-то главнокомандующим, мог все изменить. Он мог выбрать другой путь, мог остановиться. Он своими руками мостил дорогу в будущее, только вместо цветов вдоль этой дороги потекли реки крови.
Мог ли Юкай выбрать другой путь? Когда ему следовало свернуть?
– Ши Мин никогда не брал, только отдавал. А ты брал все, что он предложит, просто пользуясь его… расположением, его желанием обрести семью. – Юкай запрокинул голову, глядя на серый потолок. Он знал свою неправоту, но не признал бы ее даже перед собой. – Он отдал все, даже жизнь, а ты сидишь здесь, словно ничего не случилось.
«И ты», – коротким росчерком ответил монах. Лицо его стало непроницаемо. Кисть танцевала в воздухе, будто не решаясь коснуться бумаги. Наконец она опустилась, оставляя еще несколько росчерков.
«Ты виноват».
Это не было вопросом. Еще будучи командующим, мужчина прошел через многое и видел сотни отчаявшихся людей, потерявших всякое стремление жить. Долгие годы смиренно принимая свое наказание, он отдалился от прошлого, которое подернулось дымкой, но один взгляд на младшего Дракона вернул его назад.
Не стоит верить пустоте в глазах юноши – это пустота, растущая из вины и ненависти к себе, и под ней бурлит так много боли, что и почувствовать ее всю не удастся. С такими глазами солдаты бросались на мечи, уже не надеясь на спасение. Разум их был заморожен изнутри, окружен хрупкой коркой льда, удерживающей на грани безумия.
А сейчас монах, отринув все догмы принятой в храме веры, одним ударом пытался сломать эту ледяную преграду. Боль тлела и в нем – острая, только что разожженная страшной вестью, и эту боль ему хотелось всему миру отдать.
Чем темнее ночь, тем больше низости показывается из самых глубин души.
Юкай сжал кулаки и зажмурился. Пальцы побелели от напряжения, кровавой каймой выделялись полукружья обломанных ногтей.
Когда он открыл глаза, на листе появились еще две надписи.
«Ты винишь меня в предательстве, но и сам нечист».
Кровавый туман поплыл перед глазами Юкая.
«Было бы лучше ему никогда нас не знать».
Последняя черта расплылась и вильнула в сторону, следуя за дрогнувшей рукой.
Глава 47
Весна наконец добралась и до предгорий. Снег никогда не сходил здесь полностью, даже во время короткого лета прячась в плотной тени, но на освещенных солнцем участках трава и цветы вырастали стремительно. Словно пытаясь успеть ухватить как можно больше лучей, они тонкими зелеными нитями выстреливали вверх, поскорее раскрывая нежные чашечки соцветий.
Дорога к городу превратилась в разбухшую от влаги и грязи снежную кашу, и с неделю никто не решался двинуться в путь.
Как только дорога перестала расползаться под копытами лошадей, норовя скинуть путников в ближайшую расщелину, в предгорье добрался небольшой экипаж. Помимо скопившихся за последние недели писем для жителей, в нем нашлось и короткое послание для Ши Мина.
В ожидании новостей от господина Ло Ши Мину пришлось отправиться в город с первой же телегой, решившейся совершить опасную поездку. Крытых повозок в деревне было не найти, а торговцы вполне обходились открытыми. Если в пути их настигал дождь, то люди были больше озабочены попытками удержаться на скользкой опасной дороге, а не сохранением товара в сухости.
Ветер, которому в такое время года полагалось нести тепло и запах цветов, дул с такой яростью, что Ши Мин едва удерживался между тюками. Ледяное дыхание с заиндевевших вершин одним касанием заставляло кожу покрываться алым румянцем, а после бледнеть, теряя последнее тепло. Глаза слезились, уши прихватывало болью, а на резких поворотах Ши Мина так и норовило выбросить за борт.
Над его головой раскинулось бесконечное голубое небо, такое близкое, какое может быть только в горах; близкое и одновременно бледное, будто оно уже не сверху, а вокруг – спустилось пониже и заблудилось меж величественных вершин, едва заметной дымкой окутывая каждый выступ и камешек.
«В следующий раз попрошу Мастера писать шифром и передавать письма с остальной почтой, а не разводить таинственность», – мрачно думал Ши Мин, согревая ладони и растирая уши. В конце концов, если кому-то нужно будет найти следы заговора, то следы найдутся. Один факт того, что он до сих пор жив, уже многим встанет поперек горла. А письма…
Письма напишут какие угодно, и почерк подделают, и свидетели найдутся. И пусть соблюдение осторожности было разумным решением, но на самом деле их жизни давно оказались в руках удачи.
Город, опутанный паутиной солнечных лучей, больше не выглядел таким безжизненным. Людей на улицах прибавилось, и даже серый камень домов казался немного светлее. Осматриваясь, Ши Мин подивился тому, насколько искусно в любой стране прячут весенние дома. На каждом магазине хозяин старается повесить вывеску поярче, чтобы покупатель дверью не промахнулся, и лишь места, где продают любовь, всегда теряются на общем фоне. Найти их человеку незнающему невозможно.
Там, где деньгами принято платить за удовольствия, рано или поздно появится что-то страшнее вина и доступных барышень. Дурманящий дым, лишающий воли, странные напитки, после которых разум несколько дней ищет дорогу к телу, беспомощные дети или возможность причинять боль – вся грязь рано или поздно стекается в бордели, будто дождевая вода в низину.
Тяжелая дверь захлопнулась, разрезая надвое день и ночь; здесь, в душных комнатах и извилистых коридорах, царил вечный полумрак.
В первом же зале Ши Мин растерянно замер. Полутемное обширное помещение, в прошлом увешанное колышущейся тканью и заполненное тяжелыми и сладкими ароматами, сегодня блистало влажной зеленью. Огромные кадки с тонкими крупнолистными деревцами и вьющиеся по стенам зеленые плети, мелкая листва которых была покрыта водяной пылью, превращали каменный зал в уютную пещеру. Где-то неподалеку мелодично журчал ручей, а над головами носилось несколько крошечных ярких птиц.
Влажный и свежий запах окутал Ши Мина, оседая туманом на лице и одежде. Вслед за извилистым полетом птиц тенью скользили слуги, смывающие с пола резко пахнущие кляксы. Тьму разгоняли несколько ламп под самым потолком, скрытые среди листвы, – казалось, над лесом горели одновременно несколько неярких солнц.
Примерно припомнив расположение путаных коридоров, Ши Мин двинулся в сторону увитой цветами арки. Прямо под ней на полу уже были разбросаны темные подушки, но посетителей в зале не оказалось. Немногочисленные слуги, в основной массе своей черноволосые и смуглые, проворно сновали мимо, не обращая на вошедшего ни малейшего внимания.
Под журчание, становящееся все громче и громче, Ши Мин пересек зал и едва не врезался в сидящую на полу девушку.
Сменив десятки цепочек на легкое зеленоватое платье, она сидела, поджав под себя ноги, и с сосредоточенным выражением лица перебирала струны округлого музыкального инструмента. Звук, рождавшийся в глубине полого деревянного тела, был звонким и пронзительно-дрожащим, но своей неуверенностью раздражал уши. Девушка в последний раз осторожно коснулась струн, вызвала едва слышные волны и с угрожающим видом потрясла инструмент, словно взятого за горло врага.
Заметив Ши Мина, похожая на лесной дух прелестница поднялась, безо всякого почтения уронила свой звенящий короб на пол и поддала ногой, забросив жалобно звякнувшее струнное орудие пыток подальше. Подавшись вперед, она безо всяких церемоний схватила Ши Мина за руку и потянула за собой, одновременно торопливо лопоча на местном наречии. Несмотря на показную жизнерадостность, девушка выглядела немного встревоженной, а горячие пальцы на ощупь были слегка влажными.
Стремительная, как первый весенний ливень, она втащила Ши Мина на второй этаж. Незаметно для самого мужчины за последние дни такая бесцеремонность хоть и оставалась непривычной, но удивления больше не вызывала.
В просторном кабинете столпилось человек восемь. Все в нарядах разных оттенков зелени, они окружили некий предмет на ковре и в тяжелом молчании смотрели на него.
Ши Мин оглядел комнату: это было то самое место, где в прошлый свой визит Мастер беседовал с владелицей заведения. Уна, заметив вошедших, шагнула вперед. Юноши и девушки, окружавшие ее, подались в стороны, как волны от носа корабля.
– Господин, – грудным голосом обратилась Уна к Ши Мину, кивком отсылая его спутницу прочь. Задумавшись на мгновение, она решительно махнула рукой, и толпа прекрасных лесных духов потянулась на выход, разочарованно бормоча. Невысокая девушка, в волосы которой были вплетены яркие цветы и булавка-бабочка, с вызовом подняла глаза на Ши Мина, но шедший рядом юноша легонько ткнул ее под ребра.