— Первый слушает! — торопливо крикнул Барташов и, прижав наушник, напряженно ждал, пока сквозь свист и щелчки к нему донесется ответный голос. — Сиверцева дайте!..
— Сиверцева! — орал изо всех сил Петр Михайлович, будто крику его легче было пробраться сквозь сумятицу бестолковых звуков до комбата-один.
Минуты три прошло, пока откликнулся в наушниках знакомый голос Сиверцева.
— Дерусь в первой траншее… Большие потери. Срочно дайте подкрепление!..
— Батальон Гостева выходит на берег! — кричал в ответ подполковник. — Он правее тебя… Установи связь…
— Подкрепления дайте, — словно не слыша, что говорит подполковник, повторял Сиверцев. — Прием!
— Прикроем огнем, — ответил Барташов. — Держитесь, Сиверцев.
— Людей! — послышалось в наушниках. — Людей, товарищ подполковник!..
От этого крика у Барташова похолодела спина. Он знал, что капитан Сиверцев зря не будет вопить, чтобы дали подкрепление. Значит, потери таковы, что после драки в траншеях от батальона осталась горстка. Резервы у подполковника были. В окопах на берегу реки сидел третий батальон, который должен был форсировать реку, когда Сиверцев захватит первую траншею и ударить по второй. Если сейчас его послать на подкрепление Сиверцеву, вторую траншею атаковать будет нечем.
— Подкрепление! — снова услышал он голос капитана. — Сомнут нас… Плотный огонь, непрерывные контратаки… Выбиты роты.
— Подкрепление высылаю, — четко сказал Петр Михайлович. — Держись, капитан. Держись, Анатолий Кузьмич! Если пойдут танки, давай ракетами сигнал. Артиллерией прикроем… Прием!..
— Вас понял, — ответил далекий голос Сиверцева. — Слышу звук…
В наушниках неожиданно что-то щелкнуло, и голос Сиверцева потонул в свисте, шуме, грохоте. Барташов минуты две кричал в микрофон, затем сунул его радисту.
— Капитана Пименова ко мне! — приказал подполковник.
Пименов был в блиндаже у артиллерийских наблюдателей. Терпеливо вслушиваясь в грохот боя, он смотрел за реку в бинокль и думал, что зря не принял командование штурмовой группы. Разведчики прошли через реку и, судя по тому, что доты в излучине были подавлены, выполнили задачу. Теперь отсиживаются в какой-нибудь норе и ждут, пока Сиверцев закрепится на плацдарме. Нищета свое дело кончил, а капитан еще не начинал. Пока сидит он в надежном блиндаже. Рядом в окопе укрылись восемнадцать разведчиков, которых он принял под свою команду. Пересидеть бой подполковник разведчикам не даст. Обязательно ткнет в огонь, сунет в самое пекло.
Капитан закурил и немного успокоился. На войне не стоит наперед загадывать. Главное, чтобы в настоящее время был жив, а что дальше будет — неважно. Минуту назад он завидовал лейтенанту Нищете, а может, того уже и на свете нет. Может, его еще на плоту убило, и не пришлось ему доты подавлять. Может, из штурмовой группы никого уже нет в живых. А если один-другой уцелели, так наверняка Сиверцеву на подмогу кинулись, и слизнула их немецкая коровка горячим языком.
Может, через полчаса драпанут фрицы, и не придется Пименову в огонь кидаться…
— Товарищ капитан! К подполковнику! — крикнул вестовой.
Барташов приказал Пименову взять разведчиков, комендантский взвод и всех из хозяйственных подразделений, кого можно быстро собрать.
«Пропадешь с таким сбродом», — подумал капитан и сказал, что будет выполнено.
— Пойдете на помощь Сиверцеву, — приказал Барташов и, пристально взглянув в глаза капитана, в их странную, будто изболевшую глубь, добавил: — Немедленно пойдете! Поступаете под его команду.
У Пименова потускнели сизые, гладко выбритые скулы. Лицо недобро напряглось. Первый раз за все время подполковник подчинял его, начальника разведки, командиру стрелкового батальона.
Замертвевшими глазами, пересилив что-то внутри себя, капитан вяло ответил: «Слушаюсь» — и попросил распоряжения выполнять приказ.
— Выполняйте!
Через десять минут полсотни солдат под командой начальника разведки начали переправу. Из хозвзвода удалось найти человек пять. Капитан приказал разведчикам отыскать старшину Маслова. Он хотел взять его за реку, ткнуть в огонь, куда шел сам. Но оказалось, что Маслов срочно отправился в дивизионный тыл выполнять приказ майора Андреясяна.
«Хитер, сволочь!» — подумал Пименов и позавидовал ловкости бывшего парикмахера.
ГЛАВА 16
Разведчики сгрудились у разбитого дота. Вокруг грохотал бой. Роты капитана Сиверцева все еще дрались в траншеях, раздвигая захваченный плацдарм. Крохотный зазубренный «пятачок», на который скопом бросались контратакующие немецкие автоматчики, который долбили из пушек и минометов.
Когда через реку перебрался второй батальон, Сиверцев пошел в атаку на вторую линию траншей. Она проходила в полукилометре от первой по опушке низкорослой и густой сосновой посадки. Перед посадкой было поле, ровное как расстеленная плащ-палатка. Пустошь заросла диким клевером и красно-желтыми табунками иван-да-марьи. Дернина была слабой, и взрывы вывернули на пустоши черные оспины.
Когда роты выскочили на поле, немцы накрыли их таким огнем, что половина атакующих осталась лежать, а уцелевшие уползли обратно.
Комбаты, оценив обстановку, решили, что кидаться на вторую линию траншей бесполезно, и приказали усилить натиск на фланги. Если не удастся пройти вглубь, то не мешает раздвинуть пошире этот проклятущий «пятачок».
Цепочка рот, удерживающих отбитый участок первой траншеи, была жидкой. До предела растянутая тонкая ниточка. Нажми на нее — и она лопнет, расползется, а смять концы не составит труда.
Это понимали все. Понимал Сиверцев, требовавший подкреплений, понимал лейтенант Нищета, сидевший в развороченном доте, хотя и имел право отвести остатки штурмовой группы под укрытие берегового откоса и подождать, пока батальоны, которым разведчики проткнули щелку в обороне противника, покрепче сядут в траншее.
Мог отвести… Но Нищета знал, что он этого не сделает, даже если получит приказ Барташова. То, что заставляло разведчиков оставаться в цепи, было выше приказа. Долг не позволял разведчикам уйти, хотя они и сделали свое дело, хотя осталась их в живых половина…
Немецкие батареи, скрытые за лесом, вдруг прекратили обстрел. Смолк рыкающий, клекочущий посвист снарядов, скрипучее шелестение мин, оглушающие разрывы. Казалось, устали немцы, а может, поняли, что артогнем не выковырнешь из траншеи упрямых «иванов».
На плацдарм, на солдат, обалдевших от грохота взрывов, навалилась тишина. Она ошарашила неизвестностью, накаленной и непонятной.
— Гляди-ка, кончилась стрельба, — удивленно сказал Юрка Попелышко и вытер рукавом лицо. — Смотали фрицы манатки! Теперь и покурить можно… А здорово мы им по морде дали, товарищ лейтенант!
Нищета повернул грязное, со ссадиной на лбу лицо и недовольно поглядел на Юрку.
— Ты, курский соловей… Рано расчирикался, — хмуро сказал он, — Гляди, как бы мы еще сами кровью не умылись…
Юрка, обиженный словами лейтенанта, повернулся к Орехову. Но тот будто и не слышал разговора. Не шевелясь, лежал он за стенкой и вглядывался в кудрявую, мягкую издали опушку лесопосадки. Елочки и сосны на таких посадках стоят аккуратные и старательные, как первоклассники в первую школьную неделю.
За бруствером темнели низкие пни. Наверное, по краю поля в излучине был лесок. Когда немцы строили траншею, лес спилили. Бревна пустили на накаты, горбылями и плахами укрепили стенки, из верхушек наделали стояков и кольев. Аккуратный народ немцы. Пеньки спилили по самую землю. Из травы едва видать.
Между пеньками разросся иван-чай. Пурпурные головки его выглядывали из зелени травы. Торчали, как растопыренные пальцы, узкие, с темнотой к средине листья. Хорошее растение иван-чай. Первым поселяется на вырубках, на гарях. Тянется вверх, раскидывается по сторонам, а под его защитой проклевываются из земли молодые березки и осинки. Поднимется поросль, погубит иван-чай, своего защитника. Но не беда, иван-чай свое дело сделал. Как зацветет он, пчелы его навещают, а к осени, когда лист в силу войдет, его можно насушить и вместо чая заваривать. Лугом такой чай пахнет, прелью зеленой и горьковинкой листвяной.
Люди друг друга убивают, деревья под корень пилят, а иван-чай растет. Его же не заставишь: не расти… Повременить, пока война кончится.
Солнце уже припекало. Маскировочные брезентовые костюмы высохли и жарко липли к телу.
Хорошо бы сейчас полежать в лесу, раскинув руки, и посмотреть, как солнце бьет сквозь кружево ветвей и расстилает на траве узорные ковры. Ощутить, как пахнут желтые медуницы и фиолетовые головки клевера.
— Попить бы, — сказал Смидович. — Утром воды по горло было, а сейчас и капли нет.
— Может, к речке сбегать? — предложил Попелышко.
— Не пройдешь, зацепят, — ответил лейтенант. — Харитошкин, у тебя не завалялась фляга? Ты человек запасливый.
— Кабы был запасливый, так догадался бы с собой штаны лишние захватить, — невесело ответил Харитошкин. — С голым задом приходится воевать… Эх, достать бы мне того фрица, что на меня ракеты кинул! Я бы его, паршивца, по винтикам разобрал…
Юрка покосился на прорехи сержанта и перешел на край блиндажа. Так, чтобы между ним и Харитошкиным находились лейтенант и Орехов.
Николай вгляделся в лесопосадку и тревожно крикнул:
— Идут!
— Кто идет? — не понял Попелышко.
Он подскочил к Орехову и высунул голову из-за бруствера.
Сначала он ничего не разобрал. Возле зеленой каемки посадок вроде выросли стожки сена? Но еще больше он удивился, когда стожки расползлись по сторонам, зашевелились, как живые, и двинулись по полю.
— Танки, — почему-то шепотом, похожим на сдавленный глоток, сказал Орехов. — Танки это, Юрка.
Попелышко невольно втянул голову в плечи. На дальнем краю пустоши двигались не стога, а немецкие танки. С пушками на башнях и пулеметами. С броней, которую не пробьет очередь автомата, не прошибет винтовочная пуля. Многотонные неуязвимые чудища ползли на Юрку.