— Ясно, товарищ подполковник… Сообразим. Главное — через реку перебраться.
— Туману много навалило… Переберетесь незаметно.
— Не поспеем, — вздохнул Нищета. — Солнце взойдет, и туману конец. Едва обогреет, и его как не бывало.
— Значит, проворнее надо перебираться, — подполковник посмотрел на сереющее над лесом небо и добавил: — В случае выполнения операции будете представлены к награде.
Нищета неожиданно обиделся.
— Мы, товарищ командир, не за наградой идем. Добровольно согласились. Как кому совесть сказала.
Подполковник смутился. Строгие, сдержанные слова Нищеты помогли ему понять ту особую собранность разведчиков, которую он ощутил сразу. Все, кто уходил с плотом за реку, уходили не по приказу, не из-за наград. Уходили по долгу — высокому проявлению человеческого духа, которое и на войне не часто встречается.
— Простите, лейтенант, — смущенно сказал подполковник. — Конечно, главное — за реку перебраться.
Он вгляделся в сторону, где неразличимой темной кучкой сидели разведчики.
Петр Михайлович знал, что среди них находится и старший сержант Орехов.
Николай Орехов… Колька… Скоро уже три года, как военная судьба Петра Михайловича причудливо переплелась с судьбою этого солдата. Вместе начинали воевать в Заполярье, теперь снова шагают рядышком на фронтовой дороге, по самой кромочке.
Узка эта кромочка, старший сержант Орехов. Не знаешь, где обломится…
Николай напряженно вглядывался в серую темень реки, хотя там сейчас ничего нельзя было высмотреть.
Конечно, немцы разберутся в ребячьей хитрости с манекенами, ударят пониже и достанут тех, кто плывет за плотом. Если начнут из минометов бить, тут манекены не помогут. Какая разница при минометном обстреле, на плоту ты лежишь или плывешь, держась за его край? Мина таких тонкостей не понимает… «На воде ноги жидки», — вспомнилась поморская пословица. На суше человек и после тяжелого ранения может уцелеть, а на воде и от пустякового осколка, от контузии простой камнем пойдешь на дно.
Тут еще Юрка навязался на его шею. Бывают же такие недотепы! Ростом вымахал чуть ли не в два метра, через день письма зазнобе пишет, а плавать не научился. Взрывом отобьет от плота, он и целехонький на дно пойдет. Пустит напоследок пузыри и как топор под воду — нырк! — и нет ничего.
Хоть бы, идиот, на день раньше сказал, что плавать не умеет. Можно было бы еще заменить. Для штурмовой группы в этом не было бы никакой беды. Так нет, до самого последнего часа молчал и рот раскрыл, когда уж разведчики у плота были. Сообразил, что теперь его не выгонят. Придется Орехову с ним валандаться.
Николай вздохнул, вспомнив, как час назад Юрка доверчиво и просто шепнул ему, что не умеет плавать.
— Я с вами рядышком буду, товарищ старший сержант, — попросился Попелышко. — Ладно?
Голос у него был растерянный, как у нашкодившего мальчишки.
В первый момент Орехов хотел отправить Юрку к командиру. Пусть лейтенант сам разбирается, раз включил Попелышко в штурмовую группу. Но доверительный шепот Юрки остановил его.
— Ладно, держись, черт с тобой, — ответил он.
В темноте, в ожидании броска через реку, мысленно ругая Юрку самыми последними словами, Орехов удивленно сообразил, что так ему легче ждать команды.
Юркина беспомощность помогала Николаю ощущать собственную силу. Уж если Попелышко надеется, что его затея кончится благополучно, то Орехову не стоит загодя помирать. Не в таких переделках бывал и выкручивался. Осенью их с Харитошкиным с четырех сторон в кустах обложили, собак пустили. Они же ушли, пробились, целые к своим вернулись.
Плавает Николай, как рыба, возле моря вырос. Мальчишкой раз пять тонул и всегда выбирался. Однажды на спор взялся озеро переплыть. Лед еще не весь стаял, а он поплыл. Судорога ногу схватила, а переплыл-таки.
Верно говорит Петухов, что на всякую беду страха не напасешься. Да и как угадать, когда ты на фронте к смерти ближе. Вот сейчас сидишь и боишься, что на переправе не уцелеешь, а в эту минуту какой-нибудь фриц наугад прицел крутнет, ахнет в белый свет, как в копеечку, а шальной снаряд шлепнется возле тебя и оставит мокрое место.
Нет, солдатской судьбы не угадаешь…
Подполковник подошел к разведчикам. В сереющем свете уходящей ночи они зашевелились, стали оправлять маскировочные костюмы, ремни автоматов.
Вглядываясь в неясные пятна лиц, Барташов сказал:
— Первыми идете, ребята, с вас большое дело начинается.
— Понимаем, товарищ подполковник…
— Это уж так, что разведка всегда первая.
— Не подкачаем, доберемся к фрицу.
— Не прост, ребята, фриц, — сказал Барташов. — Много у него еще силы, шапками не закидаешь.
Подполковник машинально полез в карман за папиросами и тотчас отдернул руку.
— Жаль, курить нельзя. Сам приказ отдал.
— А вы его, товарищ подполковник, временно отмените, — посоветовал Кудряшов. — Мы бы тоже по одной запалили. Авось немчура не высмотрит.
— Нет, с «авосями» я давно кончил, — жестко сказал подполковник. — Еще в сорок первом. Вам Орехов подтвердит. Мы с ним тогда вместе воевали.
Головы разведчиков как по команде повернулись в сторону старшего сержанта, ожидая, что он скажет в ответ.
— В Заполярье теперь круглые сутки день, — задумчиво произнес Орехов. — Там по ночам курить можно, товарищ подполковник.
Барташов встал и сказал, что ему пора возвращаться на командный пункт.
— От вас, ребята, многое зависит, — добавил он.
Не сказал разведчикам подполковник, что не только форсирование реки зависит от удачных действий штурмовой группы, но и его, Барташова, судьба. Если группа не доберется к западному берегу, командир полка предстанет перед военным трибуналом.
— Пойдем, капитан, — сказал Петр Михайлович.
— Разрешите мне остаться здесь, — попросил Пименов.
— Нет, — ответил Барташов. — В воду они и без вас сумеют залезть…
С разведчиками, уходящими на задание, не принято прощаться. Идут они делать свое дело и вернутся. К чему проводы устраивать, ручки жать?
Подполковник выполнил этот негласный фронтовой обычай. Он сделал замечание лейтенанту Нищете, сказал, что на исходной позиции следовало людей рассредоточить, а то накроет шальным снарядом.
Нищета хотел возразить, но почувствовал, как у подполковника осекся голос, как старательно принялся Барташов проверять завязки плащ-палатки, и понял, почему командир полка в такую минуту сделал ему мелочное, ненужное замечание.
— Слушаюсь, товарищ подполковник, — ответил он.
Утро медленно входило в силу. Тугие пласты тумана потянулись к воде. Клочья его цеплялись за ивняки, курились белесыми дымками.
Ветер стих. Вода изровнилась, стала глаже стекла. Такая тишь на реке бывает только перед рассветом, когда и вода, и кусты, и небо — все кажется сонным.
Заречный, невидимый берег затаенно молчал.
Вдали, где-то за сосновым бором, вдруг принялась выкуковывать кукушка. Нищета вспомнил примету и подумал, что кукование тотчас же оборвется. Но невидимая птица куковала и куковала, неправдоподобно щедро отмеривая годы жизни всем, кто ее слышал. Лейтенант сосчитал уже до двадцати, а птица упрямо продолжала куковать. Потом к ней присоединилась еще одна, такая же голосистая и щедрая.
«Вот взялись», — с неожиданной улыбкой подумал Олег.
Многие сейчас вслушивались в далекое кукование лесных птах и хотели верить, что они отсчитывают им долгие годы жизни.
Горько было думать, что обманывают беззаботные лесные ведуньи. И примета про кукование, выдуманная неизвестно кем, вряд ли утешает сейчас солдат.
— Сорок восемь, — негромко сказал Петухов, когда кукушки замолкли.
— Это они на всех, сколько в лесу людей сидит, сразу подсчитали, — отозвался Харитошкин и смахнул с «дегтяря» рукавом мелкие капельки росы. — А может, теперь у них счет на минуты ведется? Сообразили, что война идет, и переменили счет. У птиц тоже ведь разум есть.
— Курнуть бы, — сказал Кудряш.
Лейтенант Нищета поглядел на реку, затянутую низким молочным туманом, на светлеющее небо, в котором перестали, наконец, по-змеиному шипеть ракеты, и нарушил приказ командира полка.
— Курите, ребята, — сказал он и посмотрел на часы.
У разведчиков оставалось десять минут.
Когда стрелка на часах приблизилась к известной черточке, Олег Нищета сказал, что пора.
Из тальниковых кустов поползли к плоту, сминая росистую, пахнущую землей и ветром траву.
Поеживаясь, вошли в воду. Петухов вытащил кол, которым удерживался плот.
— Кто будет бултыхать, — шепнул лейтенант, — получит прикладом по шее.
Когда отплывали от берега, Николай оглянулся и только тут увидел, что на сыром лугу буйно цветет таволга, распустив мелкие розовато-белые соцветья, а у воды вытянулся стеной остролистый сабельник.
В воздухе нарастал гул самолетов. Шли на бомбежку Илы. Так было предусмотрено планом операции по форсированию водного рубежа.
ГЛАВА 14
В тот момент, когда разведчики толкнули плот и когда под ногами вместо твердой земли заколыхалась вода, смертный страх навалился на Юрку Попелышко. Он поглотил, растворил все мысли. Осталась только одна, давящая и оглушающая: не упустить бревно, не оторваться от спасительного плота, покрепче уцепиться за него.
Занемевшие Юркины пальцы впились в проволочные связки. Широко раскрытыми глазами он глядел на темную, бесконечную воду, которая угрюмо текла вдоль плота, зло взбулькивала между бревен, плескала в лицо, подминала под себя.
Юркины руки, плечи, шея судорожно напряглись, словно на них свалилась немыслимая тяжесть, которая давила Юрку, тащила в глубину.
Тысячи знобких иголок вонзились в спину, в ноги, в плечи, сковали движения, острой болью обломились в суставах. Ботинки стали пудовыми. Мерз затылок, и сохли губы.
Неотвратимо светлело. Серый туманный рассвет, скрывавший разведчиков, медленно растворялся в облаках. На реке клубился молочный туман. Он тянулся от воды, и, если смотреть снизу, казалось, будто курятся множество легких дымков.