Единственной ценностью Хаттары были ездовые ящеры, да и тем преимуществом они не смогли толком воспользоваться.
Сейчас лето подходило к середине, и безжизненная спекшаяся равнина отчетливо потрескивала под безжалостными лучами. Здесь не строили городов, не возводили домов и не пытались распахать землю; местные жители знали только три ремесла: кочевье вместе со стадами ящеров, охоту и войну.
Именно Хаттара бесконечно портила кровь воинам Лойцзы стычками на границе. Плосколицые, с кожей цвета темного золота хаттарцы казались удивительно упрямыми и невообразимо глупыми. Они могли кинуться в бой в одиночку против сотен воинов или выйти с голыми руками против тяжеловооруженного солдата, подбадривая самих себя пронзительными криками, и падальщики вторили этим крикам, предчувствуя пир; никакой логики в их действиях не было.
Сейчас Юкай понемногу начинал узнавать этих странных дикарей, так легко сметенных его воинами. Дикарей, чья история уходила в такие темные глубины времен, о которых и заговаривать было страшно. Дикарей, которые в день своего совершеннолетия уходили бродить на месяцы, не взяв с собой ни еды, ни оружия; возвращались оттуда немногие, но те, кто не решался вступить в противоборство со стихией, навсегда оставались рабами в собственных семьях и не имели права голоса. С ног до головы покрытые родовыми узорами, не произносящие вслух собственных имен, хаттарцы молились своим богам – полуживотным-полулюдям, и время для них словно остановилось. Пока другие страны искали пути к морю, завоевывали новые земли или затевали торговые союзы, Хаттара просто существовала ровно такой же, какой была сотни лет назад.
После нескольких визитов Юкай начал подозревать, что полусумасшедшие дикари обитали лишь на границе и намеренно попадались на глаза всем желающим. Где-то существовали и другие рода, занятые своими делами: долгими перегонами ящеров, выделкой шкур, сочинением пронзительных песен и обучением ловчих птиц. В чем-то хаттарцы оказались умнее других народов: не имея возможности отбиваться от врагов, они умело скрывались, выставив перед собой расписную ширму.
Можно сломить врага одной только превосходящей силой, если не хватило ума развалить его изнутри, но вот влиять, управлять и подстегивать невозможно. Только тех, в чью шкуру получится влезть и чьи мотивы будут перед тобой как на ладони, ты сможешь заставить играть в свою игру, вынуждая перемещаться по полю; Юкаю придется очень многому научиться за короткое время. Все то, чего в прошлом он стремился избежать, теперь стало жизненно необходимо. Уже без чужой указки равнодушный в прошлом младший Дракон снова и снова бросался на штурм новых знаний.
Именно местные воины станут первой волной, готовящейся затопить Лойцзы. Не сила, а непредсказуемость; непонимание порождает страх, страх множится, лишая сил. Если после орд из Хаттары придет другая волна, куда сильнее и опаснее, то Лойцзы зашатается. Если за Хаттарой пойдет еще восемь волн, от Лойцзы не останется даже пепла.
Завоеванные страны понемногу поднимали голову – следить за таким огромным количеством людей было некому; не было ни достаточного количества солдат, ни толковых местных управляющих, ни сдерживающих договоров. Гарнизоны, лишившиеся довольствия, разбегались или уничтожались подчистую. Не хватало только человека, который соберет гнев девяти народов в единое целое, а потом опустит этот девятихвостый хлыст на беспомощную империю.
В ярких солнечных лучах глаза Юкая казались совсем светлыми, как жидкий прозрачный мед, но в них царила зимняя стужа. Несколько лет жизни потрачены, чтобы огнем и мечом пройтись по землям, собирая кровавую дань и заставляя склонить голову; теперь же у него осталось несколько месяцев на то, чтобы снова пройти тем же путем, но заставить людей подняться с колен. Восстать, поверить новому предводителю и пойти за ним, захотеть иной жизни и мести, а после сгореть без остатка.
В том, что сможет поднять все девять стран, Юкай больше не сомневался: мощи, скопившейся в клинке, было достаточно. Ощущение огромной дремлющей силы преследовало его с самого дня жертвоприношения.
Само действо почти стерлось из памяти. Слишком много повторений: шагающие навстречу клинку люди, лишенные страха смерти; широко распахнутые доверчивые глаза и счастливые улыбки, будто не к собственной гибели шагают добровольно, а отправляются в иной прекрасный мир. Юкаю даже не хотелось знать, каким колдовством можно заставить человека так желать своей смерти.
Эти силы были для него непознаваемы.
Дух дремал все то время, пока Юкай дожидался рабов, но с первой же принятой жертвой словно сошел с ума. Капли скатывались по клинку, стремительно темнея, тела падали одно за другим, как сломанные куклы, и лица их были блаженными и умиротворенными; пронзительный крик не стихал ни на секунду, изнутри разрывая голову Юкая. Он не представлял, какую пытку пришлось вынести Ши Янмей, но и его руки дрожали при виде улыбок людей, спокойно идущих на смерть. Впрочем, после нескольких десятков тел все это стало напоминать Юкаю тренировочный бой с манекеном где-то посреди лагеря.
Никогда он не был жаден до крови и любви отца к боям, казням и охоте не понимал, но сейчас все прошлые попытки сохранить душевную чистоту вызывали лишь презрение.
Надо было с самого начала пробудить в себе самые страшные тени, выпустить наружу самых лютых демонов. За мягкость его расплатился другой человек, и этого себе прощать нельзя.
Возможно, в записях монаха была ошибка, или сил Юкая не хватило, или что-то пошло не так в самом ритуале, но Ши Янмей не стала чистым и беспамятным духом. Гнев ее остался вместе с ней, как и часть памяти; лишившись даже женской сущности, девушка превратилась в бесполое и странное создание, раздираемое тысячами противоречий и воспоминаний. Как клок тумана, силуэт постоянно оказывался рядом, будто соринка где-то в уголке глаза. В ярких солнечных лучах полупрозрачный дух был почти невидимым и напоминал водяной пар в жаркий день.
Свое предыдущее имя превращенная в дух меча женщина больше не желала слышать; быть может, эта цепь слишком сильно тянула ее в прошлое. Слабым шепотом голос ее просачивался в голову Юкая, минуя уши, и скрыться от него было невозможно.
От спокойного достоинства дух мог легко перейти к детскому нытью и обидам, а затем вдруг впасть в бешенство, изрыгая проклятия. В такие моменты едва заметный силуэт начинал мерцать и подрагивать, всем своим видом выражая негодование. Во время этих гневных приступов даже негромкий хрустальный голос духа менялся, становясь грубее и приобретая ненормальные интонации. Манера речи, презрительная и высокомерная, напоминала Юкаю что-то почти забытое, но все еще царапающееся в глубинах разума. Лишь несколько дней спустя он вспомнил, где слышал подобные речи.
– Господин, зачем мы здесь? – неумолчно шептало орудие. – Пустая земля, некрасивая, совсем нет песка. Ты обещал, что я все забуду, но почему я помню? Почему я не могу забыть? Почему я… распадаюсь на части? Ты убил меня. Ты убил меня?
Юкай научился их различать: Ши Янмей все еще оставалась тенью себя самой, довольно разумной и немного печальной, тогда как второй голос поразительно напоминал сумасшедшую, убитую им в подземных залах храма.
Не у кого было узнать, должны ли духи непрерывно болтать или это наказание досталось только Юкаю; некому было задать вопрос, правильно ли прошел ритуал или все уже давно покатилось под откос. Монах обещал, что два инструмента и два духа разорвут душу на части, но вряд ли кто-то еще мог настолько испортить орудие, чтобы в мече оказались сразу две души. Меч с двумя сердцами, меч, который вряд ли полностью подчинится хозяину; меч, один дух которого был согласен на сделку, а второй боролся изо всех сил. Несведущий человек, замахнувшийся на такое сложное дело, не имея ни малейшего представления о том, во что влезает, – разве можно найти более смешное, печальное и поучительное зрелище?
Возможно, две души только придадут сил его орудию, а может, сократят срок его жизни – к чему гадать.
То ли следом за своим убийцей, то ли прицепившись к лишившему жизни кинжалу, но безумный дух Безликой вместе с Ши Янмей стал пленником клинка. Иногда полностью перехватывая контроль, он непрерывно изрыгал проклятия и пожелания смерти и Юкаю, и Ши Мину; впервые услышав всю грязь, которую окончательно обезумевшая Безликая выливала на имя наставника, Юкай задохнулся от злости. Пусть он не имел представления, как поладить с орудием или заставить его подчиниться, но одного ледяного бешенства хватило на несколько дней тишины.
– Почему в нашем орудии нет никаких особых сил, господин? – снова зазвенел голосок бывшей госпожи Ши. В нем звучало искреннее любопытство.
– Потому что я умею только убивать, – помедлив, отозвался Юкай. Он слышал о том, что с помощью орудий можно было исцелять и сводить с ума, призывать демонов или развеивать их пылью по ветру, однако в нем самом не было никаких умений. Откуда бы взялось наполненное искусной магией орудие у такого бестолкового мастера? Меч был переполнен темной силой и могуществом, но он мог только уничтожать тела и впитывать чужие души, становясь все сильнее и каждую смерть превращая в жертву самому себе.
– Много силы, но нет направления, – заметила Ши Янмей с досадой.
«Какой хозяин, такое и орудие», – уничижительно подумал Юкай. Путь его лежал на юг, к месту сбора глав родов. Заявить о себе на этой земле нужно было громко, используя силу, а после уже завоевывать и право голоса, и доверие. Уловки, посулы и тонкий расчет следовало оставить для более сложных целей.
Темный ящер мерно шагал по растрескавшейся земле, тихо хрустели иссохшие, покрытые колючками растения, солнце медленно опускалось к горизонту. Покачивающийся в седле всадник говорил сам с собой, то мрачно замолкая, то прислушиваясь; однако тоненькую серебряную фигуру, парящую вслед за ним, не увидел бы никто.
Упрятанное в ножны лезвие исходило вездесущей невесомой темной пылью. Эти крошечные частички зла и боли тянулись следом, будто тень или рой насекомых.