Пропустив выходящих, Ши Мин сложил руки за спиной и замер.
– Получив ваше послание, я ожидал новостей от нашего общего друга, – заговорил он. Госпожа Уна сегодня выглядела прекрасной и нежной: множество слоев тончайшей ткани голубого и зеленого оттенков окутывали ее фигуру, а на свободно собранных светлых волосах лежал венок из цветов и сушеных мелких ягод.
– Мне нужна была помощь, – напрямую заявила госпожа и шагнула в сторону.
Посреди комнаты прямо на ковре стояла большая деревянная клетка. Высотой она была примерно взрослому по пояс. Внутри смутно угадывалась съежившаяся человеческая фигура.
Лицо Ши Мина окаменело. Он молча шагнул к пленнику и наклонился, заглядывая сквозь прутья. Человек в клетке сжался в комок, уткнувшись подбородком в колени. Полосы света и тени делили на части покрытые синяками бледные ноги и костлявые, выставленные вперед локти.
Подросток выбрал самую верную позу – сжаться, прикрывая живот и голову, и от этого во рту становилось горько от безнадежности. Не думая прятать своего отношения к происходящему, Ши Мин коротко глянул на женщину.
– Не смотри так, – фыркнула Уна, оценив ледяное презрение в черных глазах, – я к этому ребенку отношения не имею. Выкупила на торгах и спасла от намного более печальной участи: его могли заметить любители всяких диковинок или те, что продлевают свою молодость, отнимая чужие жизни.
– И кем же он станет здесь? – после паузы произнес Ши Мин. Его не интересовал ответ, но нужно было немного потянуть время.
– Он будет жив, – пожала плечами госпожа Уна, – а потом, конечно, отработает свою цену. Я не использую детей, но и он – не человеческий ребенок.
Пленник чуть пошевелился и посмотрел прямо в глаза Ши Мину. Взгляд мальчика был растерянным и усталым.
– Он привезен из Лойцзы. Я хорошо говорю на вашем наречии, но с ним почему-то не выходит. – Уна присела, тоже заглядывая в клетку. – Понимаю одно слово из трех. Либо я неверно оценила свои знания, либо мальчик говорит на двух языках сразу. Сначала он что-то бормотал, а теперь молчит. Поскольку господина Ло здесь нет, мне приходится просить помощи у вас. Мне нужно с ним объясниться. Малыш, поговоришь с господином?
Тон ее должен был быть успокаивающим и дружелюбным, но прозвучал насквозь фальшиво. Привыкшая командовать женщина наверняка нечасто пыталась кого-то уговорить. Ши Мин едва заметно сморщился, посматривая на пленника, – тот щурил желто-зеленые кошачьи глаза и смотрел исподлобья, как на врагов.
– Если не хочешь говорить, то и не нужно. Но ты ведь понимаешь меня?
Мальчик чуть подался вперед, потом вытянул грязную руку, почти касаясь прутьев. Медленно он оттопырил средний палец и продемонстрировал странный жест госпоже Уне.
– Что это значит? – шепотом спросила женщина у Ши Мина.
– Не имею ни малейшего представления, – пробормотал тот, рассматривая грязный палец и длинноватый крепкий ноготь. – Почему вы называете его нечеловеком?
Пленник внезапно ухмыльнулся. Взрослая кривая улыбка на заостренном личике смотрелась дико. Он приблизился к прутьям, обхватив их пальцами, и вжался лбом в просвет.
– Вот поэтому и называю, – вздохнула Уна.
Ши Мин, приподняв брови, с недоверием рассматривал кошачьи уши, покрытые светло-серой шерстью. Казалось, мальчику этого было мало, и с той же болезненной ухмылкой он резко мотнул хвостом. С глухим звуком серый хвост с темными полосами хлестнул по прутьям и опустился на пол.
– Сколько ты потратила на него и сколько собираешься получить? – ровно спросил Ши Мин, не отводя взгляда от съежившегося мальчишки.
Господин Ло никогда не вел бы дел с эмоциональной и мягкой женщиной, скованной нравственными рамками. Госпожа Уна должна была смотреть на мир теми же глазами, что и Мастер, признавая силу, власть и деньги. Удержать в своих руках подобное заведение само по себе было делом неслыханно сложным, и наверняка решимости и жадности ей было не занимать. Сколько грязи скрывала та часть ее дел, которую никогда не покажут посторонним? Даже на родине Ши Мина для многих понятие «ребенок» было весьма условным, да и рабы до сих пор встречались, несмотря на все попытки задушить тонкие ручейки живой силы, стекающиеся в империю.
Однако наибольшее отвращение ощутил он вовсе не к нравам Мастера, Уны или несправедливости мира, а к собственному лицемерию. Все эти неприглядные стороны жизни, которые не касались его напрямую, были отталкивающими, но слишком далекими. Однако стоило заглянуть в глаза обреченного подростка, и изрядно треснувшая броня снова пропустила вовнутрь порцию яда.
– Я не собираюсь продавать его, – ровно отозвалась Уна. На лице ее отразилось недовольство – тон Ши Мина стал резким на грани неучтивости, и она мгновенно изменила свое поведение.
Ши Мин поднял голову и медленно, с едва заметной угрозой произнес:
– Не спеши с ответом.
Госпожа Уна ответила легкой улыбкой, но глаза ее похолодели.
– Я не отдаю клиентам детей. Детей нельзя, они потом ломаются. – В голубых глазах ее не было ничего, кроме усталой снисходительности. – Отработает слугой, привыкнет, подрастет. Это выгодная сделка и для меня, и для него. А вот зачем ты хочешь его забрать?
Ши Мин молча перевел взгляд на насторожившегося ребенка. Мальчик наверняка понимал, о чем идет разговор, – глаза его то и дело метались между Уной и Ши Мином. Ему было все равно, кто из них победит, он равно ждал от обоих только плохого.
Каждое мгновение своей прошлой жизни Ши Мин хотел быть полезным. Если решения императора в вопросах управления вызывали его недоумение или несогласие, он не стеснялся отстаивать свою точку зрения. Зная, что Ду Цзыян прислушается к его словам и не станет неволить, он тем не менее к собственной судьбе относился с редкостным равнодушием. Женатым или одиноким, на службе или в отставке, Ши Мин оставался человеком, отдавшим все силы на благо будущего империи. Личные же его стремления не имели никакого значения, и он спокойно принимал решения правителя, не пытаясь протестовать.
Взять на воспитание юного Юкая? Странно и дико, но нельзя подвести Ду Цзыяна, ведь это высшая степень доверия.
Когда тяга Ши Мина приносить пользу превратилась в угодливое желание стать удобным, не доставлять никаких неприятностей и молча принимать чужую волю как должное?
Теперь он – песчинка, выскочившая из песочных часов, капля, растворившаяся в волнах. Служить больше некому и не за кем прятать свою трусость. Лишенный всего, что составляло саму основу его жизни, Ши Мин оказался наедине с той частью себя, которая никогда не показывалась на свет. Теперь ему придется уживаться и с собой, и со своей ноющей совестью.
Внутри крепло желание вытащить ребенка из клетки, не растрачивая времени и сил на лишние раздумья. И не имело никакого значения, кого в действительности хотел спасти Ши Мин – мальчика, или в его лице своего сгинувшего ученика, или самого себя, – теперь ему не перед кем держать ответ.
Путь разума и уступок привел его в этот край снегов, таким же снегом укутывая разбитую душу, так был ли смысл дальше упорно брести по той же узкой тропе? Эта дорога проложена только для одного, и конец ее был полон скорби.
Сейчас перед Ши Мином проступал совсем другой путь. Неровный, опасный и туманный, этот путь был из тех, какие выбирал Юкай – не раздумывая, следуя только велениям сердца. И теперь уже наставник делал первый робкий шаг в неизведанное, превратившись в ученика и сожалея только о том, что шаг этот сделан слишком поздно.
Экстра 2. Грехи отцов
Из десятка ярких свечей продолжали гореть лишь три. Две погасли, опрокинувшись на стол, одна и вовсе укатилась на пол, едва не подпалив ширму. Остальные задуло ветром; в распахнутые окна потоком врывались теплая летняя ночь и звездное небо, запахи цветов и тихие шорохи уснувшего сада.
Под окном, на краешке слишком длинной занавески, дремала пятнистая кошка. Временами она принималась с сердитым и сонным видом тереть лапой нос, приоткрывала один изумрудный глаз и снова засыпала.
Даже ветер не мог рассеять густой запах сливового вина, пропитавшего комнату и наряды двух юных господ.
Ши Мин вольготно раскинулся в широком кресле, распустив тугой ворот и пояс. Темные волосы его казались повлажневшими, а выбившиеся прядки липли к вискам. Бледные губы от вина покраснели, а вечное напряжение выпустило из своей хватки сведенные плечи и беспокойные пальцы.
Ло Чжоу продолжал восседать за столом, но разум его плавал на тонкой грани между сознанием и полной бессмысленностью, от которой в голове не остается ни единой связной мысли. Алый наряд покрывали мелкие темные брызги, а длинный широкий рукав по краю оказался распорот острыми кошачьими коготками.
Несмотря на мутный взгляд и медленные вялые движения, этот господин с отрешенным видом записывал что-то в длинном свитке, не поставив ни единой кляксы на стройных столбиках символов.
– Если твои записи найдут, завтра мы оба лишимся головы, – тяжело уронил Ши Мин и указательным пальцем постучал по шее. Сползший рукав обнажил несколько свежих шрамов на жилистом запястье – бледную кожу словно несколько раз надрезали острым ножом, оставляя воспаленные алые полосы.
– Если нас захотят лишить голов, то и записи не понадобятся, – отозвался Мастер медовым голосом и покосился на ближайшую свечу. – Я все сожгу.
– Тебе проще думать после второго сосуда?
– Мне проще не думать, – огрызнулся Мастер, осторожно отодвинул свиток и уронил голову на скрещенные руки. Голос его зазвучал приглушенно: – Малейшая ошибка будет стоить нам всего.
– Уважаемый министр Ло, у меня уже нечего отбирать, – легкомысленно отозвался Ши Мин и взмахнул рукой. – Только жизнь и осталась, тебе ли не знать. Но если меня казнят, то я не смогу выплатить долг.
– Ты его за всю жизнь выплатить не сможешь, голодранец, – проворчал Мастер и с усилием выпрямился. – Император наш хоть и болен на голову, но содрать с тебя последнюю рубашку не постеснялся.